Сергей Арцибашев

Безвольно обожаю людей, которые меня любят. Какое-то извращение по теперешним стандартам. Сегодня настоящую страсть вызывают только враги или, на худой конец, оппоненты.

Очевидно, я крайне старомоден. Так как я атавистически древней половой ориентации, то моя тяга к Арцибашеву не окрашена физиологией. Он, насколько я знаю, тоже упорно и успешно проповедует древние каноны разнополых взаимоотношений. Так что, отбросив этот повод нашей дружбы (а я льщу себя надеждой, что мы друзья), вынужден искать иную причину своей глубокой симпатии.

Опасная мизансцена

Мое поколение имело четкое представление о том, что человечество делится на положительных и отрицательных героев. Положительные – молчаливы, непьющи и любят Родину в любом ее качестве на данный момент. Отрицательные пьют, меняют женщин и сомневаются в качестве Родины.

А если все не так просто? А куда девать индивидуальность, характер, талант и ум? Куда прятать Пушкина, который говорил, что он жертва Бахуса и Венеры, и, если верить его «донжуанскому списку», знал более сотни женщин?

На мой взгляд, главное, что формирует личность, – это внутреннее сопротивление.

Сопротивляемость творческого организма – единственный способ выживания.

Упертость и упрямство – не одно и то же, хотя, конечно, идут рука об руку. Эстетические театральные симпатии Сережи не взяты с потолка, а созрели изнутри.

Я очень редко хожу в «чужие» театры. Боюсь, может что-то понравиться и начнешь страдать, а идти и вожделенно радоваться чужому провалу я стесняюсь. Хожу я на все премьеры Марка Захарова (по давней дружбе и некоторой уверенности, что все равно будет чем, не краснея, восторгаться) и в Театр на Покровке.

Первый раз я пришел на «Женитьбу» и сразу окунулся в атмосферу уюта и домашности.

Помню, перед спектаклем вышел режиссер-постановщик в черном костюме и белых ботинках и бархатным голосом фрагментарно рассказал содержание пьесы, очевидно учитывая неоднозначный интеллектуальный состав аудитории. Потом все-таки стали играть.

Но играть не стали, а стали существовать. И это поразительное существование, при котором вранья боятся, как ящура, сопровождало все спектакли Покровки, какие я смотрел.

Мне фантазируется, что Покровка создавалась Арцибашевым как некий театральный Ноев ковчег, который он скрупулезно строил вместе со своими Симами, Хамами и Иафетами, их женами и всякой другой живностью, чтобы в день окончательного театрального потопа попросить Бога замуровать двери и уплыть.

Но потоп никого не смутил, и соседние театральные Хамы прекрасно держатся на плаву в бушующем океане вседозволенности и всеядности.

«Счастливцев – Несчастливцев»

Зачем Арцибашев пришел в Театр сатиры?

Зачем вылез из ковчега? Очевидно, пространственная келейность его уютной площадки дала импульс некоторой сценической клаустрофобии и побудила погулять на больших аренах. Сходились трудно, осторожно, с его стороны – даже брезгливо.

Гриша Горин переписывал свое произведение «Счастливцев – Несчастливцев», на постановку которого и был спровоцирован Сергей Николаевич, по нескольку раз в день. Артисты Театра сатиры, привыкшие обслуживать каждодневно 1200 зрителей, никак не могли понять, почему надо смотреть на сцене друг на друга и разговаривать по-человечески, а постановщик не знал, на что употребить такое количество квадратных метров сцены…

Пока пришли к этому гадкому слову «консенсус», много было криков, упреков и драм. Не нам судить о результатах – один результат налицо: не подрались, не рассорились, на кое-что друг другу даже открыли глаза и, более того, встретились снова. Встретились на спектакле по пьесе Ануя «Орнифль, или Сквозной ветерок».

В этой пьесе персонаж, которого я пытаюсь сценически воплотить, произносит: «Удивительная вещь – симпатия». Я по привычке заглянул в словарь Даля и вычитал: «Симпатия – беспричинное, интуитивное влечение к кому-то или чему-то…» Тогда я добрел до «интуиции». Она, оказывается, «непосредственное постижение истины без предварительного логического рассуждения».

Значит, я люблю Сережу беспричинно и без предварительного рассуждения. Надеюсь на взаимность. В работе это очень опасно, так как снижает планку требовательности, но авось пронесет.

Жизнь оказалась очень короткой, и всяческих «вех» в ней – считаные метры.

Арцибашев у меня – веха.

Белла Ахмадулина и Борис Мессерер

Это была удивительная пара: она – живой гений, он – муж, брат, нянька, поклонник, цербер и академик. И все это под одной крышей.

Нельзя совмещать дружбу со службой. Сколько замечательных театральных работ за плечами Мессерера. И сколько вынужденных с его стороны наших совместных свершений.

Началось это со спектакля «Маленькие комедии большого дома», когда мы с Мироновым, получив от Плучека благословение на постановку, тут же ринулись за помощью к друзьям, и в первую очередь, конечно, к Мессереру. Он прочел пьесу, вздохнул и уныло согласился.

Чем ближе подходил репетиционный финиш, тем катастрофичнее выглядела ситуация с оформлением. Мессерер ныл, просил пардону, говорил, что не может переступить через собственное «я» и воздвигнуть на сцене советскую новостройку, ибо сам – из архитекторов и не понаслышке знает, что это такое.

Мы с Андреем бились в истерике и за несколько дней до срока сдачи макета художественному совету связали Мессерера и потащили его на строительную выставку на Фрунзенской набережной, внутри которой в холодной безлюдности стояли скелеты достижений советского градостроения.

Дальше события развивались так: Андрюша встал на стреме, обрушив всю мощь своего обаяния на древнюю старушку-смотрительницу, а мы с академиком судорожно отрывали от пьедестала макет блочной многоэтажной башни.

Расчленив макет на составные и засунув блоки под рубашки и в брюки, мы мигнули подельнику и, чинно полемизируя о судьбах советской архитектуры, вынесли экспонат на волю.

Это было лет сорок тому назад, но думаю, что до сих пор никто не хватился этого шедевра.

Так как художественный совет театра не подозревал о существовании выставки, макет, наспех склеенный Мессерером, был благосклонно принят руководством, и через некоторое время башня уже торчала на сцене театра и имела вполне большой зрительский успех вместе со спектаклем.

Но черт с ним, с творчеством. Дружить с Борей необходимо, но трудно. Когда он встревожен, он совершенно теряет чувство юмора, к счастью ненадолго, хотя встревожен он часто.

Белла была непредсказуемой. Самобытная внешняя красота и высокий талант редко совместимы, как хрестоматийные гений и злодейство. В этом контексте всегда вспоминают прекраснейшую Анну Андреевну Ахматову. Но наша лучше.

В компьютерную эпоху она писала письма, причем авторучкой. Письма эти – наглядный пример изящной эпистолярной словесности.

Вернисаж

Однажды я получил от нее письмо из Боткинской больницы:

Она была сердобольна и отзывчива. Любила только тех, кого любила. Ах, если бы записать все эпитеты, которыми награждала Беллочку покойная подруга моей мамы Анастасия Ивановна Цветаева!

Белла была монументально смела и стойка. Впечатление наивной беззащитности, воздушности и отрешенности от повседневности усугубляла точность хладнокровно-безжалостных и подчас убийственных оценок. Так, например, рассуждая об опасности грядущего, она вздыхала: «Чтоб в нашу безответную посмертность пытливо не проник Виталий Вульф».

Или, когда генерал Лебедь стал губернатором, она горестно произнесла: «Бедный Лебедь! Теперь ему предстоит пройти путь от Одетты до Одиллии».

Я люблю их нежно. Борю вижу редко, так как он все время обижается, и поэтому любовь у нас, как мое сердце, – с перебоями.