Глава I. ТРИ СИЛЫ.

Он проснулся от горя.

Пытаясь отогнать наваждение, Ахелой Кротонский стал мутно озираться вокруг. Но следом пришла боль.

Грудь медленно каменела, и там, глубоко, щемяще запульсировала жилка. Дыхание остановилось, и он в судорогах корчился на золоченом ложе. Затем что-то порвалось внутри и изо рта его потекла струйка темной крови.

Он подумал, что умирает. Очертания предметов, светильники, источавшие тусклое колеблющееся пламя, мраморные статуи - все заволакивалось мучительной багровой дымкой и отступало, а прямо под ним разверзалась холодная пустота.

- Боги Олимпа! - хрипела какая-то частица его сознания, все еще не угасшая. - Жить!

Боги безмолвствовали. Он видел себя уже повисшим над бездной, и из ее небытия долетал глумливый, беспощадный хохот. Этот смех разбудил в нем ужас, какого он никогда раньше не ведал. Знатный кротонец^[303] с криком сорвался со своего пышного ложа и замер на мраморном полу.

Очнулся он от холода. Деревянные ставни, распахнутые настежь, впускали свежий утренний бриз.

Ахелой понял, что дрожит. Сморщась, он поднялся с холодных плит и, закутавшись в тогу, подошел к оконному проему. Искусно вырезанная белая решетка не препятствовала зрению, и он стоял, глядя, как восходящее светило ласкает томные волны Тарентского залива.

Легкий морской ветерок, разбудивший его от обморока, пролетая над городом и садами, подхватывал запахи, из причудливого столкновения которых возникал острый и безнадежно желанный аромат Жизни.

И Ахелой стоял, прикрыв глаза, и дышал этим ветром, дышал, не в силах насытиться; крупные слезы текли по его усталому лицу и, смывая запекшуюся на подбородке кровь, алые, падали вниз...

Асклепиады^[304] не ошибались.

Прогноз болезни исполнялся с точностью до декады.

Что ж, прогноз, по крайней мере, даст ему возможность закончить дела, составить завещание.

Завещание?

Он был одинок. Никто не владел его душою, и он не владел ничьей. Это удобно. Но теперь...

Мука бессмысленности подступила к его горлу, и снова проснулся ужас небытия: предчувствие пустого и гибельного провала впереди, за которым - ничто. Его сердце противилось, разум горестно восставал и отказывался признавать эту холодную бездну в конце пути, но, не зная иного, сломленный, отступал перед НИЧЕМ.

И Ахелой бросился прочь из огромного каменного дома, от этих статуй и мраморных колонн, где даже стены говорили ему о блаженной и пустой беспечности, в которой провел он всю свою жизнь.

Он медленно брел по жарким улицам, не узнавая никого - то отрешенно смотря себе под ноги, то с удивлением оглядываясь по сторонам, словно пытаясь вспомнить что-то; что-то спасительное, важное, но оно все ускользало...

Короткая улочка, редко мощенная массивными истертыми каменными плитами, вывела его на площадь, куда, словно в озеро, стекалось несколько больших и малых улиц. Там вырастал, подобно могучей скале, очаровывающей своей гармонической слаженностью и устремленностью, храм Аполлона Гиперборейского. Десятки и сотни раз послушные руки проносили его мимо величественного строения, когда он, уже умащенный и натертый благовониями, отправлялся на один из многих в своей жизни пиров... И он равнодушно смотрел, приоткрыв занавес, как мимо проплывала лепная колоннада.

Храм отталкивал его, казался надменным, чужим, лживым. В богов верили лишь глупцы и охлос^[305].

Теперь Ахелой Кротонский - просто умирающий Человек - стоял перед этими колоннами и не решался вступить под их сень.

Но внимание его привлекло необычное оживление перед воротами храма. Стояло множество богатых носилок, толпились рабы, суетились какие-то люди, очевидно, не попавшие или не допущенные внутрь. Разносились то гневные, то примиряющие голоса. Общее волнение разбудило в нем интерес, который на мгновение вытеснил каменную боль из легких. Пройдя вдоль колоннады, он остановился перед входом, где несколько солдат пытались обуздать рвущийся охлос.

- Да поразит вас Громовержец! Говорю вам, храм заполнен, заполнен до предела! - выкрикивал надтреснутый голос. - Ступайте прочь!

На Ахелое была тога члена Совета Тысячи, и толпа по привычке расступилась перед знатным сановником.

Он не был здесь двадцать один год - со времени своего совершеннолетия. Неожиданное безмолвие объяло его, и Ахелой пошатнулся, будто оглушенный. В сумрачном дыхании храма угадывался фимиам. Совладав с мгновенным трепетом - подошел к низкой, почти в половину человеческого роста, арке, ведущей в Зал Церемоний. Над ней, прямо из гранитной стены, проступала скульптура Аполлона Гиперборейского.

Невольно склонившись перед ликом Божества, Ахелой двинулся сквозь арку. Зал Церемоний, как и говорил страж, оказался заполнен людьми, и, распрямляясь на выходе из арки, он чуть не ткнулся в чью-то спину.

Под сводами святилища звучал мягкий голос. Толпа заворожено внимала полному, но статному Человеку, который стоял у алтаря, озаренный двумя прямыми солнечными лучами, отвесно падающими сверху. Его благородное лицо обрамлялось белокурой курчавой бородой, а золотая перевязь, служившая ему поясом, и пурпурная повязка на лбу говорили, что Человек этот облечен властью Иерофанта.

Световые столбы, как тонкие сияющие колонны, послушно стояли по обе стороны от него, а он, выступая из пелены, клубящейся между ними, казался гигантом. И Ахелой с удивлением понял, что напряженно вслушивается в каждое тихое слово этого удивительного Человека, ловит мимику его лица, жадно следит за властными движениями его рук.

- Я принял последний вздох из уст гибнущего Египта и ныне свидетельствую о смерти Страны Тайн. Эллины! Горе вам, ибо то отец и мать оставили вас, и боги отвратились от вас, и меркнет щит Зевса над осененной Элладой! И дикие полчища движутся с востока, готовые пожрать вас, нет больше Священной земли, ее храмы разрушены, народ порабощен, и я видел плачущего царя, и дочь Египта, волосами метущую пыль у престола Зверя... И их слезы стали моей кровью, и я сказал: «Да спасутся молодые побеги и да воспрянут они могучими стволами на кровавом пути Зверя, и переломлена да будет шея его!» Обратясь, я видел все это, и с тех пор не знал ни одного спокойного дня, и глас гибнущего Египта всюду сопровождал меня. Тогда я распалил в себе Зевсов пламень^[306] и принес его вам: смотрите - он жжет ладони мои!

И жрец воздел над алтарем свои трепещущие руки. Они источали розовое сияние.

Не помня себя, Ахелой повернулся к какому-то Человеку:

- Кто это?

- Пифагор Самосский, сын Аполлона Гиперборейского... - Жрец понизил голос до шепота - чуть слышного, шелестящего, и многолюдная толпа, как сплавленная воедино, подалась вперед.

-

...Зевс был первый и Зевс последний;

Громовержец;

Зевс — глава, Зевс - середина; из Зевса все произошло;

Зевс был муж, и вечный Зевс был дева;

Зевс - твердыня земли и звездами усеянное небо,

Зевс - дыхание всего и поток неустающей теплоты,

Зевс - корень моря, Зевс - Солнце и Луна;

Зевс - властелин, Зевс — сам первовиновник Вселенной.

Одна сила, один Дух, могучая основа мира,

И одно Божественное Тело, в котором все круговращается...

Ахелой не понимал, что с ним творится. Бешеные огненные волны, разливающиеся от макушки к ногам, наполняли его; тело сотрясалось, как в лихорадке, глаза - ослепли; а из тьмы, закрывая Вселенную, на него надвигались пылающие очи Самосского жреца. Казалось, стены со стоном и скрежетом рушились вокруг, блаженство, смешанное с нечеловеческим страданием, разрывало его, швыряло из стороны в сторону, и он слепо брел во тьме, наталкиваясь на людей и размахивая руками, пока не упал, ударившись о колонну.

И он сидел, судорожно обхватив ее руками и тихо плача. Потом мрак, окружающий его, рассеялся; сквозь тупую боль в глазах он увидел, как Пифагор медленно движется в очарованной толпе, сопровождаемый несколькими учениками в легких белых одеяниях. Благословляя обеими высоко поднятыми руками склоненные головы, он шел к выходу.

Ахелой Кротонский с трудом протиснулся следом за учениками Пифагора. Многоликая толпа безмолвно вливалась в низкую, но широкую арку и, механически распрямляясь на выходе из нее, медленно текла дальше через Преддверие, к распахнутым воротам.

Солнечные лучи больно хлестнули по глазам, свыкшимся с глубинным сумраком святилища. Отыскав взглядом Пифагора, остановившегося поодаль и уже окруженного людьми, Ахелой стал протискиваться к нему.

Самосский жрец тепло щурился от солнца, объясняя что-то бедно одетой женщине, которая молча слушала его, и лишь ее глаза, то робкие, то сияющие, говорили, что все сказанное им становится единственной правдой ее души.

Ахелой медленно продвигался вперед, не отрывая глаз от Пифагора, не замечая ничего вокруг.

Да! Теперь он понял - это телесная боль, сливаясь с трепетным восторгом разума, делала его похожим на безумца. Что с того. Он — знал.

Еще минута - и он оказался лицом к лицу с Пифагором, глаза их встретились. Ахелой ощутил, как жрец прожег его насквозь взглядом, прошел через него, познал его всего. Тогда Ахелой Кротонский медленно опустился на колени, глядя в бездонные глаза этого человека.

- Сыне Аполлонов! - хрипло вырвалось у него. - Прости!

И, шагнув навстречу, Пифагор легко коснулся кончиками алых пальцев его влажного лба:

- Прощен будь.

Шесть месяцев он провел в горах, одиноко живя в небольшом домике у ключа, посещаемый лишь молодым пифагорейцем Фнлолаем да деревенским мальчиком.

С каждым днем мысли его приобретали все большую ясность, и под воздействием строгих, но ласковых речей Филолая выстраивались в систему.

По указанию Пифагора он продал земли и дома, облагодетельствовал слуг, отпустил рабов; отписал одну девятую часть всего имущества в пользу Ордена, на свое имя. Молодой наставник объяснил ему, что больной Человек не может быть принят в Пифагорейское Братство, ибо всякая болезнь есть долг Божеству, а поскольку между всеми братьями и сестрами существует незримая связь, долг распространится и на них, пока не будет выплачен.

- Союз Посвященных, - сказал Филолай, - не лечебница. Твое страдание не должно становиться незаслуженной ношей других. Очистись - и будешь допущен.

Ахелой понял всю суровую правоту этих слов.

Очищение, предреченное ему самим Учителем, постепенно охватывало его существо. Каждое утро он встречал великое рождение Светила короткой пифагорейской молитвой, стоя на коленях у ключа. Ритмично и глубоко дыша, он протягивал ладони к восходящему Солнцу, и ему казалось, что с первым лучом воздушная белая птица слетает к нему и он слышит ее пение...

Ахелой подолгу работал в саду, окапывая оливы и абрикосовые деревья, сажая овощи, ухаживая за цветами, и то были первые плоды его рук. Затем он торопился по заросшей каменистой тропинке вниз, к горному озеру, чтобы успеть к полуденному омовению.

И тогда - купая потное горячее тело в берилловых струях, он благодарил жизнедающее златокудрое Божество за то, что оно не отвергло такого Человека.

Строгая пифагорейская диета - парное козье молоко, свежие или едва проваренные овощи, немного меда, олив и печеного в золе хлеба - постепенно освобождала его организм от вредных излишков и укрепляла силы.

В скрытном уголке сада, окруженный ореолом из двадцати двух белых роз, стоял небольшой куб, вытесанный им по особым указаниям Филолая из цельного куска вулканической лавы. На нем, в самом центре, был утвержден редкий прозрачный сосуд со множеством граней. На дне его находился тяжелый золотой самородок - рыжеватый, с мягкими округлыми краями, очень ценный.

Самородок и кубок работы старинного египетского мастера — вот все, что осталось от некогда неисчислимых богатств Ахелоя Кротонского.

Каждое утро, после молитвы, чаша наполнялась чистой родниковой водой. Солнечные лучи преломлялись в тысяче искусно расположенных граней, пронизывали воду и собирались на самородке. Вода, золото и свет, сливаясь, вместе творили магическую силу. Вечером, когда самородок делался алым от гаснущих лучей и чаша наполнялась тихим сиянием, он вступал в розовый круг и, преклонив правое колено перед кубом, говорил заклинание Четырех Стихий, потом до последней капли выпивал содержимое кубка.

Будто солнечная молния озаряла сознание, и перед его прикрытыми глазами на мгновение вспыхивал удивительный мир: ходили, то вздымаясь, то опускаясь, рокочущие розовые волны, все вокруг заливали потоки белого света, а из волн, овеянный туманом, вставал неведомый остров. И Ахелой возносился, уже бесплотный и освобожденный, к этим волнам и плавал, купался в их немеркнущем розовом сиянии, а они текли сквозь его мысли и чувства, становясь частью его «Я», одновременно унося с собою что-то от него, память, быть может...

Потом волны выносили его к величественной алмазной лестнице и откатывались назад, а он стоял на верхней ее ступени и смотрел вниз на небо и на облака, расстилающиеся под ним, как ковер. И, уже повинуясь чьей-то чужой, не своей воле, Ахелой медленно шел вниз по прозрачным ступеням, и белые лучи хлестали его, как струи дождя, но не разбивались о поверхность тела, а пронзая - текли дальше...

Ахелой Кротонский приходил в себя, не понимая, почему кругом темно. Когда же зрение медленно возвращалось к нему, тусклый лунный свет, поигрывающий на гранях кубка, убеждал, что он снова находится в саду и что забвение его длилось долго.

И, возвращаясь домой по шумящему ночному саду, Ахелой с усмешкой вспоминал свое прошлое.

Болезней, не поддающихся самостоятельному лечению, нет. Существуют лишь люди, не готовые к самоисцелению или - недостойные его.

Самостоятельное лечение есть метод, твердо себя зарекомендовавший, подтвержденный многими фактами и потому не нуждающийся в специальном обосновании.

Задача этой части книги не доказывать действие механизма внутренних целительных сил организма (как и само их существование), но приготовить человеческое сознание к использованию таких сил.

Метод самостоятельного лечения можно определить так: