Назойливость, стиль Тиздэйл

Если стеснительная девочка (к примеру, я) не хотела говорить на публике, мисс Тиздэйл никогда не довольствовалась тем, чтобы узнать почему. Она не старалась понять ту девочку или помочь девочке разобраться в себе. И она не довольствовалась простым преподаванием математики, хотя математика и была той причиной, по которой мы были в ее классе.

Нет, она была похожа на Кэрри Нейшн, только без топора. Она взвалила на себя лечение моего заикания, и каждый день в течение всего времени, проведенного в классе, она могла начинать с эмоционально заряженной нотации, построенной так, чтобы подстегнуть или изменить: «Нет никакого смысла в самокопании. Публичное выступление хорошо для тебя. Оно заставит тебя раскрыться». (На этот счет она была права. Публичное выступление пугало меня безумно). Заканчивала она всегда словами: «Никто тебя не обидит, ты знаешь».

Теперь я чувствовала не только вину за чувство страха, но и вину за чувство вины за чувство страха (можно сказать вину в квадрате).

Итак, каждым утром в ее классе мне приходилось стоять перед классом и объяснять математические задачи, либо громко читать из книги известных цитат, что надо делать с силой воли и страхом, фразы типа «Бог помогает тем, кто помогает себе сам» (если вы не могли себе помочь, то вы утопленник) и любимое Франклина Рузвельта «Нет ничего такого, чтобы бояться, кроме самого страха». Я думаю, мы так часто повторяли эти слова президента Рузвельта, будто боялись, что эта истина была на самом деле неправдой. Я могу припомнить с дюжину вещей, о которых мне страшно подумать утром перед рассветом.

Если быть совсем честной, то я полагаю, что понимаю теперь ее побуждения все же немного лучше. Как-то утром, уже после того, как я перестала заикаться, я стояла за женщиной в очереди в кассу в магазине канцелярских товаров в Мюнхене, Германия. Она хотела купить какую-то краску. Когда она стала гримасничать, выдавливая слово «farben» через зажатые, искаженные мышцы, я (кто из всех должен бы понимать!) отвернулась раздраженная, раздосадованная, полная стыда. Я до сих пор не могу поверить тем словам, которые пронеслись в моем мозгу: «Неужели она не может прекратить??? Неужели она не может хотя бы немного постараться говорить легко?»

Конечно, даже эти вопросы были противоречивы. Плавность это легкость, и то и другое свободны от стараний.

За короткий промежуток времени одного года школы моя речь с инстинктивного и бессознательного уровня перешла на уровень сознательно контролируемой разумом, когда я просчитывала почти каждое слово, которое я говорила.

В то время мне не приходило в голову, что перевод речи на сознательный уровень - это именно то, что и вызывает заикание.

Наступил последний день школы. У задней стены классной комнаты стояла мисс Тиздэйл: спина прямая, вся во внимании, вес равномерно распределен на обе ноги в ортопедических ботинках, ожидающая моего заключительного выступления.

Я думаю, оглядываясь назад, что если бы я могла тогда показать мой испуг и ужас, то она стала бы относиться ко мне помягче, чем тогда. Но до самого конца я была не способна на это.

Хотя внутри я была глубоко унижена, внешне я являла собой полную уверенность. А мисс Тиздэйл, уверена, была из тех, кто утверждает, что виноватый человек ведет себя как виноватый, испуганный – как испуганный, а человек с большими ушами стыдится того, что у него большие уши. Хотя теперь, спустя годы, я могу и защищать ее, фактом остается то, что речь свою я стала контролировать, по большому счету, в ее классе.

Я чувствовала, что переняла критическое отношение мисс Тиздэйл к моей речи. По крайней мере, именно в ее классе я узнала значение слова «критик». Критик ничего не делает с теми, кого он видит, или с теми, кого критикует. Критик - это тот, кто всегда знает что надо делать, можно сделать или надо было бы сделать (если только бы вы сделали так, как сказано). Критика всегда подразумевает «должен».

И именно в классе мисс Тиздэйл я стала столь критична к собственной речи. Я читала себе нотации бесконечно. О том, как я должна сказать, как я могу улучшить речь, что я должна сделать, чтобы оградить себя от заикания. Всякий раз, когда я открывала рот, мои критические мысли скакали по этой дорожке.