Тот облизнул губы, выпрямился, будто только что заметил, что сутулится.

Вероятно. Я знаю, что в намерения Огюстина входило предложить львов как pomme de sang. Или выменять на кого-нибудь из твоих женщин.

Я не вымениваю своих подопечных. Надеюсь, ma petite ясно изложила это твоему мастеру.

О да, вполне ясно, — кивнул Октавий. Чуть-чуть послышались злые нотки, и он постарался овладеть собой, поэтому последующие слова были пустыми и неоскорбительными. — Я думаю, моему мастеру будет приятно, если вы сочтете его кандидатов в pomme de sang достойными внимания.

Жан-Клод посмотрел на меня. Лицо его было непроницаемым, красивым, но голос его у меня в голове, тихий-тихий, мимолетный, сказал мне, чего он хочет:

Зови их.

Я протянула к ним руку и сказала:

Ко мне.

Куки немедленно повернулся ко мне, и только пальцы Пирса на его руке остановили его.

Пирс, не вынуждай меня с тобой драться.

Если он недостаточно силен, чтобы устоять, — сказал Октавий, — предоставь его его судьбе.

Куки посмотрел на Октавия:

Ты не понял. Я не хочу ей сопротивляться. Я хочу, чтобы она меня взяла.

Пирс попытался снова повернуть Куки к себе.

Ты не понимаешь? Это же подстава! Она тебя уже подчинила. Она уже тебя сделала, и ты даже еще не понял!

Может быть, но если это и так, меня устраивает. — Тень улыбки, которую я видела, исчезла, и голос его прозвучал очень серьезно: — Убери от меня руки, Пирс. Второй раз просить не буду.

Отпусти его, Пирс, — велел Октавий. — Это приказ.

Пирс глянул на него сердито, но руки отпустил. Даже поднял их вверх — дескать, не виноват.

Мелькнула мысль посмотреть, не удастся ли заставить подойти и Пирса, но Куки уже шел ко мне. Одного льва пока хватит.

Глава двадцать третья

Клодия заступила ему дорогу, нависнув над ним. Впервые, наверное, он видел женщину достаточно высокую и мускулистую, чтобы она над ним нависла. И по его реакции можно было много о нем сказать.

Блейк, убери свою крысу.

Отдай пистолет, и я отойду, — сказала она.

У меня было больше оружия, когда она сегодня меня трогала.

Ты тогда был телохранителем при своем мастере, а сейчас идешь на тесный и личный контакт с одним из моих.

Она говорила тихо, по-деловому. Интересно, что она назвала меня одним из своих мастеров. Что-то новенькое.

Я видела по одному плечу, что он пожал плечами, потом, очевидно, передал ей пистолет, потому что Клодия отступила в сторону.

Он подошел босиком к кровати, успев уже расстегнуть верхнюю пуговицу джинсов. Это он сделал заранее или зацепился пистолетом, когда доставал? Последнее было бы беспечно. Он беспечен?

Я была чересчур спокойной, смотрела, как он подходит, и сама удивлялась собственной отстраненности. Это было почти как шок, или же… лев во мне был абсолютно бесстрастен к приближающемуся оборотню. Животные в некоторых смыслах реагируют сильнее, чем мы; люди принимают это за эмоции, но это не так. Эмоций у кошки в моей голове не было. Она ждала. Ждала с холодным, настороженным терпением, будто могла так наблюдать за ним вечно и ничего не чувствовать. Ему выбирать, поладим мы с ним или прогоним его. Если он проявит глупость или слабость, она его не примет. Может быть, убьет, но страстности в этом решении не было. Оно было холоднее, чем любая мысль, у меня бывавшая, кроме тех случаев, когда я принимала решение убивать. Тогда наступал момент холодной ясности, почти полного покоя. И в голове этой большой кошки мой момент мирной социопатии тянулся вечность.

Натэниел шевельнулся, и я повернулась было к нему, но львица зарычала на меня, полоснула когтем изнутри — дала мне понять, что ей нужны мои глаза, а леопарды ее не интересуют. От боли меня скрутило спазмом. Я частично исцелилась тем, что сделала с Натэниелом, но это одно движение показало мне, что исцелилась не до конца — еще есть раны там, где их никак не забинтовать. Отчасти мне хотелось воспротивиться ей и повернуться к Натэниелу, но я знала, что тогда будет хуже. Секунду я боролась с собственным упрямством, закрыв глаза и сосредоточившись, пытаясь решить, достаточно ли я взрослая, чтобы уступить в этой мелочи, или же мне всегда надо побеждать. Если я покажу львице, что она может мною вертеть, не создаст ли это плохого прецедента? Но тут пришла мысль, что львица — это я. Я борюсь с собой. Очень по-фрейдовски — или по-юнговски? Как бы там ни было, но странно себя веду.

Мысль была настолько моя, что у меня глаза открылись. Куки стоял перед кроватью, опустив руки. Лицо его было полно ожидания, но настороженное, будто он был готов, что может что-то обломаться. Синие волосы на макушке примяты, как будто он спал, когда я его позвала. Глаза синие-синие, смотрят прямо на меня. На левом плече татуировка: лица Берта и Эрни. Тема обозначилась ясно.