Эта телеграмма Шениным ни с кем не обсуждалась и не согласовывалась».

(03, т.З, л.д. 11.)

Таким образом, приведенные доказательства свидетельствуют о том, что Шенин, являясь одним из организаторов заговора, пользуясь ситуацией, при которой он фактически возглавил ЦК КПСС, принял все зависящие от него меры по обеспечению поддержки ГКЧП партийными структурами.

В процессе следствия установлено, что партийные органы на местах, в основном, заняли выжидательную позицию, не предпринимая каких-либо практических действий». (03, т.З, л.д.12.)

Почему же партийные организации не поддержали ГКЧП? В материалах следствия есть ответ и на этот вопрос. Все понимали, что исход выступления решался в Москве, в России. Успех зависел от Компартии РСФСР, насчитывавшей 10 миллионов коммунистов.

Но, как вы помните, свидетель Купцов В.А. показал в ходе следствия: «...мной на копии исходящей шифротелеграммы была наложена виза «не передавать в обкомы, не знакомить ответственных работников ЦК РКП, руководствоваться указанием секретариата ЦК РКП», (т.75 л.д. 251-252)

«Свидетель Ивашко В.А., заместитель Генерального секретаря ЦК КПСС, показал, что секретари ЦК в эти дни собирались для обмена мнениями четыре раза: дважды 19-го, по одному разу 20 и 21 августа. На утренней встрече 19 августа он не присутствовал из-за болезни, а вечером обсуждался вопрос о проведении Пленума ЦК КПСС; 20-го шла работа над проектом заявления Политбюро ЦК (где члены Политбюро, кроме Шенина, открещивались от ГКЧП и выражали верноподданнические чувства Горбачеву — Н.Г.); 21-го было подготовлено и выпущено в эфир требование о безотлагательной встрече с М.С.Горбачевым. ...20 августа, примерно, в 15 час, он запретил заместителю заведующего Общим отделом ЦК КПСС Орлову Г.А. отсылать или передавать в печать любые письма, телеграммы или сообщения без его личного разрешения». (т.75, л.д.148-156.)

Таким образом, Купцов и Ивашко за спиной Шенина приняли контрмеры к тому, чтобы не допустить поддержки ГКЧП партийными организациями КП РСФСР и КПСС. Купцов запретил знакомить с шифротелеграммой не только коммунистов России, но даже членов ЦК Российской компартии, Ивашко аналогичное указание дал в отношении всей КПСС.

Голышев возмущается, почему, мол, не обратились «по-ленински ко всем: «Социалистическое Отечество в опасности». Перечитайте документы ГКЧП — в них, особенно в «Обращении к советскому народу», все сказано открытым текстом. И об опасности, и о том, что делать: «Соотечественники! Граждане Советского Союза!

В тяжкий критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность. Начатая по инициативе М. С.Горбачева политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние. Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Политиканство вытеснило из общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства. Страна по существу стала неуправляемой.

Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что появив-шиесяростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой. Растоптаны результаты общенационального референдума о единстве Отечества...» Дальше в «Обращении к советскому народу» на языке, понятном каждому, объяснялось, в каком положении находятся страна и ее граждане, и излагалась программа действий ГКЧП. Заканчивалось «Обращение к советскому

народу» так:

«Бездействовать в этот критический для судеб Отечества час — значит взять на себя тяжелую ответственность за трагические, поистине непредсказуемые последствия. Каждый, кому дорога наша Родина, кто хочет жить и трудиться в обстановке спокойствия и уверенности, кто не приемлет продолжения кровавых межнациональных конфликтов, кто видит свое Отечество в будущем независимым и процветающим, должен сделать единственно правильный выбор. Мы зовем всех истинных патриотов, людей доброй воли положить конец нынешнему смутному времени.

Призываем всех граждан Советского Союза осознать свой долг перед Родиной и оказать всемерную поддержку Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР, усилиям по выводу страны из кризиса.

Конструктивные предложения общественно-политических организаций, трудовых коллективов и граждан будут с благодарностью приняты как проявление их патриотической готовности деятельно участвовать в восстановлении великой дружбы в единой семье братских народов и возрождении Отечества.

Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР 18 августа 1991 года

Все, что требовалось в тот тяжелый момент, было сказано в этом Обращении. А господин Голышев продолжает твердить: «Нас не позвали», «Нам не сказали, что Отечество в опасности». Сам генерал, выходит, был глух и слеп, ничего не знал, не видел и не слышал, хотя и служил в системе КГБ. Сам не выполнил свой конституционной долг, а теперь сваливает с больной головы на здоровую.

В июле того же года с пламенным «Словом к народу» выступила группа известных деятелей России, в том числе член Политбюро, секретарь ЦК КП РСФСР Г.Зюганов. Заявив о том, что «Отечество в опасности», Зюганов преспокойно отбыл в трудовой отпуск, во время августовских событий нежился на кавказской природе и даже не подумал вернуться в Москву, чтоб поднять коммунистов на борьбу за сохранение страны.

Что же вы, Голышев, не обличаете истинных виновников разрушения страны и забрасываете грязью единственного из членов Политбюро, который попытался тогда предпринять шаги для спасения страны? Цитирую Обвинительное заключение:

«Понимая, что наибольшую опасность для заговора (фактически для страны — Н.Г.) представляет организованное сопротивление у здания Верховного Совета России (где окопался Ельцин и его приспешники — Н.Г.), 20 августа Шенин, игравший в заговоре активную организующую роль, принял участие в обсуждении вопроса о применении силы для его захвата.

На совещании, состоявшемся у Председателя КГБ СССР Крючкова, он настаивал на проведении боевой операции по захвату здания Верховного Совета России». (ОЗ, т.4, л.д. 146)

К сожалению, в те три роковых дня не было единства в отношении предпринимаемых действий и среди членов ГКЧП. Это зафиксировано в материалах следствия и Обвинительном заключении:

«Несмотря на принятые дополнительные меры, среди участников заговора наметились разногласия. Шенин настаивал на продолжении активных действий...

...Несмотря на то, что прибывшие в Министерство обороны Крючков, Бакланов, Плеханов, Тизяков и Шенин настаивали на «продолжении борьбы», к 22 августа все подразделения были возвращены в пункты постоянной дислокации». (ОЗ, т. 1, л.д.15.)

Его, Шенина, да и наша общая трагедия в том, что в руководстве КПСС и КП РСФСР оказалось слишком много мерзавцев, которые в дни смертельной для страны опасности заботились о спасении не Родины, а собственной шку-

ры. Обычно в разрушении СССР обвиняют Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе, Ельцина, и это естественно: они — главные виновники. Но вряд ли они осуществили бы свои геростратовы планы, не будь у них множества пособников в высших эшелонах партийной власти. Сегодня, чувствуя, что рано или поздно им тоже придется ответить за свою фактическую измену, они организуют грязные клеветнические атаки на того, кто не предал, благо платные выученики Геббельса всегда наготове.

Напоследок — частное замечание. Считаю ниже своего достоинства отвечать на выпады Голышева лично в мой адрес, на искажение им моего имени и якобы цитат из моей книги. Но считаю своим долгом журналиста и коммуниста защищать честь и достоинство моих товарищей по сопротивлению.

И последнее. В годы войны партизаны и подпольщики давали клятву, где были такие слова: «Если же я нарушу эту священную клятву, то пусть меня покарает суровая рука моих товарищей». Предательство каралось действительно сурово. Ныне этим отличился генерал. Увлекшись дезинформацией, Голышев «не заметил», как рассекретил, а фактически выдал режиму действующего офицера, что вызвало особое возмущение в офицерской среде. Поэтому я больше не спрашиваю, где ваша честь и совесть, генерал, ибо ни чести, ни совести у вас, клеветника, лжеца и доносчика, нет и, видимо, никогда не существовало.

Фрагменты этой статьи были напечатаны 4-м номере «Гласности» за 2003 год. Статья заканчивалась словами: «Примите заверения в моем полном неуважении».

После ее выхода «потомки Геббельса» в стане КПРФ попритихли. Надолго ли?..

Глава XXIV «РАК С ПРЕТЕНЗИЕЙ НА ЛЬВА»

Возникает вопрос: почему, несмотря на многочисленные проколы, падение авторитета КПРФ из-за постоянного соглашательства ее руководства Зюганов продолжает оставаться лидером партии, а рядовые коммунисты по-прежнему считают, что альтернативы Геннадию Андреевичу нет? Чем берет лидер КПРФ?

Во-первых, как говорят в народе, у него хорошо подвешен язык. Нельзя не признать, что Зюганов обладает несомненным ораторским даром. Опять же зычный бас, уверенная манера держаться. За словом в карман не лезет, видимо, сказывается КВНовская практика. Его выступления обычно изобилуют впечатляющими, порой трагичными фактами из жизни современной России, резкой критикой в адрес президента, премьер-министра и членов правительства, чем и привлекает внимание слушателей. Его характеристики режима обычно уничижительны, а нередко носят оскорбительный характер. Однажды, еще в бытность Ельцина, он назвал его окружение «кремлевской бандой», не выбирает выражений и в адрес Путина, что, впрочем, Геннадию Андреевичу ничем не грозило и не грозит. Его надежно защищает депутатский мандат.

В своих многочисленных книгах и интервью с удовольствием вспоминает свой жизненный путь. Как писал однажды кандидат экономических наук Олег Черковец, «Может, это и удивительно: впервые после 5 марта 1953 года (за исключением, может быть, короткого времени пребывания у власти Ю.В.Андропова) в России во главе коммунистов стоит человек, издающий книги, написанные лично, а не придворными холуями...» («Советская Россия», 22 апреля 1995 г.). Правда, бросается в глаза, что почти в каждой работе у Геннадия Андреевича другое «перо», а каждая новая книга является иной раз почти дословным, кроме заголовка, повторением прежних, новой — для читателя — информации почти не бывает. А так хочется знать жизнь вождя в интересных подробностях и милых деталях. Последняя по времени книга «Верность» восполняет этот пробел: Геннадий Андреевич особенно трогательно рассказывает о своем детстве, школьных годах, первой и единственной любви. Эти страницы, написанные в духе сю-сю-реализма, отмечены тонким лиризмом и задушевностью. Чувствуется, что в этот раз творческим вдохновением лидера КПРФ водила мягкая женская рука.

На 10-й странице этой книги Геннадий Андреевич поведал с присущей ему скромностью: «...я родился семимесячным, как Черчилль. Я — Рак. А приди на свет в срок, был бы Львом, поэтому нередко шучу, что я Рак с претензией на Льва».

Вот именно: с претензией. Рожденный ползать летать не может. Поэтому, хоть и «родился семимесячным, как Черчилль», но Черчиллем не стал. У Ген-

надия Андреевича Зюганова — типичная биография типичного партийного функционера советских времен: школа, институт, армия, комсомольская, профсоюзная, партийная работа — все! Да, как же! В 1961 году он работал'учителем в школе в своей родной деревне Мымрино, преподавал математику и физкультуру. Учителю всего 17 лет, весь «ученый багаж» — только аттестат зрелости. Чему он мог научить детей? Неважно. Будущий доктор философии зарабатывал производственный стаж для поступления в институт — была в то время такая льгота. А поскольку родом он из учительской семьи, чадо свое они пристроили. Вряд ли в шестидесятые годы не где-нибудь на Камчатке, в Каракумах или на Сахалине, а в Центральной России, на Орловщине был такой дефицит учителей, что сие труднейшее дело доверяли вчерашним ученикам — без диплома и опыта. Вот это «учительствование» да плюс кратковременная преподавательская работа в институте и все, можно сказать, знакомство Геннадия Андреевича с тем, что принято называть «производством». Фактически же он ни одного дня никаким производством не руководил.

Это очень удачливый функционер, который шел проторенной дорогой, уверенно преодолевая — ступенька за ступенькой — служебную лестницу и творя свою комсомольскую, а потом партийную карьеру. С 1974 по 1991 год — целых 17 лет — в обкоме и в ЦК КПСС занимался идеологической работой, или, как тогда говорили, пропагандой и агитацией. Мы знаем и помним, чем ведали эти отделы, кто по всей стране раскручивал всевозможные кампании, что тогда на партийном языке называлось «идеологическим обеспечением». Сам Геннадий Андреевич вспоминает: «Занимаясь идеологической работой, я организовывал смотры художественной самодеятельности, всячески способствовал развитию народных промыслов». («Верность», стр. 32.)

Разумеется, ничего крамольного в биографии лидера КПРФ нет. Обычная, благополучная, сытая, как у сотен, а то и тысяч партноменклатурных сотоварищей. Да ради Бога! Вот только не надо рисовать его героем нашего времени, ибо ничего героического в биографии Зюганова не было и нет. Иные «биографы», стремясь хоть как-то драматизировать его жизненный путь, живописуют, за сколько дней съедает ведро картошки его большая семья и на сколько ей хватает тюбика зубной пасты. А, в общем-то, в «неизвестном Зюганове» ничего неизвестного нет. Зато сам он любит подчеркивать, по меньшей мере, два момента своей биографии.

Первый — армейская служба. «В армии я три года служил — в группе советских войск в Германии, в специальной военной разведке, в частях по борьбе с атомным, химическим и бактериологическим оружием. Был замкомвзво-да. Сложная и опасная служба. Посылали и на Урал, в Челябинск, и в Белоруссию. Из трех лет в общей сложности год провел в противогазе и резиновом костюме. Все типы отравляющих и радиоактивных веществ, как говорится, через мои руки прошли. Две пары сапог пришлось сжечь, так они пропитались радиацией. На своей шкуре испытал то, с чем потом страна столкнулась в Чернобыле. Прическа до армии была — шикарный ёжик. Подпортила мне ее служба», — вспоминает Геннадий Андреевич в книге «Верность». (Стр. 15.)

Второй «героический» эпизод биографии Зюганова — публикация весной 1991 года в «Советской России» его статьи «Архитектор у развалин».

«Полагаю, этот документ лучше всего передаст то, что я чувствовал и переживал тогда. Готовил я его втайне от самых близких мне людей (что, они

могли настучать Яковлеву?! — Н.Г.), и «Советская Россия», ее главный редактор Валентин Васильевич Чикин совершили мужественный поступок, опубликовав эту статью», — пишет он в книге «Верность» (стр. 108). И неслучайно эту статью, как и «Слово к народу», он включает почти во все свои книги, ибо ничего более «героического» не совершил. Что касается смелости Зюганова, то она сильно преувеличена. Профессор Эдуард Федорович Володин напечатал в то же время все в той же «Советской России» не менее смелую, сильную, аргументированную статью «Посол беды», посвященную этому же «архитектору».

Анализируя события последних лет, я прихожу к выводу, что эта статья была частью спланированной акции по «раскрутке» Зюганова. Она сделала ему имя на критике к тому времени ненавистного всем «творца развала». Это был типичный пиаровский прием. Точно так с 1987 года определенные силы — теперь мы знаем, какие — раскручивали Ельцина под видом борца с партийной бюрократией, партийными привилегиями, а потом — с КПСС и Советской властью.

Что интересно, «учитель» и «ученик» в своих книгах не теряют друг друга из виду, посвящая — каждый другому — по несколько абзацев, в основном критических. Но это и понятно.

Вот что пишет Зюганов о своем «начальнике»:

«Пытаюсь припомнить — не могу, когда я впервые увидел А.Н.Яковлева. Любые воспоминания об этом человеке заслоняет возникающая у меня перед глазами его фотография, опубликованная в одной из газет, по-моему, где-то в начале 90-х годов. На ней этот «творец» советской катастрофы с неизменной, едва уловимой тяжелой усмешкой в глазах стоит в тени кулисы на фоне черного занавеса: то ли готовится выйти на публику, то ли внимательно следит за тем, кто выступает со сцены... Зловещий образ, чем-то напомнивший щедринского Иудушку Головлева, хотя я отнюдь не склонен демонизировать эту фигуру. У Яковлева проявилось глубоко затаенное болезненное тщеславие, похоть власти, выражавшаяся в мастерском умении играть на людских слабостях и амбициях, тем самым исподволь управляя и поступками человека». («Верность», стр.53-54.)

«Архитектор» платит «ученику» той же монетой. Приведу фрагмент интервью Александра Яковлева журналисту Николаю Гульбинскому под заголовком «Менять надо было буквально все»:

«— Кстати, о Зюганове. Говорят, он был вашим подчиненным в отделе пропаганды ЦК КПСС?

— Да, он был обычным, ничем особо не выделявшимся работником. Если не считать одного обстоятельства: он был капитаном волейбольной команды отдела, которая ниже второго места не опускалась. Здесь он действительно проявил выдающиеся способности. И за это его ценили, а вовсе не за марксистские убеждения, которых, к слову сказать, у большинства партийных работников и не было». («Московская промышленная газета», № 10, 30 марта — 5 апреля 2000 г.)

Не знаю, как у большинства, но что у будущего лидера КПРФ марксистских убеждений, как и у его «начальника», не было — это точно.

Раскрутка Зюганова делалась с дальним прицелом, на него возлагались особые надежды и задачи. На такую мысль наталкивает эпизод смены руководства КП РСФСР в начале августа 1991 года, о котором вспоминает первый секретарь ЦК РКРП Виктор Тюлькин в статье «Особая папка Геннадия Зюганова»:

«6 августа 1991 года. Пленум ЦК Компартии РСФСР. До известных событий еще две недели. Изрядно измотанный, обстреливаемый со всех сторон, предельно уставший Иван Петрович Полозков подает в отставку. Предстоит решить вопрос о смене Первого. Теплились надежды, что может быть теперь, наконец, удастся переломить ситуацию в Российском ЦК, перехватить инициативу у «демократов» и, отмежевавшись от линии Горбачева, уйти в оппозицию «Большому ЦК»...

К моменту этого пленума Геннадий Зюганов — секретарь ЦК КП РСФСР __

отличился статьей против ненавистного всем А.Яковлева. Правда, к организаторским действиям он не перешел (ценное замечание — Н.Г.), но был в большом авторитете все равно. Поэтому когда группа членов ЦК предложила его кандидатуру и попросила нас (Движение Коммунистической Инициативы) поддержать, не выдвигая своих кандидатур на высший партийный пост, мы согласились. В этой ситуации, зная настроения большинства членов ЦК, вопрос мог быть решен однозначно. Но все оказалось неожиданно непросто.

Горбачев активно вел свою линию. Пленуму была предложена кандидатура Валентина Купцова, не являющегося даже членом ЦК. Встречена она была как результат очередной интриги Горбачева.

И тут поднимается на трибуну Зюганов. Почему-то краснеет, отводит глаза, необычно сильно волнуется... И берет самоотвод. Мол, он не имеет достаточного опыта руководящей работы в крупных коллективах, плохо знает практическую экономику, недостаточно авторитетен среди хозяйственников и т.д. и т.п. И поэтому самая подходящая кандидатура на пост руководителя Компартии — Валентин Купцов.

Признаться, многие были ошарашены подобным шагом Геннадия Андреевича. Гадали, чем он вызван? Может, не хватило смелости пойти против Генерального, преодолеть в себе «аппаратный синдром» — святую подчиненность вышестоящему руководству? А, может, испугался он ответственности перед Историей, действительно — ведь молод еще, а пост велик. Или, может, он знал что-то такое, о чем знали только Посвященные, ведь недаром он читает Особую папку? Но, так или иначе, Горбачев сумел одержать верх в борьбе за Компартию России.

Через 13 дней грянул ГКЧП». (Газета «Трудовая Россия», № 2, апрель — май 1994 г.)

6 августа 1991 года у Зюганова «не было опыта руководства крупными коллективами», он «плохо знал практическую экономику» и т.д. Всего через год и семь месяцев компартия возрождается, и «первым секретарем становится Геннадий Андреевич Зюганов, всемирно известный публицист, политик, патриот-государственник». (Там же.) Неужто за это время приобрел опыт и знания? Нет, скорее, пришло время выполнить ту задачу, для которой предназначался капитан волейбольной команды Идеологического отдела ЦК КПСС.

Совершенно очевидно: то, что он длительный период работал в тесном контакте и непосредственно под руководством «архитектора развала», не могло пройти и не прошло бесследно.

Своими догадками и сомнениями я поделилась с Геннадием Васильевичем Саенко. Один из самых боевых, смелых и принципиальных народных депутатов РСФСР, член Верховного Совета России в августе — октябре 1993 года, ныне он доктор исторических наук, профессор, действительный член Академии социальных наук Российской Федерации. В то время — а я тогда работала в «Советской России» — мы с ним сделали ряд разоблачительных публикаций о перевертышах и новоявленных дельцах от политики. Последние годы он занимается изучением процессов, протекающих в оппозиционных движе-

ниях. Результатом его исследований стали широко известные читателям его книги: «Оппозиция и Общество: Россия 1990-х годов» и «Политическая оппозиция как социальное явление в общественной жизни современной России (конец 80-х — 90-е годы)». К десятилетию октябрьской трагедии вышла его книга «Прости, распятая Россия», представляющая «ностальгические размышления оппозиционера». В восьмидесятые же годы он работал в Организационном отделе ЦК КПСС, и служебные пути его нередко пересекались с Зюгановым. Пересекались они и в последующие годы, поэтому я попросила его набросать несколько штрихов к портрету лидера КПРФ. Встреча с Саенко состоялась 6 октября 2003 года. Вот фрагменты его интервью:

«Оба они — Яковлев и Зюганов — сучили ножками»

— Геннадий Васильевич, в своих книгах лидер КПРФ весьма нелестно отзывается о Яковлеве, под началом которого он работал в ЦК КПСС. Какими на самом деле были тогда их отношения? — задала я давно интересовавший меня вопрос.

— О чем я хотел бы сказать и что можно было бы обобщить, — это очень характерный, очень примечательный факт из деятельности Геннадия Андреевича. И факт этот надо рассматривать на фоне его известной работы, посвященной Яковлеву, где Зюганов разоблачает того как архитектора, как вдохновителя и организатора перестройки и обвиняет во всех грехах. Безусловно, Яковлева следует обвинять за его десоветизацию, деидеологизацию, деколлек-тивизацию, дефедерализацию, департизацию. Я как-то даже писал статью в «Домострое» по этому поводу, в которой говорил, что мы не заметили еще одно яковлевское «де» — «деидиотизацию» населения. По-моему, в этом направлении он и работал в основном и кое-чего добился — без частицы «де».

Понимаешь, если я ошибался или ошибаюсь, а затем осознал это, то я набираюсь совести и говорю: да, в этом я был не прав. А вот Геннадий Андреевич, как человек сформировавшийся, зрелый, видимо, лишен этого качества и помалкивает о том, как он добросовестно, изо всех сил и изо всех ног стремился выполнять поручения того же Яковлева Александра Николаевича. Ну, казалось бы, ты не кайся, но хотя бы признай, что ты, в общем-то, бездумно выполнял его поручения и лил воду на ту же самую мельницу — на шельмование партийных кадров, на попытку разогнать избранные партийными массами лидеров, кадры. Осмысленно ты это делал или неосмысленно, но надо все-таки в этом признаться.

Я вспоминаю один случай, по-моему, это был 85-й, 86-й или 87-й год. Приглашает меня мой руководитель непосредственно в секторе оргпартработы Лапчинский Георгий Дмитриевич и говорит: «Ты Зюганова Геннадия Андреевича знаешь?». Я знал, что есть такой. Говорю: «Знаю». «Ну, так, поди к нему. Он получил поручение — надо срочно подготовить на Политбюро один материал». «О чем?» Георгий Дмитриевич, старый партийный работник, был явно смущен: «Да, ладно, он сам тебе скажет. Ему поручили, а нас упросили, чтобы наш работник тоже там принял участие. Материал сугубо важный».

Прихожу в отдел пропаганды, вижу — сидит Гена, весь в мыслях, весь озабоченный. «Привет, — говорит, — старик, привет! Нам такое поручение дали,

надо срочно сделать, максимум — два дня. Надо написать записку и короткое решение Политбюро». «Записку о чем?» — спросил я. «Ты знаешь, в партии на идеологической работе чересчур много женщин. Мой шеф Яковлев внес на Политбюро предложение, что это неправильно, неверно, и надо здесь решительно навести порядок». «Послушай, — спрашиваю я, — так в чем смысл этого решения — разгонять кадры женские из партийных рядов?» «Вам хорошо, у вас в орготделе мужики», — отвечает он. «Нам в орготделе важно все, — сказал я, — в том числе и какие в партии кадры идеологические, поскольку наш отдел занимается подготовкой и расстановкой кадров. Вот если взять ваш отдел — сколько там женщин? Раз-два и обчелся. О каком засилье женщин вы ведете речь? Я ничего писать не буду». «Как — не будешь?! — возмутился Гена. — Да нам поручили!» «Мне ничего не поручали. Мне сказали, что я должен в чем-то тебе помочь, и я пришел тебе помогать. Но я говорю, что помогать тебе в этом деле не буду». «Что ж, пойдем к Яковлеву!» — сурово бросил Геннадий. «Пойдем!».

Пришли мы к Яковлеву, Зюганов и говорит: «Александр Николаевич, вот Геннадий Васильевич Саенко». Тот встает: «Здравствуйте!». Я тоже поздоровался, а Зюганов говорит: «Вот мы вдвоем будем готовить материал». «Какой материал?». «Ну, тот», — отвечает Зюганов. «А-а, да, да, да, ну, готовьте, готовьте», — сказал Яковлев. «Ну, мы что, тогда пошли?» — спросил Зюганов. «Да-да, идите!» Мы вышли. Я говорю: «Ну и чего ты добился? Все равно я писать не буду. Хочешь, сейчас напишу тебе: «То, что вы решили сделать с кадрами, есть нарушение всех норм и принципов партийной жизни. Не вы их выбирали, а коммунисты на районных, городских, областных конференциях». А потом, говорю, почему вы считаете, что женщины на партийной работе уступают мужчинам? Вот когда я работал первым секретарем Железнодорожного райкома партии в Ростове-на-Дону, все в райкоме, кроме меня, были женщины. Даже председателем райисполкома была женщина. И наш был самый лучший районный комитет партии. С этой должности меня в ЦК взяли. Видишь, заметили. Сейчас все это тебе напишу и пойду». Он: «Нет, нет, нет! Давай будем вместе писать!». «Не буду я с тобой ничего писать и подписывать». Он стушевался. Я говорю: «Сиди и пиши, если хочешь». И Гена написал. Вот и весь факт.

— И что, потом было принято какое-то решение?

— Нет, конечно. На Политбюро возмутились другие, и этот фокус Александра Николаевича Яковлева, в котором горел принять активное участие Зюганов, не удался. А ножками сучили оба — как бы свести счеты, чтобы не идеологической работой заниматься, а разгоном идеологических кадров женщин. А вообще-то, хотя он и рассказывает о себе, что был активным деятелем, на самом деле шибко заметной фигурой в аппарате ЦК он не был.

— А что это за особая папка, к которой Зюганов, как он пишет — «один из немногих» — имел доступ, а потому был, в отличие от других, более информирован об истинном положении страны? Почему ему была оказана такая честь?

— Да это просто желание пустить пыль в глаза, придать себе вес, показать свою якобы особую информированность, будто он был носителем того, чего другие не знали. Это смешно, и это неправда. Дело в том, что по регламенту работы с документами Секретариат знакомил ответственных работников ЦК с ними. Все делопроизводство в Центральном Комитете было секретным.

Режимные документы шли с грифом «секретно» или «совершенно секретно». По инструкции Секретариат знакомил работников в ранге зам. зав. отделами и выше с «сов. секретными» документами. Иногда заведующий отделом вписывал фамилию любого сотрудника, если считал, что тот тоже должен познакомиться с этими документами. Папку носили целый месяц. Уже все события давно прошли, а ее все носят и носят... В аппарате ЦК с этой папкой знакомились абсолютное большинство ответственных работников. Иногда в нее вкладывались документы Совмина, которые позже появлялись в открытой печати.

— Во многих своих книгах Зюганов пишет, будто он доказывал Горбачеву, что его реформы ведут страну в тупик. Скажите, мог ли третьестепенный сотрудник ЦК запросто, «вась-вась», что-либо доказывать генеральному секретарю, убеждать, что тот не прав?

— Это полностью исключается. Это попытка со стороны Геннадия Андреевича взять на себя слишком много. К Горбачеву на совещание не всякий заведующий отделом ЦК мог попасть. Я был на больших совещаниях, когда их проводил генеральный, и на маленьких у него же, — Зюганова нигде не было слышно.

— В своих книгах Геннадий Андреевич пишет также, что в ЦК КПСС и в партии все знали, что Зюганов был против перестройки и категорически выступал против нее.

— Ой, да аппарат ЦК КПСС никто не спрашивал о перестройке. С ней мы познакомились на политзанятиях. Специально стали организовывать политзанятия о перестройке по отделам, по секторам, потому что всем было непонятно, что же стоит за этим словом, какое содержание вкладывается в него. Люди в нашем орготделе грамотные, дотошные, мы приставали к руководителям: скажите, что это такое? Но встретились, пообсуждали и разошлись к явному неудовлетворению собравшихся. Никто из секретарей, тем более генеральный, в таких обсуждениях не участвовал...

— Как Зюганов, став членом Политбюро и секретарем ЦК КП РСФСР, взаимодействовал с депутатским корпусом, как он поддерживал вашу борьбу в Верховном Совете?

— Я должен сказать в этой связи вот что. По моему обращению на первом Съезде народных депутатов РСФСР была создана фракция «Коммунисты России». Было это так. С момента открытия съезда стали верховодить демократы, коммунисты же растерялись и представляли собой дезорганизованную массу. Несмотря на то, что по вечерам в шестом подъезде на Старой площади, в орготделе собирают депутатов и о чем-то говорят, весь этот разговор оканчивается ничем. Следующее заседание показывает, что демократическая часть просто давит на всех депутатов. А трансляция съезда создавала впечатление, что «тупоголовая» масса мешает молодым инициативным демократам. Надо было пробить стену равнодушия к тому, что творилось на съезде.

И вот однажды по окончании вечернего заседания я подошел к микрофону на центральной трибуне — его случайно не отключили — и громко, на весь зал спросил: «Есть здесь коммунисты? Подойдите к центральной трибуне!». И как потянулся народ! Сначала подошли военные, я предложил: «Давайте создадим коммунистическую фракцию!» Они говорят: «Давай!» И вдруг слышим: «Стойте, стойте! Не надо этого делать!» Это Бабичев, зам. зав. орготделом ЦК КПСС, всполошился: «Почему без санкции ЦК КПСС?» Я говорю:

«Вот ты иди и согласуй, а мы тут решим». Вот так мы создали фракцию, координатором избрали Игоря Братищева. Потом, когда увидели, что одному Братищеву не под силу этот воз, избрали несколько сопредседателей, что-то около девяти человек, они и руководили фракцией, а председателя как такового не было.

— А Рыбкин?

— Рыбкин во фракцию пока не пришел. Но к нам поначалу записались даже Шахрай и Шумейко. А когда в списке оказалось уже 478 депутатов, я сказал: «Хватит записывать, а то мы весь съезд перепишем. Тогда на заседании фракции будет весь съезд».

Так вот, Российская компартия тогда, в мае 1990 года, еще не существовала. Фракция коммунистов России была создана раньше, без союза с Российской компартией, и этот союз так и не сложился. Фракция была сама по себе, компартия — сама по себе. Даже когда Полозкова, нашего депутата, избрали первым секретарем ЦК, фракция не представляла компартию. Они существовали совершенно параллельно. Через некоторое время Полозков и Зюганов начали брать к себе в ЦК на работу наших депутатов. Рыбкина они взяли заведующим отделом по работе с Советами. Полозков Иван Кузьмич, член нашей фракции, обсуждая вопросы формирования руководящих органов ЦК Российской Федерации, даже не соизволил посоветоваться. Вопросы решались келейно. Более того, мы как фракция никогда не совещались в ЦК КП РСФСР.

Кстати, 19 августа 1991 года, когда передали заявление ГКЧП, Хасбулатов в Верховном Совете кричал: «Это путч! Это мятеж!». Центр города был перекрыт, и я пошел пешком на Старую площадь. Прихожу в ЦК КП РСФСР в 11-м часу дня. Зашел в зал, смотрю — идет заседание Политбюро ЦК, утверждают партийные кадры, в частности, секретаря Новосибирского обкома партии, все идет чинно, спокойно, как будто ничего не случилось. Я попросил кого-нибудь из руководителей выйти. Вышли, кажется, Купцов и Соколов. Я спрашиваю: «Вы знаете, что в городе творится?» Они: «А что там творится?» Я им рассказываю — у них огромные глаза: «Не может быть!» «Вы прервите пока свое Политбюро, пойдите узнайте в большом ЦК, что происходит», — сказал я. «Ладно, после обеда пойдем». Когда все висело на волоске, они занимались обычной рутинной работой.

Так что никаких тесных отношений с ЦК КП РСФСР у фракции не было. А на учредительном съезде Зюганов приходил к нам — я тогда в курской делегации был — и просил: «Ребята, поддержите меня!». И наша курская делегация тоже принимала участие в выдвижении Зюганова. Говорить же о какой-то работе Компартии Российской Федерации с коммунистической фракцией нет оснований.

Как, впрочем, нельзя смешивать поведение КПРФ в сентябре-октябре 93-го года и поведение фракции «Коммунисты России». Фракция была вся на чрезвычайном десятом съезде, до конца выполнила свой долг, а компартия во главе с Геннадием Андреевичем занимала совсем другую позицию. Она на территориях России нас не поддерживала. Более того, в лице своего лидера здесь, в Москве, прорываясь ко всем микрофонам, дистанцировалась от нас, заявляя, что есть другие способы политической борьбы. Тогда как о политической борьбе речь уже не шла — шла настоящая, откровенная расправа режима над

депутатами и коммунистами, с применением военной силы, танков и пулеметов. И вот здесь, в этих событиях становится очевидным, где была КПРФ со своим лидером, а где — фракция коммунистов России. Кстати, ни я, ни многие члены фракции в российской компартии не состояли.

Фактов типичного конформизма функционеров КПРФ наблюдал немало. Помню, когда встал вопрос об избрании Черномырдина премьером, то у Чи-кина, в редакции «Советской России», состоялось совещание, на котором присутствовал Зюганов. Меня пригласили, других мужиков. Кстати, там делегация итальянских коммунистов присутствовала почему-то. И вот Зюганов с Чикиным говорят: «Давайте поддержим кандидатуру Черномырдина!» «Как это и почему фракция должна поддерживать кандидатуру Черномырдина?» — возмутился я и услышал такие замечательные отзывы о нем в исполнении Чикина и Зюганова, что я просто диву дался.

Еще один примечательный эпизод. После августа 91-го года, когда уже действовал антиконституционный запрет партии, нас, фракцию коммунистов, попросили собрать представителей всех компартий, чтобы они посовещались. Я тогда удивился: что за методы работы у этих коммунистов — привыкли только открыто работать! Что, подпольно не могут работать? Нашли бы квартиру и встретились. Нет, только открыто, гласно. Еще бы телекамеры пригласили. Не случайно, когда захватили архивы ЦК, только две «записки в ЦК КПСС» нашли — мою и Шенина, где мы перед избранием Ельцина президентом, когда уже становилось ясно, к чему все идет, совершенно самостоятельно предлагали перевести часть партии на нелегальное положение. Я написал записку в Политбюро, работая в Курске: давайте часть партии переведем на нелегальное положение, передадим ей имущество, чтобы людей сохранить. Оказывается, аналогичную записку написал Шенин, ее потом, видимо, нашли в спецхранах и обнародовали. За несколько дней до трагической гибели Кручины я звонил ему из Курска и говорил: «Мы же видим, куда все катится, давайте подумаем о будущем партии». А он мне: «Да, нет, Гена, это просто шум, ерунда, все это ничем закончится». Никто, кроме немногих людей, не предполагал и не предвидел, что произойдет на самом деле.

Здесь я, пожалуй, прерву интервью и познакомлю читателей с документом, о котором говорит Г.В.Саенко.

6 апреля 1996 года в номере 65 газеты «Известия» была напечатана статья Валерия Выжутовича «Смотрите, кто идет!» с подзаголовком: «Партия коммунистического реванша: те же лица и те же идеи». Коротко были представлены Егор Лигачев, Валентин Варенников, Анатолий Лукьянов, Геннадий Зюганов, Николай Рыжков, Альберт Макашов, Олег Шенин, Сергей Манякин, Валентин Купцов, Юрий Маслюков. О Зюганове сказано всего несколько строк:

«Геннадий Зюганов из той же когорты. Год был учителем в сельской школе и год преподавал в Орловском педагогическом институте. А затем: первый секретарь обкома комсомола, секретарь горкома КПСС, заведующий отделом пропаганды и агитации обкома партии, инструктор ЦК КПСС, заместитель заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС, секретарь и член политбюро ЦК Компартии РСФСР...»

Вот что сказано о Шенине:

«Олег Шенин. В 80-х работал первым секретарем Красноярского крайкома КПСС.

В июне 1990 года на учредительном съезде КП РСФСР баллотировался на пост первого секретаря ЦК.

14 июля 1990 года на организационном пленуме ЦК КПСС был избран секретарем ЦК и членом политбюро. В секретариате ЦК курировал организационно-партийную работу. По многим вопросам расходился с Горбачевым.

В марте 1991-го опубликовал в «Правде» статью об опасности для общества навязываемых ему реформ.

За год до путча подготовил к рассмотрению на политбюро записку «О неотложных мерах по организации коммерческой и внешнеполитической деятельности партии». Этот документ достоин обстоятельного цитирования:

«Особое место в новых для КПСС условиях занимает вопрос о подключении принадлежащих партии предприятий и хозяйственных организаций, а также ее денежных средств к внешнеэкономической деятельности. Это важно как для создания автономного канала получения валюты в партийную кассу, так и для финансирования межпартийных связей... При этом потребуется соблюдение разумной конфиденциальности и использование в ряде случаев анонимных форм, маскирующих прямые выходы на КПСС. Конечная цель, по-видимому, будет состоять в том, чтобы наряду с «коммерциализацией» имеющейся в наличии партийной собственности планомерно создавать структуры «невидимой» партийной экономики, к работе которой будет допущен очень узкий круг лиц, определяемых генеральным секретарем или его заместителем... Необходимо подготовить предложения о создании каких-то новых, «промежуточных» хозяйственных структур (фонды, ассоциации и т.п.), которые при минимальных «видимых» связях с ЦК КПСС могли бы стать центрами формирования «невидимой» партийной экономики...»

В августе 1991 года Шенин принял ключевое участие в планировании государственного переворота и попытке его осуществления.

27 марта 1993-го на XXIX съезде КПСС был избран председателем совета образованного на этом съезде Союза коммунистических партий.

1 мая 1993 года участвовал в демонстрации, завершившейся кровавыми беспорядками на площади Гагарина.

Считает, что судьба Советского Союза была решена в Вашингтоне, Бонне, Лондоне и Тель-Авиве, откуда поступили указания Ельцину и Горбачеву».

Это — информация к размышлению. Вернусь к интервью Г.В.Саенко.

— После вынесения Конституционным судом решения об указах Ельцина, а фактически о дальнейшей судьбе партии, — продолжил он свой рассказ, — то есть после отмены антиконституционного запрета партии, ко мне подходят товарищи и говорят: «Надо посовещаться по очень важному вопросу. Прояви внимание, прими участие. Речь идет о возрождении российской компартии. Есть списочек...» Я посмотрел — там все эти личности были поименованы. Собрались на совещание обсудить, что делать: возрождать, восстанавливать, воссоздавать или создавать. Об этих понятиях спорили. Был Полозков, был Зюганов, Пригарин, Тюлькин, Анпилов, кто еще не помню, ну и мы, депутаты, тоже были. И еще несколько товарищей с мест. Решался вопрос — как заявить образование российской компартии, чтобы всем было все понятно. Ну, конечно, сразу начался раздрай: Тюлькин агитировал в свои ряды, Прига-Рин — в свои, Анпилов — в свои, Крючков — в свои. Каждый в свой огород. Поднялась одна женщина из Красноярского края и говорит: «Что вы тут ерун-Дой занимаетесь? Если мы создаем одну партию, то о каких организациях, оттенках, тонах, полутонах может идти речь? Давайте создадим одну организацию, и пусть все вольются в нее». Тут же все вожди стали дистанцироваться, каждый не хотел идти в подчинение к другому.

Тогда я встал и говорю: «Вношу предложение — купить первую страницу газеты «Правда», напечатать на ней короткий текст, но очень крупными буквами: «Коммунисты, объединяйтесь!» — и поставить все наши фамилии. Послушаем реакцию людей, а потом создадим оргкомитет, исключительно из молодых, боевых, не скомпрометированных участием ни в каких сомнительных событиях. В нем не должно быть нас — ни Зюганова, ни Полозкова, ни Саенко, ни Купцова — никого. Наша святая обязанность создать новую, молодую партию, которую бы не обвиняли и не отягощали последствиями чьей-то деятельности. Давайте так поступим». На меня как обрушились!.. Я тогда сказал: «Черт с вами, делайте, как хотите, но все плохое будет увеличено и переложено на молодых ребят. И мы умрем стариками в этой партии, на ее руинах — кто героически, кто — нет».

На восстановительном съезде в пансионате на Клязьме я присутствовал как сопредседатель Фронта национального спасения, как гость. Посмотрел — Боже мой, какие люди собрались! Они в 91-м году, хвосты поджав, бежали куда-то, в кустах попрятались, а теперь такими храбрецами вылезли оттуда, такими смелыми, аж жуть. До этого я их видел дважды. Один раз в Конституционном суде. Когда надо было подавать запрос, то сделать это отказались все лидеры. Тогда мы с Ваней Рыбкиным сподобились, быстренько создали Соцпартию (я, правда, предлагал: «Давай, Ваня, создадим РСДРП!») и от ее имени подали исковое заявление в Конституционный суд. Ваня Рыбкин потом решил Соцпартию продолжить, но мы-то ее создавали исключительно для подачи запроса в Конституционный суд. А когда я пришел на его заседание, оказалось, что меня даже в список выступающих не включили, они все уже повылазили откуда-то, уже все герои. Эти друзья уже прямо отталкивают меня своими задами и копытами, я не могу туда зайти. Что, думаю, творится? Что происходит? Вот это дела! Словом, меня еле-еле пустили на заседание Конституционного суда. И кто бы вы думали? Эти же самые функционеры из руководства бывшей КП РСФСР.

Так вот, второй раз всех этих деятелей я увидел на учредительно-восстановительном съезде. В момент всех тяжелых событий их почему-то не было видно. А как нужно что-то делить, где-то засветиться и увековечить себя, они тут как тут. Конечно, на учредительном съезде было много интересных молодых людей, новых имен, но непосредственное окружение — как будто все бойцы со старыми ранами, только неизвестно, где они их приобрели. Мне было сделано предложение войти в руководящий орган, но я сказал: «Как я могу войти, если я не член вашей партии, не член КПРФ. Я член КПСС и все, и билет мой в колхозе, в Курском районе, потому что мы всех секретарей поставили на учет в колхозные первички. Там моя учетная карточка. Поэтому не могу быть с вами (правда, я сказал покруче: «Я бы кое-что не стал делать с вами на одном гектаре»). А вот посоветовать хочу: возьмите в свои руководители Светлану Петровну Горячеву, которая хоть иногда будет вам поддавать, когда станете дрожать мелким ознобом». Они ее в ЦК избрали, но, в конце концов, не стерпели ее прямоты и откровенного мнения

о лидерах»

— Геннадий Васильевич, о том, как Зюганов вел себя в сентябре-октябре 1993 года, ходит много разговоров. Что известно вам о его поведении в те дни? —

задала я Саенко еще один, давно интересовавший меня вопрос.

— То что он осуждал «экстремизм» и призывал: «Одумайтесь!». Дело в том, что Зюганов, по моему глубокому убеждению, проявил свою сущность и выдал себя одной-единственной фразой, она была опубликована: «Нам надо оседлать протестное настроение людей». И я не раз потом слышал несколько вариантов стратегии и тактики Российской компартии типа: «Нашей целью и содержанием нашей деятельности является задача оседлать протестное настроение масс». Ну а сказанное Зюгановым было напечатано не то в «Правде», не

то в «Советской России».

Тогда помню, мы с профессором Володиным Эдуардом Федоровичем, покойным - царство ему небесное! - пошли к нему и среди многих вопросов сти и обсуждали этот. Я сказал ему: «Задом на штыке не усидишь это очевидно. Да и как можно усидеть на протестных настроениях? Ведь скинут! Скинут всех, кто желает их оседлать. Власть, которая их седлает, и тебя, который

тоже пытается сделать это».

А пошли мы с Володиным к Зюганову с главной целью - предложить ему уйти из Государственной Думы. «Уходи из Думы! - сказали мы ему. Как и любая коммунистическая партия, КПРФ должна быть партией улицы, партией тех, чьи интересы ущемлены властью. Участвовать в Думе или не участво вать еще с ленинских времен - это вопрос тактики, не более того. Дума не может быть основным средством, целью, формой, методом Деятельнодти партии. Это ошибка. Надо тебе как лидеру дистанцироваться от Думы потому что она - не народная, а Государственная. Работа в ней -государственная служба. Ты поставил деятельность партии на государственную службу. Это же нелепо! Все ваши ошибки тут же перекладываются на всю партию-Коммунистам на местах сложно объяснять, что у вас здесь случается или не получается. Партия может иметь несколько депутатов, но ты-то хоть уйди из Думы! У тебя тогда репутация не будет запятнана неумелой работой_ в буржуазном парламенте и соучастием к принятию буржуазных законов. Вы же здесь никогда никакой победы не одержите! Регламент Думы - это не регламент Верховного Совета, потому что Верховный Совет обладалзаконодательнои инициативой а Дума ее не имеет, она законосовещательный орган».

Все это мы с Эдуардом Федоровичем выложили Зюганову ислышали в ответ: «А где возьмем телефоны, машины, спецсвязь, кто нам даст «вертушки»?!» «Ё-моё!» - подумал я и сказал Володину: «Пойдем, Эдик, отсюда!»

Видимо, не случайно партия под руководством Геннадия Андреевича не ведет теоретической работы. Коммунистическую идею кромсают на уровне 30-40-х годов Я не читал ни одной грамотной теоретической статьи. Что в ближней и дальней перспективе? Взятие власти? Но власть они завоевали в 1996 году и отдали ее Ельцину с нижайшими поздравлениями по случаю избрания президентом на второй срок. Ельцин признал это, сказав. «Ну, оппо

зиция ведь молчит».

Поэтому тупиковость в организаторской деятельности, в теоретической работе низводит компартию как таковую в группку собравшихсяв Думе депутатов, на поясах которых значится: «КПРФ». Сама партия год от года драхлеет. Мой дядя возглавлял Гагаринскую партийную организацию КПРФ. Спрашиваю: «Какой средний возраст?» - «63 года». Что с них возьмешь в этом возрасте? А почему такое состояние у партии? Да потому что ее " вождям" нечего молодежи сказать. Без конца показывать пальцами на эту разруху? Но

сейчас уже всем очевидно: разрушено все. Что делать дальше? Партия и ее лидер должны дать ответ. А ответ дают один — очередные выборы! Сам Геннадий Андреевич, конечно, теоретик никакой, он не потянет этой работы. Но ведь можно было бы обратиться к ученым, занимающимся социальной наукой.

Пока же руководители КПРФ просто идут на поводу у ситуации, которую не формируют, — они являются ее заложниками. Не случайно же Геннадий Андреевич именует себя и свою партию системной оппозицией, то есть понятной власти, предсказуемой по своему поведению. Поэтому власть к ней относится спокойно. Помню, в том разговоре с Зюгановым я сказал ему: «Самое опасное для режима, когда он ничего не знает о деятельности оппозиции. А вы ж тут рядом, слушаете друг друга, в своих интервью рассказываете, что будете делать. Вы очень понятные, а нередко — смешные»...

«Геннадий Андреевич, где вы были 3-4 октября 1993 года?»

Тем не менее, Геннадий Андреевич продолжает героизировать свою биографию.

«За последние годы, к примеру, кем меня только не называли: консерватором и врагом перестройки, ортодоксом, коммуно-фашистом, национал-патриотом, социал-демократом, ревизионистом, пособником режима, белым, красно-коричневым... Кроме иронической усмешки и мыслей о временности этих «штамповщиков ярлыков» — ничего другого подобные «накаты» у меня не вызывают. Рассчитано на слабонервных, нестойких людей, ведь они по себе меряют, избрав молчалинский путь холуев ситуаций и политических тенденций, которые с успехом можно конвертировать в личные капиталы и собственность. Им не понять, что существуют вечные ценности, идеи, выношенные всей историей человечества, за что и на костер шли, и на

плаху...

Здесь остановлюсь. Впадать в пафос мне несвойственно. Просто позволю себе напомнить: не все продается и покупается», — пишет он в книге «Верность». (Стр.

25-26.)

О последнем тезисе — о том, что «не все продается и покупается», — мы еще поговорим. Разумеется, Геннадий Андреевич прав, говоря, что есть ценности, за которые «и на костер шли, и на плаху». Да такие люди были, и потому их имена навечно остались в благодарной памяти человечества. Но способен ли «стойкий» Зюганов пойти пусть не на костер и плаху, не на самопожертвование, а хотя бы на смелый поступок во имя идеи, ради людей? Возможность проявить свое мужество судьба Зюганову предоставляла. Например, в сентябре-октябре 1993 года. Воспользовался ли он этим шансом? Как повел он в дни, когда решалась судьба Советской власти?

В статье «КП РФ: год первый» Зюганов обозревает прожитый партией период после II чрезвычайного (восстановительно-объединительного) съезда. «За этот год партия пережила вместе со всей страной столько событий и драматических поворотов, сколько по меркам «нормального» развития хватило бы на целую историческую веху. Каждое из этих событий требовало оперативного реагирования, принятия принципиальных решений в условиях острого дефицита времени соответствующего опыта, а ошибочный выбор стратегии и тактики был чреват серь езным провалом или даже исчезновением партии с политической сцены». (Г.А.Зюг нов и о Г.А.Зюганове», Пермь, 1996 г., стр. 47-48)

Самым ярким и трагичным событием этого периода стала кровавая осень 1993 года. Все мы, защитники Конституции и Советской власти, с 21 сентября по 4 октября находившиеся в осажденном здании Верховного Совета на Краснопресненской набережной, знаем, что в самой критической ситуации Зюганова среди нас не было, более того, в канун штурма лидер КПРФ выступил по телевидению с призывом не выходить на улицы, соблюдать спокойствие. Тем самым он фактически, как и в августе 1991 года, предал тех, кто отважился бороться против ельцинского режима, бороться за Советскую власть и Советскую Родину.

Этот факт общеизвестен, как и то, что за сутки до штурма от руководства КПРФ поступила команда всем рядовым членам этой партии покинуть Дом Советов. Зюганову вовеки не смыть позор предательства.

Но самое поразительное то, что он не просто выгораживает себя, а постепенно делает себя, любимого, героем октябрьских событий 1993 года.

«Кстати, интересно, а как вы сами пережили те дни? Были у вас страхи, тревоги? Как это отозвалось на семье? — спросил его Юрий Дюкарев в уже цитировавшейся беседе.

«Тревоги — не то слово. Ну что, семья не понимает, к чему и что?

...Скажу так. В октябре нам было очень непросто и тяжело. Были моменты, о которых не хочется распространяться, тем более в печати. Пришлось принимать защитные меры самого разветвленного плана. Психоз у властей был страшный, расправа могла наступить в любой момент. О возможности ее в отношении меня предупредили патриотично настроенные люди — меня и мою семью. Сказали прямо: попадете в зону снайперского огня — будете убиты. Но ведь известно со времен Каина запугать жестокостью или исправить никогда никого не удалось», — не моргнув глазом, ответил Хлестаков-Зюганов.

Кто собирался с ним расправляться, что это Геннадий Андреевич выдумывает? И как он мог попасть в зону снайперского огня, если в горячих точках Москвы его и близко не было, поскольку он, как и в августе 91-го, залег в кусты?!

В книге «Сергей Бабурин: ныне или никогда!» я уже писала о том, что со временем октябрьская трагедия становится кое для кого предметом политических спекуляций. И такая тенденция действительно просматривается.

Например, вышел документальный фильм об октябрьских событиях. Главный герой, которого без конца интервьюируют по ходу фильма, представьте, Геннадий Андреевич Зюганов, которого и близко не было ни в Останкине, ни в Доме Советов. Авторы, естественно, ни словом не упоминают о том, что перед штурмом лидер КПРФ, получив возможность выступить по телевидению, призывал народ сидеть дома, не выходить на улицу. Защитники Дома Советов были брошены на произвол судьбы. Если бы КПРФ, считающаяся «самой крупной партией», вывела бы на улицы несколько сот тысяч человек, власти не решились бы устроить в центре Москвы кровавую мясорубку. Зюганов поступил почти как Патриарх. Его Святейшество, как известно, в самый критический момент заболел, а когда расстрел состоялся — произошло чудесное исцеление. Зюганов на болезнь не ссылался, он просто отсиделся в кустах.

Я спросила одного из тех, кто работал над фильмом: «При чем тут Зюганов? Он не имеет морального права говорить на эту тему!» И услышала в ответ: «Он дал деньги, иначе мы бы не смогли сделать фильм». О всесильные

деньги! С их помощью история фальсифицируется на глазах, а трусы и предатели становятся героями.

Как тут не вспомнить Монтеня, который говорил: «Те, кто расшатывает государственный строй, чаще всего гибнут при его крушении. Плоды смуты никогда не достаются тому, кто ее вызвал; он только всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие».

Вот и теперь кое-кто просто мастерски «ловит рыбу» и делает политический бизнес на октябрьской крови, претендуя на первые роли в тех событиях и локтями оттесняя истинных героев скорбной осени 93-го. Ежегодно в памятные дни проводятся траурные мероприятия. Геннадий Андреевич с букетом алых гвоздик идет впереди колонны, а потом с трибуны «громит» «антинародный режим». К сожалению, у людей короткая память. Ему дружно аплодируют, уже забыв о том, что в те трагические дни, когда гибли люди, он с поля боя благоразумно и заблаговременно дезертировал и других призывал сделать то же самое.

Сам же Зюганов постоянно весьма искусственно манипулирует фактами, поворачивая их и так, и эдак. Например, выступая на III съезде КПРФ 21 января 1995 года с докладом «Во имя Отечества, в интересах России», он, говоря о заслугах партии, сказал:

«Практически весь 1993 год усилия только становящихся на ноги партийных организаций были направлены на защиту Советов.

Если в марте атаку президентских структур на Советы удалось общими усилиями отбить, то кровавый октябрь, расстрел Верховного Совета стал крупнейшим поражением народовластия в истории России». («Г.А.Зюганов и о Г.А.Зюганове», Пермь, 1995 г., стр. 143.)

В отношении октября — 93 позиция Зюганова аналогична его поведению в августе-91: сам залег в кусты, а потом высокомерно обвиняет тех, кто, в отличие от него, предпочел не уклоняться от борьбы, а действовать.

«Он (октябрь-93) показал также, что коммунисты и их союзники являются наиболее последовательными сторонниками и защитниками демократии», — сказал Зюганов дальше. (Там же.)

С этим не поспоришь, но причем здесь сам Зюганов, который в критической ситуации повел себя как типичный штрейкбрехер? Ведь не случайно зюга-новская пресса уже многие годы пытается отмыть своего кумира.

В этом отношении весьма показательна беседа главного редактора «Советской России» В.Чикина с лидером КПРФ Г. Зюгановым, напечатанная под многозначительным заголовком «Наше дело правое» («Советская Россия», 23 июня 1994 г.)

В начале беседы Чикин посетовал:

«— Политики левой ориентации и патриотического движения грешат ныне на простых людей: вот, мол, народ-лежень молча за всем наблюдает. И даже те, кто побывал в октябрьские дни в Доме Советов под выстрелами, тоже обижены на народ — не поднялся, не защитил. А ты говоришь, просыпается, полевел... Удалось ли почувствовать во время поездок, достигло ли достаточной глубины это просыпание?»

«— Валентин Васильевич, я имею довольно обширные личные наблюдения. После партийного съезда у меня было 25 поездок по 45 крупнейшим центрам... И могу подтвердить: люди хотят знать, что на самом деле происходит, как их обманывают, какие силы противостоят. Откровенно скажу: есть рубеж — 3-4 октября», — сказал Зюганов. Но, понятно, говорить о том, что больше всего интересовало людей, он не

хочет, поэтому дальше начал пространно рассказывать о ситуации в России, о прошедших думских выборах, о задачах фракции и т.д., и т.п. Однако в середине беседы Чикин вновь возвращается к больной для Зюганова теме:

«— Сейчас кое-кто прокручивает твое предостерегающее выступление по телевидению в канун расстрела парламента и комментирует: вот, мол, момент — поднималась революционная волна, а Зюганов своими предостережениями волну остановил, подорвал возможность победы...».

Надо отдать Чикину должное: он точно передал оценки поведения и поступка Зюганова в те дни. Зюганов же мастерски выкручивается и свою вину сваливает на других:

«Если бы «революционная чесотка» не перевозбудила некоторых, может, удалось бы избежать трагического поражения. По сути, почти все субъекты Федерации согласились встретиться, подписать окончательный документ с жесткими требованиями к президентской и правительственной команде вместе с Советами принять исчерпывающие решения. Более того, и режим, и заокеанские дирижеры, видимо, не предполагали, что православная церковь, представители других конфессий выступят с миротворческой миссией. Не хватило всего 8-10 часов для того, чтобы свести воедино эти три крупные общественные силы — Съезд народных депутатов, субъекты Федерации и нравственно-религиозные авторитеты — для обуздания экстремистов и губителей России...

Обладая всей этой информацией, я со своими коллегами обратился по телевидению с просьбой воздержаться от провокационных походов в любую сторону, выступал несколько раз у Дома Советов перед многотысячной аудиторией и убеждал: любой поход отсюда может использоваться властями для расстрела и окончательного уничтожения Советской власти».

Насчет выступлений у Дома Советов Зюганов явно присочинил. Но это уже мелочи. Важно другое: неужели ему и его клевретам непонятно, что режиму, Ельцину, «заокеанским дирижерам» вовсе не нужен был мирный исход, ибо он означал сохранение остатков Советской власти и Советской Конституции?! Им нужна была новая конституция, которая бы узаконила слом всего советского, социалистического и окончательный переход к уже неприкрытой капитализации страны. Да и Зюганов дальше, по сути, опровергает сам себя:

«Режим жадно искал повода открыть огонь на поражение. Большинство соглашались с моей точкой зрения (что, Зюганов проводил опрос среди защитников Конституции? — Н.Г.). Многие, кстати, не знали, что чрезвычайное положение было введено уже в 16 часов 3 октября, когда манифестанты еще не подходили к мэрии и не собирались идти в Останкино. И, конечно же, люди не знали того, что несколько сот спецназовцев уже сидели в подвалах Останкино и ждали подхода демонстрантов. Если бы режим не желал кровавой бойни, достаточно было один БТР выгнать на дорогу, сделать две-три холостые очереди и избежать массового убийства. Многие не знают, что те снайперы, которых каждый день показывали, как их забирали, потом вдруг исчезли из нашей стороны, улетели туда же, откуда прилетали. Поэтому отсутствие полного объема информации и дает повод некоторым трактовать это обращение так, как им сегодня нравится. А не лучше ли признать, что это предостережение спасло тогда безвинных людей?»

Зюганов не просто лукавит — он кощунствует, пытаясь обелить себя, свою трусость и предательство. И каждый раз для собственного оправдания придумывает новое объяснение.

Спустя три года, вновь беседуя с В.Чикиным, лидер КПРФ говорит:

«За несколько часов до трагедии в октябре 1993 года я обращался с просьбой воздержаться от активных выступлений. Если бы послушали тогда, не было бы разгона Советов, не было бы убитых и искалеченных. Если бы тогда, когда готовился расстрел парламента, вышли трудовые коллективы на улицы Москвы, перегородили бы дорогу танкам, что шли на расстрел, то ничего бы не было». («Советская Россия», 21 ноября 1997 г.)

Поразительно: с одной стороны, призывает народ «воздержаться», и упрекает тех, кто «не послушался». И тут же сетует: вот если бы вышли «трудовые коллективы», расстрела парламента бы не было. Но как они могли выйти, если сам «верховный главнокомандующий» «самой крупной партии», сам Зюганов только что призвал не выходить?!

Еще более потрясающие вещи Зюганов изрек на встрече с партактивом Москвы в начале октября 2000 года — в очередную годовщину печальных событий.

«В сентябре — октябре 1993 года мы призывали граждан: если на улицы выйдет 200-300 тысяч человек, то никакого кровопролития организаторы переворота не допустят, — отметил лидер КПРФ», — говорится в отчете с актива.

Но ведь в 1994 году он сам уверял, что все время призывал «воздержаться». Каждое публичное слово лидера КПРФ зафиксировано на газетных страницах, диктофонной пленке. Неужели ему самому не стыдно лгать?

«К сожалению, — продолжал он выступление перед партактивом, — нужного отклика не получили. Когда в Москву входила бронетехника и мы обратились к командиру одного из полков, он прямо заявил: пусть пара десятков женщин перегородит нам дорогу, и тогда я буду иметь основание не выполнять приказ, остановить технику и вернуться в казармы. Опять не получилось. Нельзя упрекать наших людей. Таков их характер, таково их безграничное терпение. Видимо, таковы последствия трагической нашей истории в XX веке, что многие морально надорвались». («Советская Россия», № 115, 5 октября 2000 г.)

Квалифицировать эти «откровения» Зюганова иначе как вранье просто невозможно. Или он не ведает, что говорит? Но ведь каждый год — у лидера КПРФ новая версия собственного поведения в те дни. «Опять не получилось», — говорит Зюганов в 2000 году, мол, не нашлось двух десятков женщин, которые легли бы на пути танков. Сам бы лег, свою жену позвал бы на подмогу. Но все это из области «философских фантазий» Зюганова. Не было такого разговора с командиром некоего полка. «Вождь» КПРФ горазд на выдумки. Пройдет еще несколько лет, и я не удивлюсь, если он заявит, что сам лег под танки и не пропустил «один из полков» в Москву.

Самое кощунственное то, что, глубоко приверженный «парламентскому кретинизму», лидер КПРФ даже октябрьскую трагедию использует в выборных целях. В августе 2003 года в беседе с главными редакторами газеты «Завтра» Александром Прохановым и газеты «Советская Россия» Валентином Чикиным, опубликованной под заголовком «Уверен в победе!», он поведал:

«В центре нашей избирательной агитации будет 10-я годовщина расстрела парламента ельцинистами в 1993 году. Это вопиющий факт государственного терроризма, когда была растоптана Конституция России, о чем свидетельствовал тогдашний глава Конституционного суда Зорькин.

Мы почтим память невинно погибших детей, стариков и женщин на баррикадах, воздадим хвалу народу, восставшему против переворотчиков. Мы потребуем учреждения народного трибунала, который станет судить Ельцина по законам мировой практики, — пусть он получит воздаяние, как чилийский Пиночет. Мы будем требо-

вать от президента Путина, чтобы он лишил Ельцина иммунитета и тот предстал перед народным правосудием. Мы обратимся к премьеру Касья