Радость седьмая

Седьмая радость брака в том заключается, что человеку иногда повезет, женившись, обрести жену добрую, разумную и благонравную. И бывает, что найдет себе супругу игривого и веселого нрава, которая никогда не откажется от удовольствий, какие он ей предлагает. Но знайте одно: какого бы характера ни была жена, покладистого или вздорного, она, как и все женщины на свете, держится одного главного и непреложного правила в браке, а именно: что муж ее самый слабый да немощный из всех мужчин и что нет никого ничтожней его в тайных супружеских делах.

И бывает так, что резвый и прыткий молодой человек женится на достойной и благонравной девушке и они вдвоем услаждают себя, чем только возможно, и год, и два, и более, пока не охладеет в них молодой задор; но женщина стареет не так быстро, как мужчина, каков бы он ни был, ибо на ее долю не выпадает столько забот, да трудов, да маяты, сколько мужу ее: не будь у него услад да забав, он, глядишь, еще скорее в дряхлость бы впал. Правда и то, что женщине, когда она носит да рожает детей, также тяжко приходится, ибо беременность и роды, что и говорить, [67] великий труд, но разве мыслимо сравнить его с теми заботами, да тяготами, да глубокими раздумьями, в которые ввергает мужчину любое важное дело. Что же до беременности и родов, то это дела обыкновенные и дивиться тут нечему: для женщины они такой же труд, как для курицы или гусыни, что извергают яйцо с кулак величиною оттуда, куда, кажется, и мизинца не засунешь. Так уж природа устроила — что для женщины, что для курицы, а поглядите-ка на эту последнюю: она знай себе только жиреет, неся яйца каждый Божий день; это ведь глупому петуху забота — с утра до ночи искать для курицы корм да совать ей в клюв, а той и делать больше нечего, кроме как есть, да кудахтать, да довольною быть. Таково же поступают и все добрые почтенные женатые люди, и за то они похвалы достойны.

А кончается это тем, что бедолага наш худеет да хиреет, задавленный трудами, заботами и неотвязными мыслями; и теперь он для супружеского дела вовсе не годен или же так мало годен, что жене неугоден; не под силу ему обходиться с нею так, как хотелось бы, и от этого приходит он в полное расстройство. Чего не скажешь о его половине: она-то еще и теперь в самом соку, как и была вначале. И поскольку рацион ее с каждым днем все убывает, то вместо любовных услад, да забав, да приятностей, коими тешили себя супруги во время оно, когда муж был еще в полной силе, начинаются у них свары да дрязги. И чем скуднее супружеская жизнь, тем сильнее дуются они друг на друга. А когда такое случается [68] и дама живет, что называется, впроголодь, она все же, будучи женщиной благонравною и не желая поступать дурно, продолжает держаться того, что муж ее не хуже других, да и как же ей думать иначе, коли она ничего иного не пробовала и не знает, довольно с нее или нет; я так разумею, что одной женщине должно хватать одного мужчины, а иначе нарушится равновесие в природе; также полагаю я, что, будь оно иначе, Господь Бог и Святая Церковь приказали бы, чтобы каждая женщина имела двух мужей или же столько, сколько ей потребно. Так вот, бывает, что какая-нибудь из них решается испробовать, так же ли слабы чужие мужчины, как ее собственный супруг. А, испробовав, видит — яснее некуда, — как права была, ибо может забавляться с милым своим дружком лишь второпях да украдкой, отчего тот распаляется донельзя и прямо чудеса дивные творит, дай только ему до нее добраться. А ежели и раньше она держала своего мужа за негодящего да завалящего, то теперь и подавно: ведь нынешние услады всегда милее давно прошедших и забытых, и теперь нашу даму с нового пути уже не собьешь, ибо опыт — лучший наставник.

И бывает также, что тот, кто женится, находит себе жену приветливого нрава и притом разумную, но и эта судит о своем супруге точно так же, как вышеописанная, ибо ухитрилась попробовать забав на стороне с теми, кто в любви куда задиристее ее мужа, — ведь он-то особо себя не утруждает, хорошо зная, что жена всегда у него под боком. [69] Да будет вам известно, что мужчины поступают как раз наоборот: каких бы жен ни имели они, всегда почитают их за лучших и ни с кем не сравнимых. Случаются, конечно, исключения, но разве что у ничтожных и неразумных людей, коих Бог умом обделил. Но обыкновенно и чаще всего мужья превозносят и нахваливают жен своих, говоря о них все, что только можно рассказать хорошего; им и невдомек, что такого добра кругом пруд пруди и что в любой женщине, какую ни возьми, столько же приятности.

А еще бывает часто, что дама, овдовев, тут же снова выскакивает замуж за другого, — иногда и месяца не пройдет, а ей уже не терпится испытать, так ли второй ее супруг слабосилен и робок, как покойный, и, уж поверьте, она не постыдится охаять да высмеять беднягу. И частенько случается так, что женщина ведет себя скверно донельзя и таковым поведением все губит, безрассудно расточая добро, что бедный ее муж наживал тяжкими трудами в своем ремесле, и тратя деньги на всяческие прихоти и удовольствия: то на милого своего дружка, то на старых сводней, то на исповедника — францисканца либо якобинца, — которому отваливает она плату щедрой рукою, дабы он отпускал ей грехи каждый год, — ведь эти люди раздают индульгенции не хуже самого Папы.

А тем временем добрый человек — муж дамы — экономит на чем только может, считая каждую копейку, и расходует деньги, строго сообразуя с доходами своими, [70] пенсионом или торговой прибылью, смотря по его сословию. И вот, подбив счета, находит он, что дела его пришли в упадок, и это ввергает нашего бедолагу в тяжкое раздумье. Тогда, улучив свободную минуту, обращается он к своей жене, которую любит более самого себя, говоря ей так: «Послушайте-ка, милочка моя, прямо ума не приложу, куда это уплывает наше добро — что деньги, что зерно, что вино и прочее; сам-то я денно и нощно берегу его, глаз не спуская и на всяком пустяке выгадывая, так что боюсь даже платье новое себе купить». — «И в самом деле, мой дружок, дивлюсь я, как это вы славно управляетесь с нашим добром, а что до убытков, так я и сама не пойму, откуда они берутся, ведь я стараюсь хозяйничать рачительно и разумно, как только могу». Вот и остается нашему простодушному хозяину лишь руками развести; впадает он в бедность и ничтожество, виня лишь себя самого да злую свою судьбу, которая обделила его счастьем да удачей и ополчилась на него неизвестно за какие грехи. Притом попробуй кто сказать ему хоть слово против любимой жены, он ни за что не поверит, и коли сыщется такой человек, ему придется иметь дело с разгневанным мужем, коему он отныне станет злейшим врагом.

А бывает иногда так: есть у хозяина преданный друг, который видит, что творится за его спиною, и, не в силах смолчать, скажет ему, не входя в подробности: присмотрись, мол, какие дела у тебя дома затеваются; или же вдруг возьмет да и расскажет ему все как [71] есть, чем несказанно удивит беднягу. И тогда он явится в дом, злой и неприветливый, и жена его тут же заподозрит, что дело нечисто, и догадается, кто наговорил о ней мужу, ибо тот человек и раньше частенько срамил ее. Но она, с Божьей помощью, и здесь выпутается благополучно. Почтенный же ее супруг ни словцом не упрекнет жену, но, задумав испытать ее, скажет: «Знаете, милочка, придется мне уехать туда-то, за двадцать лье отсюда». — «А по какой надобности, мой друг?» — спрашивает она. «Да вот по таким-то и прочим делам». — «Ах, мой милый, — говорит жена, — отчего бы вместо себя не послать вам своего слугу?» — «Боюсь, — говорит муж, — что не управится он с таким делом, лучше уж я поеду сам, а вернусь через два или три дня». И он собирается и делает вид, будто уехал, сам же укрывается в таком месте, где, проскочи в его дом хоть мышь, он тут же об этом прознает. А дама, заподозрив обман, велит милому своему дружку даже близко к ее дому не подходить, ибо она опасается, как бы их не застали врасплох. Вот каково хитро ведет себя дама, так что и комар носа не подточит.

И когда простодушный муж, вдоволь насидевшись в засаде, возвращается наконец в дом — якобы из поездки, то он уже и весел и приветлив, и уверен, что все россказни о жене — ложь и навет. Да и как заподозрить в измене ту, которая столь радостно встречает мужа, любовно целует и обнимает его, называя милым своим другом: по всему [72] видно, что она чиста и невинна перед ним. Тогда решается он открыть ей тайну, сказавши так: «Признаюсь вам, душенька моя, мне говорили о вас такое, что и повторить-то стыдно». — «Ей-богу, мой дружочек, не знаю, что вам наболтали про меня, но, вижу я, вы уж давненько невеселы и мрачны; я даже испугалась, уж не приключилось ли у вас какого большого убытку, или, может, кто из друзей умер, или война началась с англичанами». — «Нет, не так, — говорит муж, — все куда хуже». — «Пресвятая матерь Богородица! — восклицает жена. — Что же это такое? Скажите мне, сделайте милость!» — «А вот какое дело: один из друзей моих донес мне, что у вас шуры-муры с таким-то, и еще много чего прочего». Тут дама, перекрестившись, изображает великое изумление и со смехом говорит мужу: «Ах, мой дружочек, не печальтесь больше об этом, — клянусь вам, я хотела бы быть столь же чиста от всех моих истинных грехов, как от этого!»

И, приложив руку ко лбу, возглашает: «Друг мой, я готова поклясться всем, чем хотите, и пусть дьявол лишит меня обеих рук, ежели когда-нибудь хоть раз целовал меня чужой мужчина, а не вы и не кузены мои и ваши, что целовали меня с вашего позволения. Ах, ах, не стыдно ли вам?! Слава Богу, мой дружочек, что вы сказали мне, в чем дело, а то я уж не знала, что и думать; теперь я догадываюсь, кто это вам наговорил на меня. Но, да простит меня [73] Господь, вы должны узнать, отчего он так скверно поступил. Странно вам будет такое услышать, ибо он заделался вашим лучшим другом, но что ж теперь, коли сам он и виноват: не буди лиха, пока спит тихо». — «А в чем же дело?» — спрашивает муж. «Ах, не спрашивайте, мой дружочек, оставим этот разговор до другого раза». — «Нет, я теперь хочу знать!» — «Ах, боже мой, — говорит она, — я вам признаюсь, как я гневалась на вас за то, что вы столь часто приводили его к нам в дом, что мне приходилось помалкивать, ведь вы говорили, что любите его больше всех на свете». — «Ну так в чем же дело, говорите поскорее, прошу вас!» — «Ах, ни за что, мой друг, не следовало бы вам этого знать». — «Нет, говорите, ничего не скрывайте». Тут жена целует его нежно, обнимает и говорит: «Ох, боже мой, любимый мой мужи господин, да за что же вероломные эти недоброжелатели хотят рассорить нас с вами?!» — «Да говорите же, в чем дело!» — «Клянусь, мой друг, всем, что я люблю на Божьем свете, что тот коварный злодей, коему вы так доверяли, оклеветавший меня, уже два года как склоняет меня к измене, но я, конечно, отказала ему наотрез и раз навсегда; а вы-то думали, что он ходит сюда из любви к вам, тогда как он-то намеревался обмануть и опозорить вас и добивался своего столь упорно, что однажды я ему поклялась, что все расскажу вам. Но на самом деле я не хотела вам в том признаваться, ибо не было такой надобности, — ведь я в себе уверена и не желала бы сеять меж вами рознь, а [74] потому надеялась, что он смолчит. Увы! Ежели вы не опозорены вконец, то не его в том заслуга». — «Святая Мария! — восклицает муж. — Ах, он злодей беспутный! Вот уж никогда бы не подумал на него!» — «Ах, господин мой, Христом богом клянусь: коли он еще хоть раз войдет в ваш дом или станет мне известно, что вы с ним словом перемолвились, я вам больше не жена, ибо тогда, значит, вам до меня никакого дела нет. Бог свидетель, я вам не изменяла раньше никогда, так не теперь же мне начинать, иначе, душой своей клянусь, в тот самый миг, как придет мне охота обмануть вас, пускай испепелит меня огонь небесный! Увы, увы, мне, друг мой возлюбленный, — продолжает жена, заключая мужа в объятия, — да будь я проклята во веки веков, коли нанесу бесчестье либо обиду вам, такому доброму, да пригожему, да любезному, ведь вы так балуете и лелеете меня. Да приберет меня Господь сей же час, коли впаду я в разврат. Но я слезно молю вас, мой друг, чтобы вы оберегали и защищали свое жилище и кров от того, кто, по словам вероломного вашего друга, вместе со мною позорит ваше имя; я готова навечно душу отдать дьяволу, ежели он со мною хоть раз в жизни словом перемолвился, но все-таки не хочу и не желаю, чтобы он находился там же, где и я».

И тут принимается она плакать, а добряк-муж утешает ее, обещая и клянясь, что запомнит и исполнит все, что она просит, но от молодого человека дом свой закрывать не станет и отныне не поверит ничьему злому слову [75] или навету. Вот и выйдет в конечном счете, что самый верный друг его, который, желая добра, хотел открыть ему глаза на женины проделки, навеки станет для него злейшим недругом. Так-то достойного человека превращают в покорного осла — не колдовством да ведовством, а обыкновенным обманом. И заморочат ему голову хозяйством да заботами, принудив биться день и ночь подобно рыбе, попавшей в сеть. А дама теперь будет жить-поживать в свое удовольствие, еще привольнее, нежели прежде. И никто не осмелится про нее мужу даже заикнуться, ибо он все равно ничему не поверит, а тот, о котором ему сказали, что он учинил ему бесчестье, будет ходить у него в лучших друзьях. А потом старость застигнет его, как гром среди ясного неба, и дела придут в упадок, да так, что никогда уж ему не оправиться. Вот и судите сами, какие радости да услады обрел он в брачных сетях! Всяк, кому не лень, потешается над ним; кто-то и пожалеет беднягу, говоря, что зря пропадает хороший человек, а другой скажет, что нечего, мол, и горевать о таком — сам в сеть полез, сам ослом заделался. Люди достойные с ним дружбы водить не станут и в компанию к себе не примут. Так вот и суждено ему доживать жизнь в скорби да печалях, кои принимал он за счастье, и не избавится он от них вовек и в горестях окончит свои дни. [76]