Делирий

Будучи студентом, в 50-е годы я работал в Мидлсекском госпитале, в Лондоне, где видел множество больных с делириозными расстройствами сознания. Иногда эти состояния флуктуирующего сознания[65]были вызваны высокой температурой на фоне инфекции, почечной и печеночной недостаточности, иногда делирий возникал на фоне заболеваний легких или декомпенсированного сахарного диабета. Так или иначе, делириозные состояния почти всегда возникали на фоне заболеваний, вызывавших тяжелые нарушения водного, электролитного и кислотно-щелочного баланса в крови. Нередко делирий возникал у больных, получавших морфин или другие опиаты в связи с болевым синдромом. Делирий мы практически всегда наблюдали в терапевтических и хирургических отделениях и очень редко в неврологии или психиатрии, ибо делирий – это расстройство, указывающее на процесс, поражающий весь организм целиком, включая и головной мозг; делирий бесследно проходит, когда проходит вызвавшее его соматическое заболевание.

Возможно, что возраст – даже при полностью сохранном интеллекте – является ведущим фактором риска возникновения галлюцинаций или делирия в ответ на соматическое заболевание или введение тех или иных медикаментов, особенно в условиях современной тенденции к полипрагмазии[66]. Работая в нескольких домах престарелых, я не раз видел больных, получавших по дюжине или больше лекарств одновременно. Эти лекарства сложным образом взаимодействуют друг с другом и нередко провоцируют у больных делирий[67].

У нас в терапевтическом отделении находился один пациент, Джеральд П., умиравший от почечной недостаточности. Почки утратили способность выводить из крови мочевину и другие токсические вещества, и Джеральд П. впал в делирий. Большую часть своей жизни мистер П. провел на Цейлоне, где работал управляющим на чайных плантациях. Я читал об этом в его истории болезни, но мог бы в нее и не заглядывать, так как воспоминания о жизни на Цейлоне составляли содержание делирия больного. В своем бреду он говорил без умолку, лихорадочно перескакивая с одной темы на другую. Профессор говорил, что больной мелет сущий вздор, и поначалу я был с ним полностью согласен, однако чем больше слушал мистера П., тем больше начинал понимать его речь. Я стал проводить с ним много времени – иногда по два-три часа в день. Я начал видеть, как факты и фантазии смешиваются в причудливой иероглифической вязи его делирия, я стал понимать, как он заново переживает события своей долгой и трудной жизни, как воспоминания окрашиваются яркими галлюцинациями. Мне казалось, что я тайно наблюдаю чужое сновидение. Поначалу он говорил, ни к кому не обращаясь, но однажды я задал ему вопрос, и мистер П. мне ответил. Наверное, он очень обрадовался, что нашел слушателя: у больного даже немного уменьшилось возбуждение, и он стал связно излагать содержание своего бреда. Несколько дней спустя мистер П. умер.

В 1966 году, став дипломированным неврологом, я устроился в госпиталь «Бет-Абрахам», где находились на длительном, а порой и пожизненном, лечении пациенты с неизлечимыми хроническими заболеваниями. Один из больных, Майкл Ф., человек с сохранным интеллектом, помимо всего прочего, страдал циррозом печени, развившимся после тяжелого инфекционного гепатита. Та печеночная ткань, которая еще функционировала, не могла справиться с обычным пищевым рационом, и поэтому в диете мистера Ф. было строго ограничено содержание белка. Майкл очень страдал от этого и иногда нарушал запрет, позволяя себе кусочек сыра, который просто обожал. Но однажды он, наверное, зашел слишком далеко, поскольку мы обнаружили его в почти коматозном состоянии. Меня сразу вызвали в госпиталь, и, приехав, я застал мистера Ф. в весьма странном состоянии – это было нечто среднее между ступором и делириозным возбуждением. На короткие периоды он приходил в себя и начинал трезво оценивать обстановку. «Я уже одной ногой в ином мире, – сказал он. – Белок меня добил».

Когда я спросил у больного, что именно он чувствует, Майкл ответил: «Я как будто во сне, все вокруг смешалось, я словно сошел с ума. Но я понимаю, что сильно возбужден». Больной был не способен концентрировать внимание, оно хаотично перескакивало с предмета на предмет. Майкл вообще вел себя очень беспокойно, постоянно совершая всякого рода непроизвольные движения. Тогда у меня был свой личный электроэнцефалограф, и я прикатил его в палату мистера Ф. Я обнаружил резкое замедление электрической активности мозга, медленные «печеночные волны» и другие отклонения. Через двадцать четыре часа после того, как Майкл вернулся к своей обычной диете, его состояние, как и ЭЭГ, вернулось к норме.

У многих – особенно у детей – бред часто начинается на фоне высокой температуры. Вот что вспомнила в своем письме Эрика С.:

«Мне было одиннадцать лет, когда я заболела ветрянкой. Однажды, вернувшись из школы домой, я слегла с очень высокой температурой. На пике жа́ ра у меня начались страшные галлюцинации. Мне казалось, что они длятся ужасно долго. Мне казалось, что мое тело то уменьшается, то распухает. При каждом вдохе оно раздувалось так сильно, что мне казалось, что кожа не выдержит страшного напряжения и лопнет как воздушный шарик. Когда мучения мои становились невыносимыми, когда мне начинало чудиться, что из обычного ребенка я превратилась в гротескно толстого урода, я смотрела на себя, ожидая увидеть, как наружу лезут мои внутренности, а из пор сочится кровь, но «видела» свое обычное тело. Этот вид обращал процесс вспять. Мне начинало казаться, что мое тело стремительно съеживается. Руки и ноги становились все тоньше и тоньше, сначала они казались просто худыми, потом они становились карикатурно-тощими, как у Микки-Мауса, а потом тоненькими, как карандаши. Я боялась, что вообще исчезну».

Жозе Б. тоже писала мне о своем детском «синдроме Алисы в Стране Чудес» во время лихорадки. Больная рассказала, как ей казалось, что она «становится невообразимо маленькой или ужасно большой, а иногда и то и другое вместе». У Жозе нарушались представления о пропорциях и схеме тела: «Однажды вечером я не могла уснуть – как только я ложилась в кровать, мне начинало казаться, что я становлюсь непомерно высокой». У больной были и зрительные галлюцинации: «Я вдруг увидела ковбоев, швырявших в меня яблоки. Я запрыгнула на мамин туалетный столик и спряталась за губной помадой».

Другая больная, Эллен Р., переживала ритмичные, пульсирующие зрительные галлюцинации:

«Я «видела» гладкую ровную поверхность, блестящую, как стекло или пруд. Из центра поверхности к ее краям расходились круги, какие образуются от брошенного в воду камня. Круги расходились сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Поверхность была от этого все время покрыта волнующейся рябью, и на фоне этого волнения усиливалось и мое возбуждение, а когда рябь улеглась, то успокоилась и я».

Иногда в бреду возникает жужжащий звук, который тоже сначала нарастает, а затем постепенно утихает.

Очень многие люди рассказывают, что в бреду им казалось, что их тело сильно распухает, но Дивон Б., когда у него была высокая температура, чувствовал, что у него распухает ум:

«Самое странное в этих галлюцинациях было то, что они не являлись чувственно воспринимаемыми. Это были галлюцинации абстрактных идей. Мною внезапно овладевал страх перед большим, очень большим и продолжавшим расти числом (или какой-то вещью, которую я никогда не мог себе зрительно представить). Помню, что в бреду я расхаживал взад и вперед по коридору, испытывая непередаваемый страх перед этим экспоненциально нараставшим числом. Мне казалось, что это число способно поколебать мои самые фундаментальные представления о мире, представления, которые не подлежали никакому сомнению, как незыблемый, спасительный абсолют».

Это письмо заставило меня вспомнить об арифметическом бреде Владимира Набокова, который он описывает в автобиографии «Память, говори»:

«В детстве я проявлял исключительные способности к математике, которые полностью утратил в пору моей на редкость бездарной юности. Этот дар играл грозную роль в моих борениях с ангиной или скарлатиной, когда беспощадно распухали огромные шары и многозначные цифры у меня в горячечном мозгу. Глуповатый гувернер поторопился объяснить мне логарифмы, а в одном из журналов я прочел о некоем вычислителе-индусе, который ровно в две секунды мог извлечь корень семнадцатой степени из такого, скажем, числа как 3529471145760275132301897342055866171392 (не уверен, что правильно его запомнил; во всяком случае, корень равнялся 212). Вот эти-то монстры и кормились на моем бреду, и единственное, чем можно было помешать им вытеснить меня из меня самого, это вырвать их сердца. Однако они оказывались слишком сильны, и я садился и с усилием составлял путаную фразу, силясь объяснить матери мое состояние. Сквозь бред она узнавала ощущения, известные ей по собственному опыту, и это ее понимание помогало моей разрывающейся вселенной вернуться к Ньютонову образу».

Некоторые люди, например Том В., считают, что галлюцинации и странные мысли, возникающие в бреду, могут дать человеку истинное или ложное впечатление «моментов богатой эмоциональной правды», как это бывает в сновидениях или на фоне приема психоделических препаратов. Люди получают откровения и совершают интеллектуальные прорывы, обнаруживая недостижимые прежде, в нормальном состоянии, истины. В 1858 году Альфред Рассел Уоллес, который до этого провел в путешествиях десять лет, собирая растения и животных и размышляя о проблемах эволюции, пришел к идее естественного отбора в бреду, во время приступа малярии. Письмо Уоллеса Дарвину с изложением теории естественного отбора побудило последнего в следующем году опубликовать книгу «О происхождении видов».

Роберт Хьюз в предисловии к своей книге о Гойе пишет о длительном периоде бреда, пережитого им после тяжелой травмы, полученной в автомобильной аварии. Хьюз находился в коме в течение пяти недель, а всего провел в больнице семь месяцев. В отделении интенсивной терапии он писал:

«Сознание находящегося в отделении реанимации человека подвергается странным аберрациям под воздействием лекарств, ощущения трубки в горле, от вечной суеты, нестерпимо яркого света и невозможности пошевелиться. Все это приводит к долгим повествовательным сновидениям, галлюцинациям и кошмарам. Эти кошмары намного тяжелее обычных сновидений, они страшны своей неизбежностью и неотвратимостью; помимо них на свете не существует ничего, а время безнадежно плутает в их лабиринтах. По большей части героем моих кошмаров был Гойя. Нет, это не был реальный образ реального художника – это были проекции моих страхов. Но именно тогда родилась книга, которую я хотел, но никак не мог написать в течение многих лет до катастрофы».

В этом странном и причудливом бреду, писал Хьюз, преображенный Гойя дразнил и мучил его, заманив в какое-то дьявольское чистилище. В конце концов Хьюзу удалось истолковать «это странное и навязчивое видение»:

«Я надеялся «пленить» Гойю, запереть его в своей книге, но он сам вверг меня в заточение. Мой невежественный восторг загнал меня в ловушку, откуда я не видел выхода. Я не просто не мог работать; мой герой понимал это и истерически радовался моей немощи. Из этого унизительного плена был только один выход – проломить стену узилища. Гойя занял такое важное место в моей жизни, что независимо от того, смог бы я воздать ему должное своей книгой или нет, я не мог отдаться на его милость. Я преодолел писательский ступор, взорвав дом, в коридорах которого находился сам».

Алетия Хейтер в своей книге «Опиум и романтическое воображение» пишет, что итальянский художник Пиранези, «как поговаривают, задумал серию гравюр «Темницы», когда был в бреду во время приступа малярии», болезни, которой он заразился, исследуя разрушенные памятники Древнего Рима, бродя среди ночных миазмов болотистой местности. Он заболел малярией; кто знает, может быть, те бредовые видения, которые его посещали, были отчасти обязаны своим появлением опию и сильному жару, ибо опием в те времена лечили любую лихорадку, в том числе и малярийную. Образы, посетившие Пиранези, родились в бреду, но он воплотил их в своих гравюрах, потратив на это многие годы великого осознанного труда.

В бреду могут появляться и музыкальные галлюцинации, как писала мне Кейт И.:

«Мне было в ту пору одиннадцать лет. Я лежала в кровати с высокой температурой, когда вдруг услышала красивую, поистине небесную музыку. Я поняла, что это поют ангелы, и мне показалось это странным, так как я не верю и никогда не верила ни в Бога, ни в ангелов. Тогда я подумала, что это идет рождественское богослужение в расположенной неподалеку церкви. Но через минуту до меня дошло, что на дворе весна, и, значит, это галлюцинация».

Некоторые люди писали мне о своих зрительных музыкальных галлюцинациях, о нотах, покрывавших стены и потолки. Одна из моих корреспонденток, Кристи К., вспоминала:

«В детстве во время болезней у меня всегда была высокая температура, и каждый раз, когда у меня поднималась температура, возникали и галлюцинации. Это были зрительные галлюцинации – я видела ноты и стихотворные строфы. Музыку я не слышала. При высокой температуре я видела линейки со знаками басовых и скрипичных ключей; ноты были записаны хаотично, безо всякого порядка. Ноты злились, чем приводили меня в немалое смущение. Ни ноты, ни нотные станы мне не подчинялись. Я часами пыталась успокоить их и привести в гармонию. Эти же галлюцинации продолжают преследовать меня и сейчас, когда у меня поднимается температура».

При лихорадке или делирии могут наблюдаться и тактильные галлюцинации, описанные в присланном мне Джонни М. письме: «Когда у меня в детстве поднималась температура, я переживал какие-то странные и сверхъестественные тактильные галлюцинации. Пальцы няни теряли свою фарфоровую гладкость и превращались в колючие веточки. Легкие шелковистые простыни превращались в тяжелые мокрые одеяла».

Лихорадка является, вероятно, самой частой причиной бреда, но у него бывают и менее заметные токсические или метаболические причины, как это недавно случилось с моей знакомой, врачом Изабель Р. В течение двух месяцев у нее нарастала слабость, и периодически она впадала в состояние помрачения сознания. Во время одного из таких приступов, когда она полностью утратила сознание, ее доставили в больницу, где у нее начался тяжелый делирий с галлюцинациями и бредом. Больная была уверена, что за висевшей на стене в палате картиной находится некая секретная лаборатория и что в этой лаборатории я провожу над ней какие-то опыты. Выяснилось, что в крови Р. очень высока концентрация кальция и витамина D (Изабель принимала большие дозы этих препаратов для профилактики остеопороза). Как только уровень кальция и витамина D снизился до нормы, прошел и делирий.

Само понятие делирия издавна связывают с алкогольной интоксикацией или с синдромом его отмены. Эмиль Крепелин в своих знаменитых «Лекциях по клинической психиатрии», опубликованных в 1904 году, включил в них историю болезни владельца гостиницы, у которого делирий (белая горячка) развился на фоне употребления шести-семи литров вина в день. Этот человек впал в беспокойство и погрузился в сновидческое состояние, о котором писал Крепелин:

«Реальное восприятие мешалось с яркими и живыми ложными ощущениями – в особенности это касалось зрения и слуха. Словно во сне перед взором больного происходили, чередуясь, сменявшие друг друга, как в калейдоскопе, самые странные и фантастические события. Учитывая яркость и живость галлюцинаций, беспокойство и сильный тремор, а также запах алкоголя в выдыхаемом воздухе, мы имели все основания поставить диагноз клинического состояния, известного как белая горячка».

Владелец гостиницы бредил – вероятно, из-за преследовавших его галлюцинаций:

«Из расспросов мы выяснили, что его собираются казнить на электрическом стуле и одновременно расстрелять. «Картина мне самому пока не ясна, – говорит больной, – каждое мгновение появляются новые люди, все переходят с места на место, и каждый раз поджидают меня с револьверами в руках. Стоит мне открыть глаза, как все они исчезают». Больной говорит, что ему в голову и в пальцы ног залили какую-то вонючую жидкость, которая и вызывает картины, которые он принимает за реальность. Он страстно вглядывается в окно, видит там то появляющиеся, то пропадающие дома и деревья. При легком надавливании на глазные яблоки он видит сначала искры, затем зайца, потом картину на стене, умывальник, полумесяц и человеческую голову – сначала серую, а потом в цвете».

У данного больного делирий отличался хаотичностью и отсутствием связного сюжета. Но так бывает далеко не всегда. Иногда делирий приобретает качество увлекательного путешествия, пьесы, кинофильма, придавая смысл галлюцинациям. У Энн М. такой делирий случился при высокой температуре, которую не удавалось сбить несколько дней. Сначала она видела узоры, когда, пытаясь уснуть, закрывала глаза. Своей сложной симметрией эти узоры напоминали ей гравюры Эшера:

«Сначала я видела только геометрические узоры, но очень скоро они стали превращаться в чудовищ и других малоприятных созданий. Рисунки были черно-белыми. Меня они совершенно не забавляли, так как мне смертельно хотелось спать. Как только рисунок принимал ясные очертания, он начинал множиться и постепенно четыре, шесть или восемь идентичных рисунков занимали все квадранты моего поля зрения».

За черно-белыми гравюрами последовали яркие многоцветные рисунки, напомнившие больной картины Брейгеля. Вскоре и эти картины заполнились монстрами и начали, в свою очередь, делиться на крошечные копии множества Брейгелей.

Потом произошло и вовсе радикальное изменение. Энн увидела себя в «китайском автобусе 50-х годов участницей пропагандистской поездки под эгидой Китайской христианской церкви». Больная отчетливо запомнила фильм о религиозной свободе в Китае. Фильм проецировали на заднее стекло автобуса. Потом перспектива изменилась, и фильм и автобус начали крениться под разными углами, и стало совершенно непонятно, являлся ли церковный шпиль элементом реальной, видимой из окна церкви или частью фильма. Это странное путешествие продолжалось большую часть той горячечной бессонной ночи.

Галлюцинации появлялись у Энн, только когда она закрывала глаза, но стоило их открыть, как все видения тут же рассеивались[68]. Правда, при делирии бывают галлюцинации, которые кажутся элементами реальной картины мира, так как больные видят их с открытыми глазами.

Ричард Х. пробыл в делирии несколько дней после операции на позвоночнике. На следующий день после операции, лежа на койке и глядя в потолок, Ричард вдруг увидел в углах по краям потолка множество животных – это были мелкие создания, размером с мышей, но с головами оленей. Зверьки были живыми, ярко окрашенными и постоянно двигались. «Я знал, я был твердо уверен, что они настоящие, – рассказывал больной, – и был страшно удивлен тем, что мой сосед по палате их не видит». Это отнюдь не поколебало убежденность Ричарда в подлинности галлюцинации. Наоборот, он был поражен и раздосадован тем, что его сосед – художник по профессии – мог быть настолько слеп, чтобы не видеть таких ярких тварей. (Обычно он все видел первым и очень хорошо подмечал детали.) У Ричарда даже не возникло мысли о том, что это могла быть галлюцинация. Видение было странным («я не привык к фризам с оленьими головами на мышиных телах»), но сам больной ни минуты не сомневался в его подлинности.

На следующий день у Ричарда, поэта, преподававшего в университете литературу, возникла еще одна необычная галлюцинация, «литературная инсценировка». Врачи, сестры и санитарки, одетые в костюмы литературных персонажей XIX века, репетировали спектакль. Ричарду очень понравилось это представление, несмотря на то что другие зрители отнеслись к нему не так снисходительно. «Актеры», не смущаясь, переговаривались между собой и с Ричардом. Представление, как ему казалось, развертывалось на нескольких этажах госпиталя одновременно; потолки стали прозрачными, и Ричард мог видеть, что происходило на всех этажах. Участники наперебой спрашивали его мнение, и Ричард отвечал, что представление было просто восхитительным, ему все понравилось. Рассказывая мне эту историю шесть лет спустя, больной, улыбнувшись, признался, что само воспоминание о том спектакле до сих пор доставляет ему большое удовольствие. «Это был особенный момент», – сказал он.

Ричард – большой поклонник Генри Джеймса, и так случилось, что делирий был и у самого Джеймса, когда он в декабре 1915 года умирал от пневмонии и лихорадки. Вот как описывает это состояние Фред Каплан в своей биографии Джеймса:

«Он переселился в иной, воображаемый мир, мир начала его писательской карьеры, когда он, подобно Наполеону, силой искусства создавал свою собственную империю. Он начал диктовать наброски к новому роману, «фрагмент задуманной им книги». Так как теперь он писал, находясь в измененном состоянии сознания, он говорил о себе как о Наполеоне, а о своей семье, как о членах императорской фамилии Бонапарта. Держа за руки Элис и Вильяма, он обращался к ним: «Мои возлюбленные сестра и брат». Им, своим родным, которым он щедро дарил страны и королевства, он теперь поручил проследить за обновлением покоев «здесь, в Лувре, и в Тюильри. Подробные планы находятся у архитекторов, которые займутся этой работой». Себя Джеймс в те минуты искренне считал «имперским орлом».

Закончив записывать, Теодора (личный секретарь Джеймса) почувствовала, что близка к обмороку. «Это душераздирающее зрелище, но самое поразительное здесь то, что он сохранил способность к отточенному оформлению фраз и предложений».

Другие свидетели последних часов Джеймса тоже упоминали этот факт, говоря, что, хоть великий мастер и бредил, в этом бреде чувствовался «чистый поздний Джеймс».

Иногда резкая отмена и воздержание от наркотиков или алкоголя могут стать причиной делирия, в ходе которого больной явственно слышит голоса и переживает иные галлюцинации. На самом деле такой делирий можно с полным правом назвать токсическим психозом, несмотря на то что больной не страдает шизофренией и у него никогда в жизни не было психозов. Ивлин Во приводит потрясающее описание этого состояния в автобиографической книге «Испытание Гилберта Пинфолда»[69]. Во много лет злоупотреблял спиртным, а в 50-е годы начал добавлять к алкоголю снотворные средства (настойку хлоралгидрата и бром), и чем дальше, тем больше: «Он не утруждал себя точным отмериванием дозы. Он плескал в стакан столько, сколько подсказывало ему настроение, и если доза оказывалась слишком малой и он просыпался среди ночи, то вставал, нетвердой походкой шел на кухню, наливал следующий стакан и щедро доливал виски снотворным».

Чувствуя себя тяжелобольным, понимая, что память начинает над ним зло подшучивать, Пинфолд решает, что круиз в Индию позволит ему восстановить силы и здоровье. На второй или третий день путешествия запасы снотворного закончились, но алкоголя было еще вполне достаточно. Едва пароход отчалил от пристани и пустился в плавание, как у Пинфорда начались слуховые галлюцинации: чаще всего это были голоса, но иногда он слышал музыку, собачий лай, глухие удары, которыми капитан корабля награждал какого-то бродягу, шумный плеск от груды металла, которую выбросили за борт. На вид – зрительно – все было совершенно нормально: мирный экипаж, скучающие пассажиры, пароход, входивший через Гибралтарский пролив в Средиземное море. Но абсурдные, сложные слуховые обманы продолжали порождаться слуховыми галлюцинациями. Например, Пинфолду казалось, что Испания объявила о своем суверенитете над Гибралтаром и сейчас судно будет захвачено испанцами; ему казалось, что у врагов есть машина, улавливающая и передающая его мысли.

Некоторые голоса обращались непосредственно к нему: они насмехались, издевались, злобствовали, обвиняли, часто побуждали к самоубийству, – но среди всех этих насмешек и издевательств звучал один сладкий голос – голос, насколько понял Пинфолд, – сестры одного из мучителей. Этот дивный голос говорил, что любит его, и спрашивал, взаимна ли эта любовь. Пинфолд говорит, что хочет увидеть девушку, но она отвечает, что это невозможно, что это «против правил». Галлюцинации Пинфолда – чисто слуховые, ему «не разрешено» видеть говорящего, ибо это сразу разрушит все наваждение.

Такие сложные, изощренные делирии, как и сновидения, могут иметь нисходящий и восходящий характер. В принципе они похожи на вулканическое извержение из нижних уровней мозга – ассоциативной и сенсорной областей коры, гиппокампа и лимбической системы, но это извержение оформляется под действием интеллектуальных, эмоциональных способностей человека, подвергается влиянию силы его воображения, а также убеждениями и обычаями культуры, в которой он был воспитан.

Великое множество неврологических и другого рода заболеваний, а также почти все психотропные средства (как те, которые назначают врачи, так и те, что люди принимают для развлечения), могут вызывать такие временные «органические» психозы. Один навсегда оставшийся у меня в памяти пациент, страдавший постэнцефалитическим синдромом, культурный и воспитанный человек по имени Сеймур Л. (я вкратце описал его в «Пробуждениях»), после назначения ему небольшой дозы леводопы впал в возбужденное состояние и начал слышать голоса. Однажды он пришел ко мне в кабинет и сказал:

– Вы добрый человек, и я был потрясен, услышав, как вы сказали мне: «Сеймур, наденьте пальто, шляпу, поднимитесь на крышу и спрыгните вниз».

Я ответил Сеймуру, что такое не могло бы прийти мне в голову даже в страшном сне, что это скорее всего галлюцинация, и спросил:

– Вы видели меня?

– Нет, – ответил Сеймур, – я вас только слышал.

– Если вы снова услышите голос, – посоветовал я, – то посмотрите по сторонам. Если вы меня не увидите, значит, это галлюцинация.

Сеймур немного подумал и сказал:

– Это не поможет.

На следующий день он снова услышал мой голос, велевший ему надеть пальто и шляпу и спрыгнуть с крыши госпиталя. Но на этот раз голос добавил: «И не стоит смотреть по сторонам, я все равно здесь». К счастью, мистер Л. смог противостоять соблазну голоса и не последовал его совету. После отмены лекарства галлюцинации прекратились. (Спустя три года мы снова попробовали назначить Сеймуру леводопу, и на этот раз не было даже намека на делирий или психоз.)