Границы семиологии и горизонты практики

I. В свете вышесказанного можно подумать, что семиологическая утопия, находясь на распутье между требованиями строгой формали­зации и фактом открытости конкретного исторического процесса, запутывается в противоречии, которое и делает ее неосуществимой.

Действительно, две темы являются сквозными для всей нашей книги:

а) с одной стороны, призыв к описанию отдельных семиотик как закрытых, строго структурированных систем, рассматриваемых в синхронном срезе;

б) с другой стороны, предложение коммуникативной модели " от­крытого" процесса, в котором сообщение меняется по мере того, как меняются коды, а использование тех или иных кодов диктуется идеологией и обстоятельствами, при этом вся знаковая система непрестан­но перестраивается на основе опыта декодификации и весь процесс предстает как поступательное движение семиозиса.

Но в действительности эти две стороны не противостоят друг другу, конкретный научный подход не исключает обобщенного фило­софского похода, один предполагает другой, тем самым определяясь в собственной значимости. Мы не можем оставлять без внимания процессуальный характер коммуникативных явлений. Мы видели, что игнорировать его означает потворствовать элегантным, но наив­ным утопиям. О какой стабильности структур и объективности офор­мляемых ими рядов означающих может идти речь, если в тот миг, когда мы определяем эти ряды, мы сами включены в движение и принимаем за окончательную всего лишь очередную фазу процесса. Построение коммуникативной модели открытого процесса предпола­гает общий взгляд на положение дел, некую тотальную перспективу универсума sub specie communicationis*, которая бы включала также и элементы, оказывающие влияние на коммуникацию, но не сводя­щиеся к ней и тем не менее предопределяющие способы коммуника­ции.

Но по сути, речь идет лишь о том, при каких условиях может возникать это целостное представление. Ведь любой дискурс, базиру­ющийся на целостном видении, рискует застрять на заявлениях обще-

го порядка, только бы не заниматься конкретным анализом, неизбеж­но нарушающим однородность картины. Так, тотальность видения остаётся только заявленной, и философия совершает свое обычное преступление, заключающееся в том, что, торопясь сказать все, она не говорит ничего. Если мы хотим узнать, что же на самом деле проис­ходит в процессе коммуникации, взятом как некая целостность, нужно снизойти к анализу фаз этого процесса. И тогда тотальность процесса, поначалу представшая как некая " открытая" перспектива, преобразится, распавшись на " закрытые" универсумы семиотик, вы­являемых в ходе этого процесса. Процесс " заявляется", но не верифи­цируется. Входящие в этот процесс семиотики, фиксируемые в какой-то определенный момент становления, верифицируются но не " заяв­ляются", т. e. они не гипостазируются в качестве окончательных имен­но потому, что сама идея процесса, сопутствующая научному иссле­дованию, удерживает ученого от философски опрометчивых шагов, столь же опрометчивых и столь же наивных, как у того, кто делал заявку на тотальность и не собирался верифицировать фазы.

Таким образом, формированию закрытых универсумов сопутству­ет осознание открытости процесса, вбирающего эти универсумы в себя и перекраивающего их; но сам этот процесс может быть выявлен только в виде последовательности закрытых и формализованных уни­версумов.

II.

Напомним, однако, что научное описание, завершающееся вы­страиванием кодов, а значит и скоординированных систем конвенций, на которых держится общество, вовсе не имеет следствием оправдание status quo. Против всякого изучения языковых узусов обычно выдвигают обвинение в том, что оно стремится свести мысль к одному единственно­му измерению, однозначному пониманию, исключающему двусмыслен­ность, оставляющему в тени то, что еще не сказано, но могло бы быть сказано, т. e. все возможное и противоречивое. В этом смысле коммуни­кативный анализ, ориентированный на ясность и удобопонятность при повседневном пользовании языком, может предстать — рискнем это сказать — некой охранительной и умиротворяющей техникой.

Но как уже говорилось, изучение кодов не ставит себе целью выявле­ние оптимальных условий интеграции, но нацелено на выявление усло­вий, при которых в какой-то определенный момент складывается социум общающихся между собой.

Однако коммуникативная цепочка предполагает диалектику код-сообщение, которую семиологическое исследование не только под­тверждает, но и непрерывно реализует в той мере, в какой оно наде­лено сознанием процессуальности. Поэтому семиология, создавая ма-

ленькие " системы", не может стать одной Системой. И поэтому в подзаголовке нашей книги говорится не о " семиологической систе­ме", а о " семиологическом исследовании". Ибо показать, что всякий коммуникативный акт уже подчинен какому-то коду и отражает сло­жившийся идеологический универсум, значит открыть дорогу новому коммуникативному акту, заставляющему код перестраиваться. Опе­ративный характер семиологического исследования не растворяется роковым образом в идеологии оперативизма, согласно которой имена наделены одним-единственным значением и это значение соответст­вует одному-единственному действию, осуществляемому одним-един­ственным способом и с одной-единственной целью.

Если " при всех своих скрупулезных исследованиях, тщательных разграничениях и стремлении высветить все неясности и разоблачить все двусмыленности неопозитивизм все же нимало не интересуется великой двусмысленностью и неясностью всего универсума опыта" ⁴⁸, то предлагаемая семиологическая перспектива старается обосновать именно эту процессуальность смысла, способствуя ее становлению и развитию там, где она оказывается продуктивной (так часто бывает плодотворным подозрение, что все, что кажется и говорится, не всегда соответствует действительности); впрочем, часто не менее полезно и обратное, а именно подыскание способов, как уменьшить двусмыс­ленность, ставшую техникой власти, сознательной мистификацией.

Таким образом, если техника лингвистического анализа способна оборачиваться техникой власти, когда " многомерный язык сведен к одномерному и его больше не пронизывают удерживаемые на рассто­янии разнообразные и противоречивые значения, а аккумулирован­ная историей взрывная сила значения претворяется в молчание" ⁴⁹, то семиологическое исследование, учитывающее диалектику код-сооб­щение, непрерывное смещение (dé calage) кодов, взаимосвязь универ­сумов риторики и идеологии, давление обстоятельств, определяющих выбор кодов и прочтение сообщений, фатально становится — и мы никогда не собирались этот скрывать — мотивированным, встра­ивающимся в определенную перспективу, необъективным, если под объективностью понимать полную постижимость заранее данной ис­тины, и тем самым возлагает на себя некую терапевтическую миссию, коль скоро " универсум обыденного языка неуклонно сжимается в тотально управляемый концептуализированный универсум" ⁵⁰.

⁴⁸ Н. Marcuse, cit., pag. 195.

⁴⁹ Ibidem, pag. 210.

⁵⁰ Ibidem, pag. 211.

III.

Рассматривая закрытые семиотики в свете открытой модели, включая их в процессуальность, мы все больше отдавали предпочте­ние, по мере того как главы этой книги дополняли и поясняли друг друга, такому экстрасемиологическому фактору, как обстоятельства (A.1.VI.2.).

Неоднократно повторялось, что семиология побуждает нас не столько использовать текст, чтобы с его помощью понять контекст, сколько рассматривать контекст как структурный элемент текста, и связь, установленная нами между миром сигналов и миром идеоло­гий — семиологически опознаваемых только при переводе в коды, — показалась нам наиболее адекватной для характеристики взаимоот­ношений этих двух уровней опыта. При этом следует помнить, что то, что обычно называют контекстом (реальным, внешним, а не формаль­ным), включает в себя идеологии, о которых уже говорилось, и обсто­ятельства коммуникации. Идеологии претворяются в знаки и тем самым сообщаются, а если не сообщаются, значит, их нет. Но не все обстоятельства претворяются в знаки. Существует некая граница, за которой обстоятельства выпадают из круговорота кодов и сообще­ний и ждут своего часа, подстерегая нас. И это случается там и тогда, когда сообщение со всеми коннотациями, позволяющими восстано­вить его связь с исходными идеологиями и обстоятельствами, попада­ет не по назначению. И пока это " попадание не по назначению" не сделается нормой, и пока в число обстоятельств не войдут на правах узаконенных конвенций узнаваемые и сводимые воедино коды вос­приятия, обстоятельства будут нарушать жизнь знаков, выпадая в нерастворимый осадок.

В связи с этим в нашей книге обстоятельства все более представали как комплекс биологических фактов, как экономический контекст и всякого рода внешние влияния, которые неизменно обрамляют вся­кую коммуникацию. Мы бы даже могли сказать, что здесь дает о себе знать сама " реальность" (если позволить себе это двусмысленное вы­ражение), которая направляет и моделирует не независимый ход про­цессов означивания. Когда Алиса спрашивает: " Вопрос в том, мо­жешь ли ты сделать так, чтобы слова значили не то, что они значат? " Хампти-Дампти отвечает: " Вопрос в том, кто будет хозяином".

А коли так, то встает вопрос, способен ли процесс коммуникации повлиять на обстоятельства, в которых он осуществляется.

Опыт коммуникации, являющийся и опытом культуры, позволяет ответить на этот вопрос положительно в той мере, в какой обстоятель­ства, понимаемые как " реальная" основа коммуникации, все время трансформируются в знаки и посредством знаков же выявляются, оцениваются, оспариваются, между тем как коммуникация со своей

стороны как практика общения предопределяет поступки, в свою очередь изменяющие обстоятельства.

IV.

Но имеется еще одна сторона дела, с семиологической точки зрения более интересная, когда обстоятельства могут стать тем, на что преднамеренно направлена коммуникация. Если обстоятельства спо­собствуют выявлению кодов, с помощью которых осуществляется декодификация сообщений, то урок, преподанный семиологией, может заключаться в следующем: прежде чем изменять сообщения или устанавливать контроль над их источниками, следует изменить харак­тер коммуникативного процесса, воздействуя на обстоятельства, в которых получается сообщение.

И это и есть " революционная" сторона семиологического созна­ния, тем более важная, что в эпоху, когда массовые коммуникации часто оказываются инструментом власти, осуществляющей социаль­ный контроль посредством планирования сообщений, там, где невоз­можно поменять способы отправления или форму сообщений, всегда остается возможность изменить — этаким партизанским способом — обстоятельства, в которых адресаты избирают собственные коды про­чтения.

Знаки живут жизнью нестабильной, денотации и коннотации разъ­едаются коррозией под влиянием обстоятельств, лишающих знаки их первоначальной силы. Возьмем такой будоражащий общественное сознание пример, как рунический знак, ставший символом движения за ядерное разоружение, столь вызывающий в петлицах первых про­тивников гонки вооружений, но затем мало-помалу подвергавшийся новым коннотативным кодификациям в связи с тем, что он появился в мелких лавках, вплоть до превращения в шуточную вывеску сети супермаркетов вкупе с потребительским лозунгом: " будем покупать, а не воевать". И все же достаточно было при определенных обстоятель­ствах этому знаку вновь появиться на плакатах тех, кто выступал против призыва в армию для отправки на войну, как, по крайней мере в этих — и других аналогичных — обстоятельствах, знак перестал быть нейтральным, выхолощенным, вернув себе все внушающие опа­сения, устрашающие коннотации.

Всей этой грандиозной машине коммуникаций, ухитряющейся на­сыщать сообщения избыточностью, обеспечивая тем самым заплани­рованное их восприятие, можно противопоставить такую тактику декодификации, которая сама бы учреждала обстоятельства декодификаций, оставляя неизменным сообщение как значащую форму (впрочем, особых надежд на это возлагать не приходится, так как

подобная процедура равно служит как ниспровержению, так и под­держанию власти).

Если, с одной стороны, энергия семиологического сознания столь активна, что даже описательную дисциплину способна преобразить в проект действия, то, с другой стороны, рождается подозрение, что мир sub specie communications* это не весь мир, что это только хрупкая надстройка над чем-то, что подспудно коммуникации. Но эта хрупкая надстройка так сильно влияет на все наше поведение, что полагание ее способом нашего бытия-в-обстоятельствах вещь весьма существен­ная. Коммуникация охватывает всю сферу практической деятельнос­ти в том смысле, что сама практика это глобальная коммуникация, учреждающая культуру и, стало быть, общественные отношения Именно человек осваивает мир, и именно благодаря ему природа непрестанно превращается в культуру. Конечно, можно свести систе­мы действий к системам знаков, лишь бы отдельные системы знаков вписывались в общий глобальный контекст систем действий, состав­ляя одну из глав, не самую главную и не самую важную, практики как коммуникации.