Глава 22. Стаи тревожных мыслей бьются в моей голове.

Стаи тревожных мыслей бьются в моей голове.

Я глубоко вздыхаю и стараюсь отмести переживания в сторону, сосредоточившись на том, что важнее.

- Мам? - мой голос тих и спокоен.

На самом деле, когда она в таком состоянии, мне совсем не до разговоров, я бы предпочла убраться с ее пути и спрятаться. К сожалению, сейчас это не вариант.

Я протягиваю ей бутылку с водой.

- Хочешь пить?

Она смотрит на меня так, будто безумная здесь я.

- Прекрати пить! – Она выхватывает бутылку из моих рук и прячет ее у заднего стекла. – Она нам понадобится.

Ее глаза сканируют территорию вокруг нашей «тюрьмы». Степень ее волнения отражается в каждой черте лица, она – ожившее полотно беспокойства. Кажется, будто день ото дня морщин у ее рта становится больше, а складка между бровей – глубже. Стресс ее убивает.

Она роется в своих карманах и с каждым найденным разбитым яйцом, ярость ее усиливается. На мое счастье, кто-то отнял ее шокер. Не хотела бы я испытать на своей шкуре, насколько мощен его разряд.

- Мам?

- Заткнись! Заткнись! Заткнись! Ты позволила им ее забрать!

Она хватается одной рукой за металлическую сетку, а другой за спинку сиденья и сжимает ладони так сильно, что кровь отливает от них, визуально превращая в бледные когтистые лапы.

- Из-за тебя монстры сотворили с ней нечто ужасное! Сама продалась дьяволу, а сестру спасти не сумела?! – Ее брови сходятся на переносице так сильно, что мне становится жутко. – Ты даже в глаза ей смотреть не могла, когда она так в тебе нуждалась. Ходила в лес на охоту, не так ли? Хотела прикончить ее сама? Разве нет? – По ее искаженному мукой лицу заструились слезы. - Чем ты лучше? – кричит она так, что лицо ее багровеет, наливаясь цветом, словно вот-вот взорвется. – Сердца у тебя нет! Сколько раз я тебе повторяла – следи за Пейдж!? От тебя никакого толку!

Она раз за разом бьет ладонями по металлической сетке, и я боюсь, что они вот-вот начнут кровоточить.

Я стараюсь абстрагироваться.

Но не важно, сколько раз мать на меня кричала, к такому не привыкаешь.

Я забиваюсь в угол, стараясь держаться как можно дальше от нее. Что бы я ни сказала, ее безумная логика извратит мои слова и обратит их против меня.

Я мысленно настраиваю себя на то, что мне придется пережить очередную яростную истерику своей матери. Пусть это и не то, что бы мне хотелось испытать в «камере», в которой даже не ляжешь, настолько она мала. С другой стороны, для такого рода испытания ни времени нет подходящего, ни места.

Если станет совсем худо, я смогу себя защитить, мне хватит сил ее усмирить, но мать не остановится до тех пор, пока мне не придется сделать ей действительно больно. Предупредить агрессию – самый оптимальный вариант.

Но я понятия не имею, что мне такого сказать, чтобы она успокоилась. Этим всегда занималась Пейдж. В итоге единственное, что приходит на ум – музыка.

И я напеваю.

Ту самую песенку-извинение, которую пела нам мама, когда приходила в себя после обострения. Что-то о закатах, замках, прибое и скалах.

Она может меня проигнорировать, может рассвирепеть. Эта песня могла бы ее успокоить, а могла бы и рассердить. Единственное, в чем можно быть уверенным, имея дело с моей мамой – она абсолютно непредсказуема.

Ее рука взлетает в воздух и отвешивает мне пощечину.

Удар настолько силен, что мне кажется, след от него останется на всю жизнь. Она бьет меня снова. В третий раз я хватаю ее за руку прежде, чем она успевает коснуться моего лица.

В этой жизни я испытала много: меня резали, били, пинали, пихали, толкали, душили. Я имела дело с противниками всех мастей и размеров. И ничто так не ранит, как удар собственной матери.

Я напоминаю себе о том, что она уже несколько дней не принимает лекарства, но даже это не облегчает ни боль, ни обиду.

Я раздумываю над тем, как побороть мать, не причинив ее вреда, надеясь, что до серьезных приемов все-таки не дойдет. Кажется, надежды мои сбываются.

Ярость на ее лице сменяется тоской. Пальцы прекращают сжимать сеть. Она сутулится и скрючивается около дверцы со своей стороны.

Мамино тело сотрясают рыдания. Она плачет и кричит как дитя.

Муж оставил ее один на один с монстрами. Демоны отняли дочерей. Миру пришел конец. И никому ее не понять

Пейдж удалось бы утешить мать, она бы гладила ее по волосам до самой ночи, пока ту не сморил бы сон, пока на нее не снизошел бы покой. Ей приходилось делать это не раз, даже после того, как мать превратила ее в калеку.

Но я не Пейдж.

Свернувшись клубочком в углу, я зарываюсь пальцами в плюшевый мех игрушки, вцепившись в него что есть силы.