Раздел II 15 страница

Основные условия деятельности

Мы должны исходить из мысли о на­личии двух основных условий, без ко­торых акты поведения человека или ка­кого-либо другого живого существа были бы невозможны. Это прежде всего на­личие какой-либо потребности у субъ­екта поведения, а затем и ситуации, в ко­торой эта потребность могла бы быть удовлетворена. Это — основные усло­вия возникновения всякого поведения и прежде всего установки к нему. Нам не­обходимо ближе познакомиться с этими условиями.

1. Потребность. В науке нередко при­ходится встречаться с термином " потреб­ность". Особенно часто используется он в экономических науках. Здесь, однако, мы не думаем лишь о том значении, которое мыслится в понятии потребности спе­циально с позиций экономических наук. В данном случае мы имеем в виду самое широкое значение этого слова — не толь­ко экономическое. Если представить себе, что организм испытывает нужду в чем-нибудь, например, в экономическом благе, в какой-нибудь другой ценности — прак­тической или теоретической безразлично, в самой активности или, наоборот, в отды­хе и т.п., то во всех этих случаях можно говорить, что мы имеем дело с той или иной потребностью. Словом, как пот­ребность можно квалифицировать всякое состояние психофизического организма, ко­торый, нуждаясь в изменениях окру­жающей среды, дает импульсы к необхо­димой для этой цели активности.

При этом нужно помнить, что актив­ность должна быть понимаема в данном случае не только как прием, гарантирую­щий нам средства удовлетворения потреб­ностей, а одновременно и как источник, дающий возможность непосредственного их удовлетворения.

Дело в том, что необходимо различать два основных рода потребностей — по­требности субстанциональные и потреб­ности функциональные.

В первом случае мы имеем в виду по­требности, для удовлетворения которых необходимо что-нибудь субстанциональное, нечто, по получении чего потребность ока­зывается удовлетворенной. Так, например, состояние голода представляет собой при­мер определенной субстанциональной по­требности: для того, чтобы утолить голод, необходимо иметь, например, хлеб.

Но эта категория еще не исчерпывает всех имеющихся у нас потребностей. Как мы только что отметили, в живом орга­низме намечается стремление к тому или иному виду активности. В организме кон­статируется не нужда в чем-либо субстан­циональном: он стремится к активности как таковой, он нуждается просто в самой деятельности. Это значит, что естествен­ное состояние живого организма вовсе не заключается в неподвижности. Наоборот, живой организм находится в состоянии

постоянной подвижности. Он прекращает ее лишь временно и условно. Это — тогда, когда организм принужден обратиться к отдыху, хотя, впрочем, и здесь абсолютной приостановки деятельности у него никогда не бывает: органические процессы и в этих случаях, как и во всех других, продолжа­ют быть активными. В зависимости от условий, в которых приходится жить ор­ганизму в каждый данный момент, у него появляется потребность к деятельности и функционированию в том или ином на­правлении. Этого рода потребности мы и называем функциональными потребно­стями¹.

Эти две основные группы исчерпыва­ют все богатства потребностей, имеющих­ся у животных. Но они же служат основ­ными категориями и тех потребностей, какие появляются у человека по мере раз­вития условий его социальной, его куль­турной жизни. Культура порождает у него ряд новых потребностей, и чем дальше она развивается, тем обширнее становится их круг. В качестве примера потребности, которую можно было бы считать чисто че­ловеческой, можно назвать теоретическую потребность. Правда, в литературе мы не­редко имеем случаи, когда речь заходит относительно таких, как я думаю, чисто человеческих признаков у животных, в частности у обезьян, каким является, на­пример, любознательность. Но, строго го­воря, нет оснований антропоморфизировать даже признаки высших обезьян. Сейчас я хочу лишь отметить, что, бесспорно, в ка­честве своеобразной группы потребностей, выработавшихся у человека, можно назвать группу теоретических потребностей.

Но являются ли эти последние чем-либо новым, с точки зрения той основной группировки потребностей, которую мы на­метили выше? Субстанциональной считать теоретическую потребность или функцио­нальной?

Если мы вдумаемся в понятие теорети­ческой потребности, мы найдем, что речь идет здесь о случаях, в которых субъект, стоящий перед теоретическим разрешени­ем задачи, останавливается, прекращает соответствующие манипуляции, к кото­рым он прибегает в процессе работы над

задачей, и обращает ее, эту задачу, в спе­циальный объект своего размышления. Вот, собственно, перед нами момент объектива­ции (о чем мы будем говорить ниже), за которым начинается процесс теоретичес­кого отношения к задаче².

Спрашивается: что мы имеем здесь? К какой категории можно отнести потреб­ность, которую мы стремимся удовлетво­рить в этом случае?

Конечно, говорить здесь о функциональ­ных потребностях вряд ли имеются ос­нования. Акты теоретической мысли на­правлены, несомненно, не на цель удовлет­ворения той или иной функциональной потребности. Они, эти акты, нужны для вполне определенных целей, скажем, для разрешения вопроса о том, в чем, собствен­но, заключается задача или какие прави­ла было бы целесообразнее всего приме­нить при ее решении. Нет сомнения, что задача теоретического отношения к пред­мету стоит несравненно ближе именно к этой категории потребностей, чем к ка­тегории функциональных потребностей. При разрешении задач последней катего­рии нет никакой нужды в теоретической работе: наличная в этих случаях потреб­ность вовсе не требует процессов осозна­ния, часто необходимых в случаях удов­летворения потребностей субстанциональ­ных. И в этом нет ничего удивительного, поскольку при удовлетворении субстанци­ональных потребностей всегда может воз­никнуть вопрос, как и в какой степени данный материал способен удовлетворить наличную потребность. А это — уже воп­рос, который требует осознания в теорети­ческом плане, прежде чем взяться за его практическое разрешение.

Таким образом, теоретические потреб­ности возникают лишь в помощь нашим субстанциональным потребностям. По­скольку они рассчитаны всегда на то, что­бы обеспечить удовлетворение этих послед­них, мы могли бы сказать, что теорети­ческие потребности представляют собой лишь дальнейшее осложнение субстанци­ональных потребностей. Не касаясь сей­час высших ступеней развития теоретичес­кого мышления, мы можем утверждать, что оно — на начальных стадиях своего разви-

'См. Узнадзе Д.Н. Психология ребенка, 1946.

² См. Узнадзе Д.Н. Проблема внимания // Психология. 1947. Вып. 4.

тия во всяком случае — ничего иного не представляет, как форму дальнейшего ос­ложнения процесса удовлетворения суб­станциональных потребностей.

Правда, мы знаем немало случаев дей­ствий, направленных на удовлетворение функциональных потребностей. Но это бывает обычно лишь при возникновении какого-нибудь из препятствий, затрудня­ющих нас при выполнении актов, необхо­димых для удовлетворения этих потреб­ностей. Однако возникающая в данном случае задача — определить, что же яв­ляется причиной этих затруднений, — это уже задача вовсе не функционального ха­рактера. Она является самостоятельной задачей, разрешение которой требуется в данном случае в интересах субъекта, на­строенного на удовлетворение функ­циональных потребностей, но — не непосредственно, а лишь косвенно, как не­обходимое условие для достижений его прямых целей.

Коротко говоря, в данном случае мы имеем дело с ситуацией, в которой для осуществления прямых целей субъекта — удовлетворения его функциональных по­требностей — предварительно требуется разрешение теоретической задачи — вы­яснения причин, затрудняющих осуществ­ление этих целей.

Таким образом, потребности теорети­ческого характера могут иметь место и в случаях удовлетворения функциональных потребностей, но от этого сами они далеко еще не становятся потребностями функ­ционального содержания.

Итак, мы находим, что одним из основ­ных условий активности субъекта явля­ется наличие в нем какой-нибудь опреде­ленной потребности, которая может быть субстанциональной или функциональной. На человеческой ступени развития мы ста­новимся свидетелями выступления нового вида потребностей, т. е. теоретической потребности. Но анализ показывает, что она относится, скорее, к категории субстанци­ональных, чем функциональных потребно­стей.

2. Ситуация. Необходимым условием появления установки в определенном на­правлении, кроме потребности, является и наличие соответствующей ей ситуации. Если ее нет, то нет и установки: без нали­чия факта совместного и согласованного

воздействия ситуации и потребности на субъект нет основания к тому, чтобы в этом последнем образовалась установка и что­бы, следовательно, он был готов к действию.

Конечно, потребность может существо­вать и вне ситуации, делающей возмож­ным ее удовлетворение. Но в таком слу­чае она не имеет законченного, индивиду­ально определенного характера. Она получает его лишь в результате воздей­ствия наличной ситуации, могущей при­нести ей удовлетворение: потребность кон­кретизируется, она становится индиви­дуально определенной потребностью, удовлетворение которой возможно в кон­кретных условиях данной ситуации лишь при наличии этой последней. Пока такой ситуации нет, потребность продолжает ос­таваться неиндивидуализированной. Но до­статочно появиться определенной ситуа­ции, нужной для удовлетворения этой по­требности, чтобы в субъекте возникла конкретно очерченная установка и он по­чувствовал бы в себе импульс к деятельно­сти в совершенно определенном направле­нии.

Таким образом, для возникновения установки необходимо наличие соответ­ствующей ситуации, в условиях которой она принимает вполне определенный, кон­кретный характер. Следовательно, объек­тивным фактором, определяющим уста­новку, следует считать именно такого рода ситуацию.

Мы видим, что установка создается не на основе наличия одной только потребно­сти или одной только объективной ситуа­ции: для того, чтобы она возникла как установка к определенной активности, нужно, чтобы потребность совпала с нали­чием ситуации, включающей в себя усло­вия для ее удовлетворения.

Здесь было бы интересно коснуться учения Левина о " побуждающем характе­ре" определенного круга представлений (Aufforderungscharakter). Характер этот выступает, по его мнению, в случаях на­ших отношений к вещам и явлениям, в которых мы нуждаемся. Когда у нас воз­никает какая-нибудь потребность, то объек­ты или явления, имеющие к ней отноше­ние, приобретают некоторую силу по отношению к нам: они заставляют нас дей­ствовать в определенном направлении, они призывают нас к определенным актам

деятельности: хлеб влечет голодного к тому, чтобы он схватил и съел его; постель вле­чет усталого лечь в нее. Но эта побуждаю­щая, эта направляющая сила обнаружива­ется только в тех случаях, в которых субъект имеет соответствующую потреб­ность. Достаточно ее удовлетворить, что­бы вещи и явления потеряли эту силу.

Это учение Левина интересно в том отношении, что оно представляет собой результат правильного наблюдения, соглас­но которому вещи и явления, когда они выступают компонентами ситуации удов­летворения какой-нибудь актуальной по­требности, действительно становятся как бы силой по отношению к субъекту этой потребности: они как бы тянут его к себе в буквальном смысле слова. Но это быва­ет лишь в тех случаях, когда соответству­ющая потребность определенно имеется у субъекта. Левин в этом случае дает фак­тическое наблюдение, которое соответству­ет предположению о возникновении уста­новки в определенном направлении лишь у субъекта, имеющего определенную по­требность, и при наличии ситуации, необ­ходимой для ее удовлетворения.

Итак, мы видим, что для возникнове­ния установки в определенном направле­нии требуются условия субъективного и объективного характера: нужно наличие как потребности, так и ситуации, в кото­рой она может быть удовлетворена.

Это — два основных условия, которые абсолютно необходимы для того, чтобы могла возникнуть какая-нибудь опреде­ленная установка. Конечно, вне субъектив­ных и объективных условий вообще ни­какой активности не бывает. Но в данном случае мы утверждаем не только это. Здесь мы хотели бы обратить внимание и на то обстоятельство, что необходимым и действительным условием возникнове­ния установки следует считать как бы не­которое единство обоих этих условий. В нашем случае это единство осуществля­ется в следующем: потребность, которая имеется в субъекте, становится вполне оп­ределенной конкретной потребностью лишь после того, как выясняется объек­тивная ситуация в форме какой-нибудь конкретной ситуации, предоставляющей субъекту возможность удовлетворения данной потребности; оба момента — и ситуация, и потребность — определяются

как конкретные факты в связи друг с другом. <...>

Разновидности состояния установки

1. Фиксированная установка. При на­личии потребности, которая должна быть удовлетворена, и соответствующей ситуа­ции живой организм обращается к опре­деленной целенаправленной деятельности. Но как мы убедились, эта деятельность, в первую очередь, зарождается в форме ус­тановки, которая в дальнейшем раскры­вается в виде доступных наблюдателю внутренних и внешних актов поведения. Сейчас перед нами стоит вопрос, как и в каких формах происходит этот процесс зарождения установки.

В наших опытах дело начинается, как правило, рядом экспозиций эксперимен­тальных объектов (установочные опыты) с тем, чтобы затем перейти к критическим экспозициям и показать, как подейство­вали на них предшествовавшие им уста­новочные опыты.

В чем же заключается роль этих уста­новочных опытов? Выше мы уже говорили относительно феномена фиксации, который является результатом повторного предло­жения этих опытов испытуемому.

Мы полагаем, что в итоге многократно­го повторения этих опытов у испытуемого фиксируется установка, возникающая при каждой отдельной экспозиции. Повторе­ние в данном случае, по-видимому, играет решающую роль, оно дает возможность за­фиксировать возникающую при каждой отдельной экспозиции установку. Поэто­му эти повторные установочные опыты можно было бы назвать фиксирующими.

Другое дело, как возможно, чтобы по­вторение в данном случае играло роль фактора, содействующего процессу фикса­ции. Этого вопроса здесь мы не будем ка­саться. Отметим только, что однократной экспозиции установочных объектов в боль­шинстве случаев не бывает достаточно для того, чтобы соответствующая этой экспо­зиции установка осталась у испытуемого до такой степени доминирующей, чтобы предлагаемые затем равные объекты вос­принимались на ее основе и, следователь­но, казались бы неравными. Поэтому чис­ло экспозиций должно быть увеличено

настолько, чтобы можно было говорить о достаточно фиксированной установке.

Фиксация установки может происхо­дить и в следующих условиях: скажем, в условиях какой-нибудь определенной си­туации у меня появилась соответствую­щая этим условиям установка, которая, повлияв на акт моего поведения, сыграла свою роль и затем прекратила свое дей­ствие. Но что же фактически происходит с ней после этого? Исчезает ли она совер­шенно бесследно, будто ее никогда и не было, или она каким-то образом продолжает су­ществовать, сохраняя способность все же оказывать некоторое влияние на наше по­ведение?

Если верно экспериментально подкреп­ленное выше положение о том, что уста­новка представляет собой целостную мо­дификацию личности или субъекта вообще, то тогда не вызывает сомнений, что она, сыграв свою роль, сейчас же должна усту­пить место другой, новой, актуально дей­ствующей установке. Но это еще не зна­чит, что она-то сама окончательно и раз навсегда выходит из строя. Наоборот, в случае, если субъект попадает в ту же си­туацию с теми же намерениями, что и раньше, в нем должна возобновиться и прежняя установка заметно быстрее, чем это нужно было бы для возникновения новой установки в условиях совершенно новой ситуации. Это дает нам право счи­тать, что раз активированная установка, вообще говоря, не пропадает, то она сохра­няет в себе готовность снова актуализиро­ваться, лишь только вступят в силу подхо­дящие для этого условия.

Само собой разумеется, готовность эта не всегда одинакова. Нужно полагать, что она зависит в значительной мере от степе­ни прочности установки, которая измеря­ется числом повторных установочных опытов: чем чаще повторяются эти опы­ты (в пределах оптимума для каждого дан­ного испытуемого), тем прочнее фиксиру­ется установка и тем более сильная способность актуализации вырабатывает­ся в ней.

С другой стороны, в наших опытах окончательно выясняется и то, что суще­ствуют единичные случаи действия уста­новки, которые и помимо всякого повто­рения оставляют по себе значительный след; установки, лежащие в их основе,

фиксируются и независимо от повторения установочных опытов и, таким образом, приобретают значительно большую спо­собность к актуализации.

Во всех этих случаях достаточно, что­бы начала действовать ситуация, похожая на актуальную, чтобы это оказалось доста­точным для активирования установки и направления субъекта в соответствующую сторону.

Таким образом, мы видим, что бывают случаи, в которых, вследствие частых по­вторений установочных опытов или высо­кого личностного их веса, установка ста­новится до такой степени легко возбудимой, что она актуализируется и в условиях воздействия неадекватных раздражителей, закрывая этим возможность проявления адекватной установки.

Конечно, нет никакой необходимости, чтобы в условиях действия фиксированной установки адекватная данной ситуации форма установки всегда стушевывалась и заменялась другой, близкой к ней, но все же отличной от нее фиксированной установ­кой. Дело в том, что ничто не мешает нам допустить, что могут иметь место и такие случаи, когда субъекту приходится иметь дело с ситуацией, вполне тождественной с той, в которой выработалась данная форма фиксированной установки. В таких случа­ях, конечно, актуализированная фиксиро­ванная установка будет вполне совпадать с той, которую для данного случая мы долж­ны считать адекватной.

Таким образом, в обычных, не экспери­ментальных условиях жизни мы встреча­емся не только с случаями замены адек­ватной для данной ситуации установки близкой к ней фиксированной, но и с та­кими, в которых фиксированная установ­ка оказывается вполне тождественной адекватной.

С другой стороны, могут иметь место и случаи, в которых к активности пробуж­даются не те установки, которые фиксиро­вались когда-нибудь в течение жизни дан­ного индивидуума, а те, которые сделались фиксированными в истории его вида. Мне не раз приходилось в другой связи указы­вать на факты проявления такого рода ак­тивности, например, в жизни ребенка — на факты, относительно которых нельзя ска­зать, что они обусловлены потребностью получить именно средства, реализуемые

этой активностью. В жизни ребенка час­ты случаи, когда он обращается к деятель­ности исключительно потому, что в нем проявляется сильное стремление к ней: в нем пробуждается потребность функцио­нировать, быть активным. Эта потребность, которую я называю функциональной тен­денцией, нужно полагать, является наслед­ственно приобретенной формой фиксиро­ванной установки¹.

2. Диффузная установка. Но устано­вочные опыты не являются обязательно и во всех случаях фиксированными. В неко­торых случаях они играют совершенно дру­гую роль. Дело в тем, что бывает редко, чтобы для возникновения какой-нибудь ин­дивидуально определенной установки было бы достаточно одного-единственного слу­чая воздействия ситуации на субъекта. Нужно полагать, что на начальных стади­ях зарождения какой-нибудь новой уста­новки она определяется как индивидуаль­но очерченный факт, не сразу. Становится необходимым более или менее длительный процесс для того, чтобы установка опреде­лилась как таковая, чтобы она дифферен­цировалась, вычленилась как состояние, специфически адекватное для наличных условий поведения.

Мы полагаем, следовательно, что при первом своем зарождении установка яв-

ляется сравнительно еще не дифференци­рованным, не индивидуализированным со­стоянием. И вот для того, чтобы она диф­ференцировалась как определенная, адекватная для данных условий, становит­ся необходимым повторное предложение соответствующих раздражений. В таких случаях повторение установочных опытов имеет совершенно определенную, отличную от фиксационных, цель — она направлена на дифференциацию установки.

Это бывает особенно необходимо для зарождения новых, еще не знакомых субъекту установок. Когда в таких случа­ях начинает действовать на субъекта ка­кой-нибудь новый, впервые ему встречаю­щийся объект, то вызываемая им установка должна носить диффузный, мало опреде­ленный характер. Мы можем сказать, что она недостаточно еще дифференцировалась и в результате этого субъект не может точно идентифицировать этот объект. Толь­ко с течением времени, по мере увеличе­ния числа повторных воздействий того же объекта, вызываемая им установка посте­пенно дифференцируется и определяется как установка, специфичная именно для данного случая.

Следовательно, установочные опыты бывают не только фиксирующими, но и дифференцирующими.

¹ Ср.: Узнадзе Д.Н. Психология ребенка, 1946. 180

А. Г. Ас мол о в

НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ПУТЕЙ

К ИЗУЧЕНИЮ ПСИХИКИ

ЧЕЛОВЕКА:

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ,

УСТАНОВКА,

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ¹

Может ли анализ сферы бессознатель­ного на основе такой категории советской психологии, как категория деятельности, углубить представления о природе неосоз­наваемых явлений? И есть ли вообще необ­ходимость в привлечении к анализу сфе­ры бессознательного этой категории?

Чтобы ответить на этот вопрос, попро­буем провести мысленный эксперимент и взглянем глазами участников первого сим­позиума по проблеме бессознательного (1910) на прошедший по этой же проблеме симпозиум в Тбилиси (1979). По-видимо­му, Г. Мюнстерберг, Т. Рибо, П.Жане, Б. Харт не почувствовали бы себя на этом симпо­зиуме чужими. Г. Мюнстерберг, как и в Бостоне (1910), разделил бы всех участни­ков на три группы: широкую публику, врачей и психофизиологов. Представители первой группы говорят о космическом бес­сознательном и о сверхчувственных спосо­бах общения сознаний. Врачи обсуждают проблему роли бессознательного в патоло­гии личности, прибегая к различным ва­риантам представлений о раздвоении со­знания, расщепления " я". Физиологи же утверждают, что бессознательное есть не что иное как продукт деятельности мозга. Лишь положения двух теорий оказались бы

совершенно неожиданными для Г. Мюнстер-берга. Это — теория установки Д.Н. Узнадзе и теория деятельности Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева и А.Р. Лурия. Принципи­альная новизна состоит прежде всего в исходном положении этих концепций: для того, чтобы изучить мир психических яв­лений, нужно выйти за их пределы и най­ти такую единицу анализа психического, которая сама бы к сфере психического не принадлежала.

Если это требование не соблюдается, то мы возвращаемся к ситуации бостонско­го симпозиума. Дело в том, что пытаться понять природу неосознаваемых явлений либо только из них самих, либо исходя из анализа физиологических механизмов или субъективных явлений сознания — это все равно, что пытаться понять природу сто­имости из анализа самих денежных знаков <...>. В натуре индивида можно, ра­зумеется, обнаружить те или иные дина­мические силы, импульсы, побуждающие к поведению. Однако, как показывает весь опыт развития общепсихологической тео­рии деятельности (см. А.Н. Леонтьев, 1983; С.Л. Рубинштейн, 1973), лишь анализ сис­темы деятельности индивида, реализующей его жизнь в обществе, может привести к раскрытию содержательной характеристи­ки многоуровневых психических явлений. С предельной четкостью эта мысль выра­жена А.Н. Леонтьевым. Он пишет: " Вклю­ченность живых организмов, системы про­цессов их органов, их мозга в предметный, предметно-дискретный мир приводит к тому, что система этих процессов наде­ляется содержанием, отличным от их собственного содержания, содержанием, принадлежащим самому предметному миру.

Проблема такого " наделения" порож­дает предмет психологической науки! ".

Любые попытки понять содержание и функции сознания, бессознательного, уста­новки вне контекста реального процесса жизни, взаимоотношений субъекта в мире с самого начала обессмысливают анализ этих уровней отражения действительнос­ти. Рассматривать сознание, бессозна­тельное и установку вне анализа деятель­ности — это значит сбрасывать со счетов

¹ Асжолов А.Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М.; Воронеж, 1996. С. 373—395.

ключевой для понимания механизмов уп­равления любой саморазвивающейся сис­темы вопрос, поставленный Н.А. Бернш-тейном: "...для чего существует то или иное приспособление в организме..."? <...>. Психика в целом, сознание и бессознатель­ное в частности представляют собой воз­никшие в ходе приспособления к миру фун­кциональные органы деятельности субъек­та. Эволюция деятельности живых существ привела к появлению сознания и бессоз­нательного, как качественно отличаю­щихся уровней ориентировки в дейст­вительности. Для обслуживания деятель­ности они с необходимостью появились; вне деятельности их просто не существует. Поэтому-то логическая операция их изъя­тия из процесса взаимоотношений субъек­та с действительностью перекрывает доро­гу к изучению закономерностей осознава­емых и неосознаваемых психических явлений. Одним из следствий подобной операции является то, что исследователи бессознательного до сих пор ограничива­ются чисто отрицательной характеристи­кой этой сферы психических явлений. " Что такое бессознательное? " — спраши­ваете вы и получаете из всех психологи­ческих словарей ответ, который, если от­бросить многочисленные вариации, сводит­ся к следующему: " Бессознательное — характеристика любой активности или психической структуры, которую индивид не осознает" (Инглиш, 1958, с. 569).

Подобный ответ — это не только безо­бидная тавтология, подчиненная формуле " бессознательное — это то, что не осозна­ется". В этом определении полностью от­сутствует указание на то, что детермини­рует неосознаваемые явления. За данной дефиницией бессознательного проступает хорошо известный образ обитающего в со­знании гомункулюса, который присталь­но разглядывает одни развертывающиеся в психической жизни события, а на другие закрывает глаза. Приблизиться же к по­ниманию природы бессознательного мож­но лишь при том условии, что будут выде­лены детерминирующие бессознательное различные обстоятельства жизнедеятель­ности человека — побуждающие субъекта предметы потребностей (мотивы), пресле­дуемые субъектом цели, имеющиеся в си­туации средства достижения этих целей, многочисленные, не связанные прямо с ре-

шаемой человеком задачей, изменения сти­муляции и т.п. О необходимости выделе­ния детерминирующих неосознаваемые процессы явлений действительности про­зорливо писал С.Л. Рубинштейн: "...Бес­сознательное влечение — это влечение, предмет которого не осознан. Осознать свое чувство — значит не просто испытать свя­занное с ним волнение, а именно соотнести его с причиной и объектом, его вызвав­шим". (Рубинштейн, 1956, с. 160). Тем са­мым, как минимум, в определение бессоз­нательного должны быть включены те детерминанты, принадлежащие предметно­му миру, которые определяют содержание этой формы отражения действительности. Тогда первоначальная дефиниция бессоз­нательного примет следующий вид: " Бес­сознательное представляет собой со­вокупность психических процессов, детерминируемых такими явлениями дей­ствительности, о влиянии которых на его поведение субъект не отдает себе отче­та". Подчеркнем, что в эту первоначаль­ную характеристику бессознательного ука­зание на то, что субъект не отдает себе отчета о детерминантах поведения, вводит­ся лишь как указание на тот рабочий при­ем, через который психолог узнает о бес­сознательном, а не раскрывающая природу этой формы отражения особенность. Для выявления сущностной позитивной характеристики бессознательного необхо­димо обратиться прежде всего к двум спе­цифическим чертам бессознательного. Первая из этих черт — нечувствитель­ность к противоречиям: в бессознатель­ном действительность переживается субъектом через такие формы уподобле­ния, отождествления себя с другими людь­ми и явлениями, как непосредственное эмо­циональное вчувствование, идентификация, эмоциональное заражение, объединение в одну группу порой совершенно различных явлений через " сопричастие" (классичес­кий пример Л. Леви-Брюля о том, что ин­дейцы бразильского племени бероро отож­дествляют себя с попугаями арара), а не познается им через выявления логических противоречий и различий между объек­тами по тем или иным существенным признакам. И вторая черта — вневремен­ной характер бессознательного: в бессоз­нательном прошлое, настоящее и будущее сосуществуют, объединяются друг с другом

в одном психическом акте, а не находятся в отношении линейной необратимой пос­ледовательности. Причудливые сцепления событий в сновидениях и фантазмах; спрес-сованность прошлого, настоящего и буду­щего в некоторых клинических симпто­мах и проявлениях повседневной жизни в одно, не знающее причинных связей виде­ние мира — все это отнюдь не мистичес­кие, а реальные факты. И весь вопрос зак­лючается в том, как подойти к этим фактам.