Тэшакор

…По пути в ближайший город — Кундуз — я рассматривал Афганистан сквозь стекло праворульной «Тойоты». Пустынный пейзаж рыжего цвета, вокруг во все стороны никого, только машины на трассе. Чтобы водители сбрасывали скорость у блок-постов, за полсотни метров до них размещены специальные бугорки. У нас такие называют «лежачим полицейским» — бугорок на поверхности дороги. У них в этом качестве используются гусеницы, снятые со старых советских танков.

На нескольких постах повторялся краткий стандартный диалог:

— Дай денег! — говорил мент.

— Отвали! — отвечал водитель и нажимал на «газ».

Водитель не боится признаков власти вроде автомата Калашникова, висящего на плече постового. Оружие тут — нечто банальное. Как в Москве галстук.

Старая маршрутка, снова с правым рулем, как и большинство машин — из Японии. За окном снова пустынный пейзаж. Время от времени на обочине попадаются наши бронетранспортеры. Стоят со времени той войны. Без колес. Облезлая краска. Некоторые детали сняты — жители их как-то умудряются снимать и пристраивают в своем хозяйстве.

Приехали в Мазари-Шариф, когда уже стемнело. Большой пыльный город с признаками цивилизации — пяти этажными зданиями торговых центров со светом в окнах. Водитель созвонился с Нурулло, получил указания, куда меня привезти. Появился улыбающийся мужчина примерно моего возраста, одетый, как все афганцы, в длинную белую хрень до колен поверх таких же белых штанов, и пиджак.

— Салям алейкум, — сказал я.

— Ва алейкум ас-салям, — ответил он.

Обменялись рукопожатиями. Выяснилось, что он не знает ни слова ни по-русски, ни по-английски. Я знал лишь еще одно — «тэшакор», то есть «спасибо». Но и этого нам для взаимопонимания хватало. Поехали в его дом.

Большая гостиная. Белый потолок. Желтые стены с белыми занавесками. Никакой мебели. Толстые красные ковры с узорами, покрывающие весь пол, и толстые плотные подушки, обшитые толстой, как ковры, материей. В конце комнаты — телевизор на подставке, зеркало и столик с компьютером. Здесь собирается семья. Точнее — мужская половина. Кроме Нурулло — несколько братьев, двоюродных братьев, дядь, братьев дядь, дядь троюродных братьев, троюродных братьев четвероюродных племянников — и так до бесконечности. Плюс, конечно, сыновья. Впрочем, сегодня здесь узкий семейный круг — на ужин соберутся только близкие родственники с сыновьями. Они так делают каждый вечер — приходят все, кто не в отъезде. А сегодня у них особый случай.

— К нам русский приехал! — сказал Нурулло бородатому брату.

Брат лучезарно улыбнулся, протянул мне руку и сказал по-русски:

— Здравствуй. Я брат Нурулло. Меня зовут Рамазан.

— Ого! Откуда ты знаешь русский язык?

— Я езжу в Туркмению по делам. У меня много русских друзей.

Через несколько дней Рамазан еще скажет, что в Туркмении у него есть русская жена. Когда он здесь — он с афганской. Когда там — с русской. Две жизни, две страны, две семьи, и все в порядке…

Нас, мужчин, в комнате пятеро. Сидим на полу, пьем чай. Скоро ужин. Женщины в своей половине дома готовят еду, а пацаны ее приносят сюда. Игмат, шустрый улыбчивый парень лет десяти, с которым мы друг другу сразу понравились, подходил к каждому с большим кувшином и небольшим тазиком, напоминающим огромную тарелку для фруктов. Так здесь моют руки — непосредственно перед едой. Без мыла. Сначала моет самый важный человек — это либо гость (то есть я, круто!), либо самый старый из мужчин. Потом Игмат с кувшином и тазиком перемещается по кругу, пока все не сполоснут пальцы. По очереди протираем руки полотенцем.

Ужин — самая обильная еда. Обычно это или плов, или шорпа. Шорпы в таком виде, как везде в Средней Азии, то есть что-то вроде супа, здесь я ни разу не видел. Шорпа в Афганистане — не что иное, как мясной бульон, в который кидают куски хлеба (пшеничная лепешка, буханок-кирпичей я не видел), которые впитываютбульон и разбухают. Вот этот влажный, разваливающийся мякиш и едят — прямо руками. Все остальное тоже руками. Пальцами достают из тарелки — и в рот. Мясо от бульона, здоровенные куски с огромными коровьими костями, лежит в большой тарелке рядом — его кушают по желанию, каждый выбирает себе кусок. Иногда рядом с мясом несколько больших картофелин.

Чай здесь пьют всегда только зеленый. Кофе вообще не пьют, хотя он и продается. Для меня однажды решили сделать. Они видели по телевизору, что европейцы пьют кофе, и решили сделать мне приятное. Так вот — они не знали, как готовить кофе. Придумали — заливать молотый порошок кипятком, как чай.

После ужина — просмотр ТВ. Афганские новости состоят из выступлений местных политиков, обещающих, что в будущем будет лучше, главное, сейчас терпеть и не начать убивать друг друга, и американских военных, извиняющихся за бомбежки не тех деревень, а также многочисленных репортажей с фронта. В России есть «Криминальная хроника», а здесь — хроника войны. Много развлекательных передач. Есть аналоги нашего «Аншлага»: на сцене какой-то местный Петросян притворяется дебилом — зрительный зал в восторге. Есть мыльные оперы из Пакистана, Ирана и Индии. Там, где невоздержанные индусы показывают красивую женщину с глубоким декольте, на экране появляется мутное пятно, скрывающее самое волнующее место. Мне сказали, что религиозные лидеры говорят, мол, надо защищать души правоверных от порока чужеродной культуры, вот и замазывают голые плечи и ключицы красивых актрис. Вызывая тем самым среди правоверных сдержанное недовольство. Очень сдержанное. Здесь нельзя открыто сказать, мол, я люблю смотреть на голых женщин. Забьют если не камнями, то обвинениями в предательстве ценностей Корана.

Кстати, в ресторане неподалеку, где мы обедали несколько раз, видеоплейер постоянно крутит одну и ту же любительскую съемку. Танцующие женщины из Ирана, в каком-то клубе в Арабских Эмиратах. Мне так сказали. По понятиям афганцев, Иран — весьма распущенная страна, — смотри как иранки крутят попами, бесстыжие. Камера постоянно облизывает чуть оголенные женские груди, плечи, а также, сквозь одежду, ноги и попы. Ракурс то сверху, то снизу. Очень крупный план. Это очень неприлично — и именно потому интересно. В общем, официально у афганцев очень суровые нравы, а если присмотреться, нормальные мужики, ценности и рефлексы те же самые.

Что меня удивило, в этой семье постоянно смотрели много иностранных каналов. Спутниковая тарелка позволяет. Они не знают французского и итальянского, но новости из Европы тоже смотрят. Просто как мультики…

Вся семья, где я жил, занимается транспортным бизнесом. У них штук десять грузовиков. Возят цемент из Пакистана в Таджикистан. И еще что-то с Туркменистаном и Узбекистаном. Но главное — пакистанский цемент. Неудивительно, что я много времени провел там, где они свои грузовики ремонтируют.

Самое сильное впечатление произвел технологический уровень. Мастерская — это некоторая территория, огороженная глиняным забором. Похоже на автостоянку. Старые морские контейнеры в качестве будок, в которых хранится инструмент и пьется чай. Рядом грузовики. И вокруг много, очень много старого железа. Какие-то убитые ржавые грузовики, автобусы. Я сначала подумал, у них тут приемка металлолома как попутный бизнес. Оказалось, все намного серьезнее. Они это железо отрезают, и из разных кусков сваривают кузова, прицепы и прочие прибамбасы для грузовиков. В котле с водой на открытом огне варится старый двигатель. В прямом смысле — в кипящей воде очищается от старой грязи. Потом будет работать как миленький.

Я подошел с Нурулло к кому-то из механиков и стал наблюдать их работу. Они творят настоящие чудеса. Громадный прицеп, в котором вообще отсутствуют заводские элементы, просто сварен их швеллера, кусков старого железа и деталей старых машин. Ничего себе, подумал я, у нас в России такое невозможно. У нас дешевле купить новый прицеп, чем вот так делать. Видимо, все дело в структуре затрат. У них рабочая сила стоит дешевле. Потому что работнику для жизни нужно намного меньше денег, чем в России и Европе. Час назад мы проезжали мимо толпы разнорабочих, они тусуются в специальном месте — их «снимают» затри доллара в день…

Один из племянников Нурулло, двадцатипятилетний парень по имени Хошал, преподает английский язык. Узнав обо мне, он сразу же нарисовался в нашем доме, весь сияющий, и очень настойчиво пригласил принять участие в его уроках. Я сразу понял, что меня хотят сделать экспонатом и предметом гордости. Приехали в школу. Самый старший и главный мужчина в офисе был младше меня. Он весьма хорошо говорил по-английски, как, впрочем, и остальные здесь. А еще они все любознательные и вежливые. Поэтому на вопросы типа «Как тебе нравится Афганистан?» и «Хорошо ли тебе спалось прошлой ночью?» мне приходилось отвечать по сто раз в день. Кажется, я за всю жизнь не признавался столько раз в любви к родной России, сколько за четыре дня — к Афганистану.

Мы с директором школы и остальными мужиками быстро подружились. Директор скачивал с моего мобильника музыку и фотки голых женщин и приглашал играть после занятий в волейбол вместе с другими преподавателями…

Однажды один из парней в школе рассказал мне о своих личных планах. Ему лет двадцать пять на вид.

— Я обручен! — говорит.

— Значит, ты скоро женишься?

— Да.

— Как вы познакомились?

— Она моя кузина по материнской линии.

То есть на дочери сестры своей матери. «Ни хрена себе, — подумал я, — кровь смешивают».

— А почему на ней?

— Такая традиция.

Кто-то из ребят рядом сказал:

— Я тоже через полгода женюсь, и тоже на кузине.

— А что, нельзя жениться на женщине не из семьи?

Говорят, нельзя. Или в их случае нельзя. Говорят, традиция.

— Ладно, — сказал я, — а для чего нужна такая традиция?

Ответили в том духе, что так принято, такая, мол, у нас культура.

— Культура это конечно да. Но ведь под любой традицией, под любой культурой лежит какой-то практический смысл. Обычаи всегда появляются с какой-то целью.

Мне приходилось слышать раньше, что в Азии такое делается, чтобы семейное богатство не выпускать из семьи. Но не сказал об этом ребятам, чтобы не вносить сумятицу. Жду ответа. Думают. Не знают, как ответить. Разводят руками. Традиция — и точка.

Ребята сказали, что у них невозможно познакомиться с женщиной просто так. Во-первых, женщины носят паранджу. И не поймешь, кто там прячется, и не заговоришь. Во-вторых, если девушка позволит себе познакомиться с каким-то мужиком мимо одобрения своего папы, ей крышка. Папа может убить. В прямом смысле. Папа может грохнуть доченьку просто за выражение интереса к какому-то несогласованному с ним мужчине. Говорят, что в Кабуле нравы более свободные. Но то Кабул, столица, там вообще либерализм, свобода и распущенность. Там многие бабы даже ходят без паранджи и — невероятно! — носят брюки! А брюки сразу показывают, что у женщины, оказывается, есть ноги! Брюки на женщине — это неслыханно! А здесь провинция, консерватизм.

Я подумал, что, может быть, они здесь постоянно воюют именно по причине сексуальной ограниченности? Потому что у них все женщины замотаны в паранджу и спрятаны по домам? Вроде бы психологи говорят, что зажатая сексуальность и нереализованные эмоции неизбежно выливаются в агрессию и насилие. Будь они чуточку пораспущеннее, глядишь, давно бы перестали воевать…

По случаю меня пригласили на свадьбу. Точнее, wedding party, празднование помолвки. Итак, здоровенное нарядное здание. Все в разноцветных лампочках. Снаружи как ночной клуб или казино. Внутри как цирк. Называется «wedding club». Огромный зал. Сидят примерно полторы тысячи человек. Ни одной женщины, только мужчины. Женится кто-то богатый. Многочисленные родственники, друзья и друзья друзей. За каждым столиком — по четыре человека. Официанты приносят тарелку с зеленью, четыре банки «пепси», четыре мандарина, четыре яблока, и две больших тарелки плова на каждый стол. И по чайнику чая. Потом народ все это съедает. В процессе играют музыканты — барабанят что-то народное. Иногда в микрофон кто-то говорит что-нибудь проникновенное. Славословия в адрес жениха и его прекрасных, лучших, бесподобных, уважаемых, охренительно хороших родителей. Поздравления. Даже военный квартет в дудки что-то сыграл — вот какая, оказывается, важная персона этот жених. Жених сидит на розовом диване в центре сцены, уже устал смущаться и улыбаться, но все равно явно счастлив.

Что меня впечатлило больше всего. Невесты не было. Я долго ждал, когда же придет эта красавица. Свадьба без невесты, казалось мне, это как-то странно. Как похороны без покойника. Мне объяснили, что для женщин — отдельная вечеринка, в этом же клубе, но завтра. Там будут родственницы молодоженов и подруги невесты, ну и сама невеста. И никаких мужчин.

Покончив с едой и официальной частью, мы все встали и двинулись к выходу. Прощальный ритуал: каждый по очереди подходит к жениху, говорит «поздравляю» и пожимает руку. Подходя к нему, я сказал по-русски:

— Поздравляю.

— Тэшакор, — ответил он с улыбкой, которою, как мне показалось, устал держать за все это время…

Еще через день я покинул Мазари-Шариф, чтобы переехать в столицу Афганистана. В половине шестого утра 29 апреля Нурулло посадил меня на кабульский автобус. Автобус полный внутри и загруженный снаружи. Многочисленные коробки, тюки, мешки набиты в багажник и разложены на крыше.

Автобус как автобус. Старый. Похож на «Икарус». Внутри все как обычно. Только по салону разбросан мусор, огрызки, кожура мандаринов, пустые пластиковые бутылки, фантики от конфет и прочее. Пассажиры бросают все это прямо под ноги. Здесь так принято. Я обратил внимание, что афганцы, как мужчины, так и женщины, бросают фантики и объедки себе под ноги и в проход посередине с явным удовольствием, как будто наслаждаясь возможностью мусорить там, где есть какой-то человек, по должности обязанный убирать. Точно так же в Москве в Макдоналдсе посетители ритуально оставляют на столах подносы с объедками, хотя известно, что это ресторан самообслуживания и, скажем, в Бангкоке, Нью-Йорке и даже постсоветском Таллине люди всегда убирают свои подносы с объедками со столов сами. (Вернувшись из поездки в Москву осенью, я каждый раз, оказавшись в Макдоналдсе, невольно вспоминал тот автобус. Вроде бы на Тверской улице, а веет Афганистаном. Такое же свинство).

В передней части автобуса сидят преимущественно женщины. Как ни странно, половина из них — с приоткрытыми лицами. Так удобнее смотреть телевизор. Кстати, многие весьма симпатичны. И еще они, как мне показалось, друг перед дружкой кривляются, что-то строят, производят впечатление, и, поскольку возможность демонстрации превосходства ограничена временем поездки, у них все выходит особо выпукло, напыщенно до смешного. Видимо, когда женщины собираются вместе, независимо от их национальной и культурной принадлежности, у них включаются одни и те же программы поведения. В итоге получается «Дом-2» даже в афганском автобусе.

Я некоторое время внимательно наблюдал за женщинами. Они были очень, очень оживлены. Такое оживление бывает у женщин, когда происходит что-то необычное, волнующее, вроде выпускного вечера в институте или, может быть, первого выхода на сцену. Должно быть, переезд в автобусе является для них чем-то вроде выхода в «свет», и тут уж нужно и наряды надеть покруче, и своим поведением впечатлить всех остальных. Остальных — женщин, не мужчин. Женщине производить впечатление на мужчин здесь — преступное блядство.

За то время, что я провел в гостеприимном доме в Мазари-Шарифе, я ни разу не видел обитавших там женщин. Точнее, один раз видел, случайно, когда зашел с одним из сыновей хозяина во внутренний двор, чтобы накачать воды в большое пластиковое ведро из-под краски. Женщина средних лет была без паранджи. Усталое стареющее лицо без косметики и без эмоций. Увидев меня, она подпрыгнула от испуга, закрыла лицо краем длинного платка, который покрывал ее плечи, и с пристыженным видом убежала в дом. А в автобусе было много афганок с открытыми лицами, и они устроили настоящую ярмарку тщеславия…