![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Типология знаков. Начиная с древних времен, можно выделить два принципиальных течения в отношении к слову, к словесному знаку ⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 7
Начиная с древних времен, можно выделить два принципиальных течения в отношении к слову, к словесному знаку, к знаку вообще. Эти взгляды прослеживаются не только в научных парадигмах, но и в наивных воззрениях на язык и коммуникацию. Но для начала введем два термина, широко используемые в лингвистике благодаря датскому лингвисту XX века Луи Ельмслеву: план выражения и план содержания знака, в упрощенном смысле (для вербального языка), это – звучание и значение, для других разновидностей коммуникации, это – внешняя оболочка знака (визуальный образ, архитектурное сооружение, жест, поступок или событие, пиктограмма и т.п.) и – опять же – значение. Семиотика или семиология, таким образом, является наукой о значащих формах, средствах выражения значения. Наивное сознание в процессе использования языка не разделяет эти два плана – выражение и содержание – да это и разрушило бы коммуникацию и сделало бы вербальные и невербальные языки непригодными для использования. Герой рассказа из австралийской радиопередачи чувствует скрытую угрозу своему коммуникативному миру. Анализ поведения человека нарушает само это поведение, точно так же, как и хирургическое вмешательство нарушает жизнь организма. Анализ неизбежно сталкивается с двумя сторонами знака, их взаимосвязью и взаимооотношениями. Как получается, что какая-то форма (сотрясение воздуха человеческим речевым аппаратом, начертания на листе бумаги, фотография, наскальное изображение и т.п.) может что-то обозначать для кого-то, а это значение может влиять на мнения и поступки людей? Может быть это значение находится ‘внутри’ этих знаков? Вопрос о значении – главный и самый парадоксальный вопрос коммуникативной теории и всего гуманитарного знания. Еще античные философы сформулировали два подхода к связи звучания и значения (при этом значением слова – преимущественно существительного или иногда глагола – считался предмет или действие, которое оно обозначает). Бытовое сознание наивного пользователя коммуникативной системы ‘не задумывается’: шелковый лоскуток – это просто шелковый лоскуток. Первобытное сознание (это доказано многочисленными наблюдениями этнографов за ритуальными действиями и т.п.) не разделяет не только звучания и значения, но и отождествляет предмет с обозначающим его словом или другим символом. Вспомните о заговорах, колдовстве, когда действия над символами считаются способными изменить существующее положение вещей. Многие современные люди верят в приметы: когда ассоциативная или традиционная связь предметов с людьми и событиями (план содержания) принимается за реальную связь, люди верят в возможность влиять на события, на свою судьбу и других людей. Какая связь между черной кошкой, перебежавшей вам дорогу и Вами? Эта связь именно семиотическая: образ черной кошки (план выражения) традиционно связан с возможностью несчастья (план содержания). Но есть ли при этом связь между этой самой конкретной кошкой и несчастьем? Как поется в песне: Говорят, не повезет, если черный кот дорогу перейдет, а пока наоборот: только черному коту и не везет. Люди ‘не ладят с котом’ только благодаря засоренности своего сознания принимаемыми ими на веру, без анализа, ассоциациями. Правда, других и не бывает. Людям просто необходимо жить в мифологизированном мире, где звучание и значение, знак и предмет связаны, поскольку эта связка в сознании позволяет организовать как работу самого сознания, так и действия человека в окружающем мире. Знаки, таким образом, это мифологические единицы (мифологемы), способствующие организации человеческой деятельности. Если начать их анализировать, то миф разрушится, остановится и деятельность. Поэтому в человеческом обществе и произошло разделение труда: большая часть людей обычно не задумывается, используя знаки, задумываются только специалисты, исследователи и коммуникативные технологи. Знак как мифологема – очень экономное средство. Не нужно каждый раз анализировать, почему тот или иной звуковой или визуальный комплекс отсылает наше сознание к определенному предмету или идее. Как пишет теоретик массовой коммуникации М.Мак-Люэн, миф не хромает, а прыгает (здесь полезно вспомнить английское выражение to jump at conclusions, досл. ‘прыгать на выводы’, т.е. приходит к выводам без рассуждений). Это не является недостатком коммуникации. Если бы приходилось рассуждать над каждым знаком, коммуникация просто остановилась бы. Попробуйте несколько минут читать одно и то же слово, и вы столкнетесь с известным в психолингвистике парадоксальным явлением: выветриванием семантики. Слово перестанет для Вас иметь значение! Так, экспериментальным путем, Вы сможете доказать себе существование двух семиотических планов. Однако эта ‘скоропалительность выводов’ может сыграть и довольно негативную роль: вас могут обмануть, заставив сделать быстрый вывод, которого вы могли бы и не сделать, если бы решили подумать подольше. В особенности широко этим пользуются политические деятели и пропагандисты. Если слово в бытовом сознании настолько тесно связано с предметом, то иногда можно предъявлять электорату слова вместо предметов и реальных поступков. Можно вспомнить продовольственную программу ЦК КПСС, когда предполагалось, что манипуляции со словами должны ‘накормить народ’. Подобная нерасчлененность предмета и слова, значения и звучания действительно предопределена чисто технически: расчлененный язык использовать невозможно. Однако в этом зарыта и очень злая собака: возможность если не лгать, то мистифицировать, вводить наивного человека в заблуждение относительно положения вещей с помощью слов. Как это возможно? Вернемся к древним грекам. Две теории, выдвинутые в ту пору, до сих пор и в современных учебниках называются по-гречески: φ ύ σ ε ι и θ έ σ ε ι (что значит по природе и по установлению). То есть, слова связаны с обозначаемыми предметами (звучание со значением) по природной необходимости, почти детерминистической естественной закономерности (φ ύ σ ε ι). Или же, наоборот: слова никак естественным образом не связаны с предметами, а их значение приписывается их звучанию по исходной договоренности, по установлению (θ έ σ ε ι). Однако сразу стоит заметить, что ни φ ύ σ ε ι, ни θ έ σ ε ι в сильных своих вариантах давно уже не используются, и если искать истину, она скорее всего лежит посередине, остается только выяснить, как именно. Если использовать известный в науке прием reductio ad absurdum (какой-то принцип ‘доводится до абсурда’, то есть, применяется со скрупулезной точностью и тщательностью во всех случаях), то теория φ ύ σ ε ι, в конечном итоге, приводит к так называемому ‘парадоксу истинных стаканов’: если слова и предметы связаны по природе, а высказывания со словами могут быть истинными и неистинными, то и предметы (например, стаканы) могут быть истинными и неистинными. Но это явная чушь, понятие истинности неприменимо к стаканам. В то же время, именно в этом пункте содержится наиболее смертоносное оружие любой идеологии, пропаганды, рекламы. Ведь наивный-то пользователь действительно добровольно заблуждается в отношении природной связи звучания и значения, слова и предмета (это называют мотивированностью знака: значение мотивировано обозначаемым предметом). Для пользователя коммуникативной системы удобнее, да даже и жизненно необходимо, чтобы слово в его деятельности непосредственно связывалось с предметом. И вот тут-то манипулятор общественного мнения (иногда искренне желая, чтобы было как лучше) и ‘подсовывает’ наивному пользователю нужное ему (манипулятору) слово вместо нужного тому (пользователю) предмета. Примеров этому масса и в современной политической жизни, и в прошлой (современные коммунисты в отношении лиц пенсионного возраста, Лукашенко в отношении ностальгизирующих по Советскому Союзу, демократы в игре с национальной и националистической лексикой). Разумеется, в стратегии обмана есть еще масса нитей, однако основа и сама возможность обмана предоставляется несовпадением интуиции наивного пользователя в отношении мотивированности знака с реальной несвязанностью значения со звучанием, принципиальной немотивированностью знака. Теория θ έ σ ε ι, несмотря на кажущуюся противоположность, также представлена в мифологизированном сознании наивного пользователя. Большинство нелингвистов убеждены, что правила в языке устанавливаются кем-то, а языковеды занимаются разработкой этих правил, языкознание – это наука о том, ‘как правильно говорить’. Этот миф находит свое отражение в особом жанре ‘писем в редакцию’, в которых авторы протестуют против того или иного слова и т.п., ‘жалуются’ в газету (по-английски это называется complaint tradition). Надо сказать, что это – лишь одно из проявлений одного из величайших заблуждений человечества, касающегося всего так называемого ‘гуманитарного знания’. В гуманитарном знании, как известно субъект и объект исследования как бы ‘совпадают’ в одном лице – человеке. Возникает соблазн навязать познаваемому миру свое видение, а то и заставить этот мир жить по придуманным и внедряемым человеческой волей законам (в социологии это называется волюнтаризмом). Подобный соблазн возникает и при изучении мира вне-человеческого (физического), но там легче от него избавиться. Здесь же, в сфере гуманитарных знаний, получается, что язык и другие коммуникативные и общественные системы – свойство мое, человека, значит, я могу делать с ним все, что хочу. Однако, носители подобных мнений не учитывают одного, но весьма существенного фактора: а согласятся ли остальные участники процесса коммуникации с их мнениями и нововведениями, даже проще: поймут ли они их? Разумеется, субъект (человек) и объект (человек) в гуманитарном знании совпадают, но, во-первых, это разные роли человека (об этом поговорим отдельно позже), а во-вторых, здесь имеется в виду абстрактный, совокупный человек, отдельный же индивид – всего лишь человекоединица, и не может претендовать на репрезентацию всего человеческого сообщества или даже отдельной социальной группы. Не сможет он и навязать свои правила употребления языка остальным индивидам (во всяком случае, сразу, бескровно и экономично). Аналогично положение и в других гуманитарных системах: в системе экономических взаимоотношений может быть, мне и хочется иметь много денег, но мой сосед не дает их мне просто так. Как и в экономической системе (инфляция и т.п.), в системе языковой деятельности наблюдаются закономерности, не зависящие от волеизъявления отдельного индивида, то есть, такие, которые принято называть ‘объективными’. Именно эти закономерности и интересны научному исследованию коммуникативных систем, в котором изучаются не ‘правила из учебника’, а интуиции наивных пользователей. Это, впрочем, не исключает и сознательного воздействия на язык и нормы коммуникативного поведения (нормотетика – установление норм, вторая часть этого слова связана как раз с греческим корнем θ έ σ ε ι). Как видим, ни теория φ ύ σ ε ι, ни теория θ έ σ ε ι в их чистом виде не могут дать исчерпывающего ответа на вопрос о соотношении слова и вещи, звучания и значения, плана выражения и плана содержания знака в различных системах коммуникации. Современная семиотика в качестве своего основного принципа выдвигает тезис о принципиальной немотивированности знака, его арбитрарности. Это значит, что между звучанием и значением нет необходимой, принципиальной связи. Следует признать, что и этот тезис можно обнаружить и в бытовом сознании: в поговорке Хоть горшком назови, только в печку не сажай. Принцип немотивированности знака является первым фундаментальным законом семиотики, лингвистики и теории коммуникации. Другой стороной знака является как раз обратное его свойство, то есть его мотивированность, его внутренняя форма и т.п. Сочетание этих двух принципов должно пониматься диалектически, впрочем знак, как посредник между миром и человеком, сферой предметов и сферой смыслов, и не может не испытывать влияния с двух этих сторон во всех отношениях. Произвольность знака динамическая его сторона, обусловливающая самую возможность коммуникативного его употребления и изменений в системах коммуникации. Произвольный перенос значения совершается уже в исходном пункте семиозиса (знакотворчества, создания знака), в употреблении aliquis pro aliquo (латинское выражение, служащее ‘девизом’ семиотики, оно значит: что-то вместо чего-то). Мотивированность консервативная, нормотетическая сторона, обусловливающая относительную стабильность картины мира в языке и коммуникативных системах в целом. Произвольность знака не абсолютна и не относительна, но именно принципиальна, для выполнения функции обозначения безразлично, какая именно сторона объекта будет взята в качестве основы для семиозиса (распространенный лингвистический пример: рус. земляника, нем. Erdbeer от Erde = земля, англ. strawberry от straw = солома и т.п.), но то, что взята именно эта сторона, остается как норма для определенного исторического момента (периода). Решение этого противоречия возможно с введением параметра времени и позиции пользователя – отправителя или получателя сообщения. До употребления (создания) знака отправитель имеет поле возможного выбора, после употребления (создания) знака, это – уже факт, подлежащий интерпретации получателем. Можно изобразить динамический аспект соотношения мотивированности и арбитрарности знака графически: Проблема соотношения слова и вещи, слова и смысла, языкового знака и значения порождала и порождает массу споров и дискуссий. Проблемы коммуникации в философии XX в. Философская традиция изучения коммуникации в XX в. еще более многообразна. В ней получили продолжение идеи семиотики и герменевтики; кроме того, большое внимание проблеме человеческой коммуникации было уделено в рамках таких философских направлений, как экзистенциализм, персонализм, аналитическая и лингвистическая философия, диалогическая философия и др. Экзистенциализм, или философия существования, утвердился и стал одним из самых мощных философских течений в Европе в период между двумя мировыми войнами. Идеи, созвучные экзистенциалистскому стилю философствования, можно встретить и у некоторых мыслителей, заявивших о себе еще в XIX в. (С. Кьеркегор, Ф.М. Достоевский и др.). Однако оформление экзистенциализма как особого философского направления относится к 1920-м гг. Его основными представителями являются М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.П. Сартр, Г. Марсель, А. Камю, русские мыслители Л. Шестов и НА. Бердяев. Предмет и цель философских исследований экзистенциализма — внутренний мир личности, изолированной от общества. По своему характеру это философия человеческой некоммуникабельности. Термином «экзистенциализм» обозначается ряд концепций, сущность которых есть способ переживания личностью противоположной ей чуждой и враждебной действительности. В центре внимания — внутренний мир человека; социальная жизнь представляется в виде продолжения и расширения этого внутреннего мира, и кризис личности понимается как кризис человеческого бытия вообще. Распространение экзистенциализма и близких к нему идей было связано с историческими потрясениями, которые переживал мир с начала XX в.: Первая мировая война, свидетельствующая о глубочайшем кризисе европейского общества и культуры; революция в России; возникновение и укрепление авторитарных и тоталитарных режимов во многих странах Европы накануне Второй мировой войны; потрясения Второй мировой войны. Все эти события обнаружили явный дефицит гуманности в самом фундаменте научно-технической цивилизации — в отношениях между людьми. Разочарование во всемогуществе знания, науки, которая не смогла справиться с социальными кризисами и потрясениями, заставило многих философов обратиться к вопросам о смысле жизни. Ответ содержал в себе констатацию ее бессмысленности, абсурдности бытия, вырваться из которого человек уже не в состоянии. Прежде всего экзистенциализм — это философия бытия. Но в качестве бытия выступает не нечто наличное, данное, а переживание: экзистенциализм понимает его как внутреннее переживание субъектом своего «бытия в мире». Бытие трактуется как непосредственно данное человеческое существование, как экзистенция, которая непознаваема и невыразима ни научными, ни рациональными философскими средствами. Экзистенция в принципе необъективируема, стало быть, ее нельзя отождествить ни с чем, научно постигаемым. Всякое понятие огрубляет действительность: оно не способно до конца выразить человека («не хватает слов»). В этом и состоит проблема человеческого одиночества: человек не может быть до конца понят другим человеком, он не может до конца понять другого человека, разделить его чувства и переживания. Непосредственность существования человеком переживается, но поделиться с другим своим переживанием он не в состоянии. Люди принципиально одиноки, они обречены на взаимное непонимание, считает Камю. Каждый человек — целый мир. Но эти миры не сообщаются друг с другом. Общение людей скользит лишь по поверхности и не затрагивает глубины души. По Хайдеггеру и Сартру, экзистенция есть бытие, направленное к ничто и сознающее свою конечность. Она проявляется тогда, когда человек оказывается на пороге вечности, в виде таких переживаний, как страх, тревога, тошнота (Сартр), скука (Камю) и т.п. Именно в «пограничной ситуации» (Ясперс), в моменты глубочайших потрясений человек прозревает экзистенцию как корень своего существования. Согласно Камю, перед лицом ничто, которое делает человеческую жизнь бессмысленной, прорыв одного индивида к другому, подлинное общение между ними невозможно. Только фальшь и ханжество. Несколько отлична от позиции большинства экзистенциалистов точка зрения К. Я с п е р с а. Мир Ясперса, по выражению П.П. Гай-денко, «это всегда — мир коммуникации». Он выступает сторонником «живой, повседневной, непрекращающейся коммуникации людей, решающих с помощью дискуссий, споров, столкновения точек зрения и позиций научные, политические и социальные проблемы; только путем свободной дискуссии, развернутого и широкого столкновения мнений могут решаться важнейшие вопросы в обществе» (Человек и его бытие как проблема современной философии. М., 1978. С. 129). Ясперс проводит различие между «объективной» и «экзистенциальной» коммуникацией. Объективная коммуникация обусловлена любого рода общностью между людьми (общие интересы, общая культурная принадлежность и т.п.). Экзистенциальная коммуникация возникает в ситуации общения двух, трех или нескольких близких людей, их разговора о самых важных для них «последних» вопросах, в ходе которого возможен «прорыв экзистенции к транс-ценденции» (от существования к сущности). Способность человека к коммуникации отличает его от всего остального сущего, благодаря ей человек может обрести самого себя, она лежит в основе экзистенциального отношения между людьми, как отношение между Я и Ты. Такого рода отношения возникают между людьми общающимися, но одновременно сознающими и сохраняющими свои различия, идущими друг к другу из своей уединенности. Человек, считает Ясперс, * не может быть самим собой, не вступая в общение, и не может вступать в общение, не будучи уединенным, не будучи «самостью». Таким образом, коммуникация, по Ясперсу, является универсальным условием человеческого бытия. Персонализм — теистическая тенденция в западной философии, полагающая личность и ее духовные ценности высшим смыслом земной цивилизации, — дает сходные оценки состояния человеческой коммуникации. Считается, что термин «персонализм» впервые употребил Ф. Шлейермахер в «Речи о религии к образованным людям, ее презирающим» (1799). Основным манифестантом персонализма в XX в. стал французский философ Э. Мунье (1905— 1950), автор многочисленных работ, среди которых «Персоналист-ская и коммунитарная революция» (1935), «Введение в экзистенциализм» (1947), «Персонализм» (1949). Кризис общения, характерный для социально-исторической ситуации первой половины XX в., Мунье объяснял пороками индивидуализма. Он формирует изолированного человека, который постоянно защищается. По этой мерке скроена идеология западного буржуазного общества. Человек, лишенный связей с природой, наделенный безмерной свободой, рассматривает ближних с точки зрения расчета, он завистлив и мстителен. Потому естественным состоянием общества Мунье считает состояние гражданской войны: «с самого начала истории дни войны были куда более многочисленны, чем дни мира». Враждебность сменяется равнодушим, общение блокировано потребностью обладать и подчинять себе. Каждый партнер с необходимостью становится либо тираном, либо рабом. Таков характер современной агонизирующей цивилизации, заключает Мунье в работе «Персонализм». Антитезой индивидуалистического общества выступает персо-налистско-коммунитарное общество. В нем нет ничего от анонимного массового общества, это не диктатура и не правовое общество просветительского типа, основанное на компромиссе эгоистических интересов. Персоналистская модель основана на любви, реализующейся в отзывчивости и сопричастности, когда личность принимает на себя судьбу, страдания и радость ближних. По сути речь идет о христианской идее, которую нельзя претворить политическими средствами, но которая может рассматриваться как регулятивный идеал и как критерий справедливости. В действительности черты коммуни-тарного общества Мунье усматривал в упразднении пролетариата и 1 порождающих его условий, в замене анархистской экономики свободного рынка персоналистски организованной экономикой, в со-; циализации вместо огосударствления, развитии профсоюзного движения, реабилитации труда, примате труда над капиталом, уп-] разднении классовых и цензовых различий, примате личной ответ-; ственности над анонимным этикетом. Критикуя пороки буржуазного общества, Мунье не становится; на позиции марксизма, поскольку марксизм для него лишь непокорное дитя капитализма, поскольку он исходит из тех же материалистических предпосылок, что и капитализм; заменяет рыночную стихию госкапитализмом; подавляет коллективизмом личную свободу.; Личность в персонализме не ограничена другими личностями, общественными и политическими структурами. Напротив, ее и нет иначе, как в других и через других. Когда общение нарушается или; прерывается, человек теряет самого себя. «Любое безумие есть не что иное, как поражение в общении: а1[ег (другой) становится-а1еши5 (чужой), Я становлюсь чужим мне самому. Это значит, что я' существую, поскольку я есть для других, по существу — «быть озна^ чает любить» (Э. Мунье). Таким образом, совокупности внешних по отношению к индивид! ду форм совместной деятельности людей персонализм противопо-я ставляет личностное сообщество, где происходит объединение людей в духе, «по ту сторону слов и систем». Коммуникация в философии персонализма — общение, основывающееся на взаимопонимании, дискуссии, что становится противовесом доктрине общественного договора, так как его участники воспринимают и осознают друг друга только в свете своих обоюдных обязательств — абстрактно и безлично. В результате возникают мнимые коллективы «массового общества» — корпорации,.группы давления, бюрократизированные институты. Коммуникация же — взаимозависимость, противоположная договору, основывается на интимных контактах и осознанной духовной общности. «Контакт — вместо контракта» (Ф. Кауфман), эмпирические формы которого (прямого контакта сознаний) — беседа, дискуссия, «безграничное взаимное пребывание в беседе» (К. Ясперс). Философский анализ коммуникации, осуществляемый в рамках различных школ, сопряжен с понятием «дискурс». В немецкоязычном словоупотреблении «дискурс» — подчиненное понятие по отношению к понятию диалога: дискурс есть диалог, ведущийся с помощью аргументов. У Ю. Хабермаса и К.О. Апеля дискурс — форма коммуникации, а именно: такой способ коммуникации, в котором сталкиваются различные высказывания, явным или неявным образом содержащие притязания на общезначимость. Во французском словоупотреблении термин «дискурс» имеет широкий спектр значений — от свободной беседы, диалога и рассуждения до методически отрефлектированной философской речи. Диалогическая философия (философия диалога, диалогизм) — совокупное обозначение философских учений, исходным пунктом которых является понятие диалога, — получила широкое распространение в XX в. Диалогическое отношение, или отношение Я — Ты, мыслится при этом как фундаментальная характеристика положения человека в мире. Диалогическая философия полемически заострена против трансцендентальной философии сознания, отправной точкой которой выступает автономное (и в этом смысле — «монологическое») Я. Утверждая первичный характер отношения Я — Ты, представители диалогической философии настаивают на том, что вне этого отношения человеческий индивид вообще не может сложиться в качестве «самости». Хотя принципиальную значимость Я — Ты-отношения в структуре человеческого отношения к миру подчеркивали уже многие мыслители XIX в. (например, Л. Фейербах), в качестве отосительно самостоятельного интеллектуального течения диалогическая философия сложилась в 1920-е гг. Независимо друг от друга и опираясь на различные философско-ре лигиозные традиции, ее основоположения развивали М. Бубер,, Ф. Розенцвейг, А. Гарнак, Ф. Гогартен. После Второй мировой; войны идеи диалогической философии разрабатывали Г. Марсель, Э. Левинас и др. Пожалуй, наиболее обстоятельно «диалогический принцип» был разработан М. Буберрм (1878-1965) в известной работе «Я и Ты» (1923). В диалогическом принципе Бубер указывает на два» типа человеческих отношений: отношения с вещным миром (Я — | Оно) и отношения с другими людьми (Я - Ты). В первом случае че-| ловек находится перед миром вещей — объектов познания, экспе-| риментирования и использования. Оно — это объект, объективиро-1 ванная реальность. Ситуация принципиально не изменится, если] Оно заменить на Он или Она. Во втором случае Ты уже не объект,! Ты вторгается в жизнь Я, меняя ее своим присутствием. Сущность] Я заключена в фундаментальном отношении к Ты. В паре Я — Оно Я предстает как индивидуальность и достигает*! осознания себя как субъекта. В паре Я — Ты Я предстает как лич-1 ность и достигает осознания себя как субъективности. Индивиду-1 альность проявляется постольку, поскольку она отличается от дру-1 гих индивидуальностей. Личность проявляется постольку, посколь-1 ку она входит в связь с другими личностями. Индивидуальность за-! дана своей несхожестью, но личность конституируется только! отношением с другими личностями. Именно Ты делает мое Я, в| присутствии Ты растет Я, понимающее свое несовпадение с Ты!; И если в отношении с Оно Я может говорить, создавая теории и \ используя его, то в отношении с Ты Я не говорит, а общается. Реальность становится человечной именно в диалоге. Говоря Оно,! мы обладаем, говоря Ты, мы общаемся в диалоге. Ты не есть объект,! Ты — субъект изначально. Субъект Ты поэтому соединяется с субъ-1 ектом Я. «Я берет исток именно с моего отношения с Ты, только Г став Я, я могу сказать Ты» (М. Бубер). «Встреча одного с другим» образует, по Буберу, «диалогику», или] «бытие человека с человеком». На языке местоименных категорий! это бытие определяется словом Мы, фиксирующим стремление фи-| лософа преодолеть индивидуалистическое, самодовлеющее Я. Мы, подчеркивает он, потенциально включает Ты. Только люди, спо-| собные правдиво говорить друг другу Ты, могут говорить о себе! Мы. Бубер полагает, что его позиция позволяет преодолеть две одно-> | сторонности в понимании человека — индивидуализм и коллекти-1 визм (последним он называет такой взгляд на человека, который! видит только его «общественную» сторону, игнорируя его индив№|дуальность). Они неспособны постичь «целостность» человека, которое есть единство индивидуального, личностного и общего. Вместе с тем диалогическая философия подвергается критике. Так, Ю. Бохеньский (1902—1995), польско-швейцарский философ, считает, что в диалоге самом по себе не заключено ничего особенно таинственного или «философского». Некоторые философы, отмечает он, превратили диалог в настоящее суеверие. Речь идет о явном предрассудке. «Диалогическое» суеверие не столь распространено, как другие заблуждения, однако оно часто встречается у проповедников, журналистов, интеллектуалов и им подобных. Одним из главных его источников является концепция экзистенциализма, согласно которой человек существует лишь тогда, когда вступает с кем-либо в «коммуникацию». Но хотя наши понятия действительно связаны со словами, а слова мы употребляем именно в диалоге, из этого вовсе не следует, что человек не может существовать — и вести при этом насыщенную жизнь — без какого-либо обмена мыслями с другими людьми. В любом случае фактом является то, что великие люди иногда совершали свои деяния в одиночестве, следовательно, именно в одиночестве их существование было наиболее насыщенным. Ясно, заключает критик, что «диалогическое» суеверие импонирует людям слабым, испытывающим потребность в других, тем людям, которые не чувствуют себя достаточно сильными, чтобы самостоятельно бороться с судьбой. Такие люди воспринимают заблуждение, связанное с диалогом, с большим энтузиазмом. К этому приводит еще одна причина — коллективизм, чрезмерный упор на общество; людям постоянно внушают, что без поддержки общества они — ничто, следовательно, они ничто и без диалога. Герменевтика, философско-методологические основы которой были заложены в XIX в. Ф. Шлейермахером, в XX в. обретает статус самостоятельного направления современной философской мысли. В герменевтике разрабатываются категории, принципиально важные для теории коммуникации. Среди них особый статус приобретают категории «понимание» и «интерпретация». Проблемы изучения и истолкования текстов вызвали философский интерес к вопросу о «понимании». Понимание — уразумение смысла или значения чего-либо. Герменевтический подход состоит в трактовке процесса понимания как поиска смысла в противовес пониманию как приписыванию значений. Интерпретация понимается как истолкование текстов, направленное на понимание их смыслового содержания; в математической логике, логической семантике, философии науки интерпретация — установление значений выражений формального языка. В качестве практики интерпретация существовала уже в античной филологии («аллегорическое толкование» текстов), в средневековой экзегетике (христианская интерпретация языческого предания), в эпоху Возрождения («критика текста», лексикография, «грамматика», включавшая в себя стилистику и риторику) и Реформации (протестантская экзегетика XVII в.). Первые попытки теоретического осмысления интерпретации связаны с возникновением герменевтики (Ф. Шлейермахер). Для решения проблемы понимания необходимо выполнить следующие условия: раскрыть историческую природу текста; выявить сущность процесса понимания и интерпретации. Таким образом, принципиальным становится выделение условий понимания, которые образуют контекст «жизни» анализируемого текста. Этот контекст воссоздается при помощи филологической, исторической и психологической интерпретаций. Через понимание и интерпретацию герменевтическая проблематика вливается в феноменологию. Герменевтика (с ее функцией осмысления и интерпретации), логика (функция выражения смысла), феноменология (функция обнару-, жения смысла) сплетаются в единой деятельности разума. Герменевтика как философско-методологическое учение неоднородна, в ней можно выделить следующие направления. Идеи герменевтической феноменологии получили развитие в творчестве русского философа Г. Г. Шпета (1879— | 1940), последователя феноменологического учения Э. Гуссерля.^ В сочинении «Внутренняя форма слова» (1927) он предвосхитил! многие идеи позднейшей герменевтики и философии языка. Шпет полагал, что в современной философии проблемы пони-| мания и интерпретации излишне психологизируются. По его мне-| нию, смысл слова объективен и может быть познан непсихологи-«ческими методами. Поэтому герменевтика как искусство постиже-1 ния смысла должна с необходимостью включать в себя научные! семиотические, логические и феноменологические методы, т.е. ме тоды объективного постижения изучаемого явления. Субъектив ные факторы также должны включаться в исследование текстов под общим названием «условия понимания», но их постижение должно обеспечиваться историческим методом. Созданный текс «живет» самостоятельной жизнью, его смысл уже не зависит воли автора, он объективируется как вещь в себе и для нас. Шпет уловил, что герменевтика как самостоятельное философ ское направление адекватна интерпретационной, диалогично» природе философии. Отвергая односторонность философского сциентизма, он соединяет объективно-рационалистическую позицию и интерпретационные приемы философского знания. В результате возникает синтез герменевтики и феноменологии. Герменевтика занимается анализом понимания и должна отвечать на вопрос «Как возможно понимание?», т.е. фактически является философией понимания. Феноменология анализирует смысл и методы его образования. Феноменологическая герменевтика синтезирует оба эти направления в одной философской парадигме. В результате акт понимания включает в себя в качестве структурных компонентов разум и объект познания (текст). Понятие текста получает предельно широкую трактовку как знаково-символической информационной системы, включающей обычные носители информации — устную и письменную речь (книги, газеты, письма и т.п.). При таком подходе проблематика языка смыкается с проблематикой сознания, что приводит, по мнению Шпета, к новому понятию «языковое сознание». Поскольку тексты суть продукты человеческой деятельности, на которых запечатлено влияние языкового сознания, постольку понимание текста должно опираться на принципиальный анализ языкового сознания в широком культурном контексте, в котором оно формируется и функционирует. Онтологическое направление в герменевтике развивает М. Хайдеггер (1889—1976), сделавший предметом герменевтического анализа язык. Язык у него выступает как сущностное свойство человеческого бытия. А так как понимание возможно только в языке и при помощи языка, то язык определяет постановку всех герменевтических проблем. В нем отражается весь мир человеческого существования и через него герменевтика у Хайдегге-ра «выходит» на анализ человеческого бытия. «Тайна» бытия, по Хайдеггеру, сокрыта от человека. Существующий язык, подчиненный логическим правилам, грамматике и синтаксису, ставит непреодолимые пределы тому, что люди хотят сказать друг другу. Пользуясь таким языком, люди говорят о сущем, а не о бытии, в смысл которого им не дано проникнуть. Как же тогда бытие приоткрывает свою тайну? Раскрытие случается только в языке, но не столько в научном, сколько в поэтическом: «Язык — дом бытия. И в нем обитает человек. Мыслители и поэты — хранители этого обиталища» (М. Хайдеггер). В языке, пишет Хайдеггер в эссе «Гёльдерлин и сущность поэзии» (1937), поэту раскрывается дар бытия, им, поэтом, говорящего. Важно поэтому уметь слышать бытие, отдаться в его власть и стать свободным Для восприятия истины и слова. Онтологизируя языковую проблематику герменевтики, Хайдег-гер способствует превращению герменевтики в учение о бытии, закрепляя тем самым ее философский статус. По его мнению, герменевтика имеет дело не столько с правилами интерпретации текстов, теорией лингвистического понимания, сколько с нашим общим отношением к миру, в котором мы живем. По сути дела, она представляет собой феноменологическое определение специфики самого человеческого существования, поскольку понимание и интерпретация составляют фундаментальные способы человеческого бытия и механизмы коммуникации, и потому он рассматривает философию как герменевтическую интерпретацию этого бытия. Большое влияние на современную философию оказали герменевтические идеи Г.Г. Гадамера (1900—2002), ученика М. Хай-деггера, автора классического труда «Истина и метод» (1960). Гада-мер критически осмысливает предшествующую герменевтическую традицию, в первую очередь учение Ф. Шлейермахера, который стремится к исторической реконструкции прошлого состояния произведения искусства (текста) через реконструкцию его культурного контекста. Для Гадамера такая реконструкция («репродукция прошлой продукции») «не более осмысленна, чем реставрация прошлой жизни». Цель'ю герменевтического искусства должно стать не «вживание в мир автора», а представление этого мира «в себе» для актуализации его для себя. Развивая предложенный Хайдеггером «онтологический поворот» герменевтики к проблеме языка, Гадамер в качестве важнейшей выделяет категорию «предпонимание» — совокупность «предрассудков», «предсуждений», «предмнений», «предвосхищений», определяющихся традицией «горизонт пониманий». Центральным, обусловливающим все остальные является понятие предрассудка — «это суждение, которое имеет место до окончательной проверки всех фактически определяющих моментов» (Гадамер). Следовательно, предрассудок — не обязательно ложное суждение, в нем могут быть как положительные, так и отрицательные моменты. Предрассудки, по Гадамеру, — это элементы традиции, живущие в современности, это связь истории и современности. Поскольку любая традиция нерасторжимо связана с языком, в нем выражается и им в определенной степени обусловлена, постольку главным предметом и источником герменевтической рефлексии должен стать язык как структурный элемент культурного целого. Язык кроме переносимого смысла сохраняет объективные и субъективные предпосылки понимания. Язык, по Гадамеру, есть мир, который окружает человека, без языка невозможны ни жизнь, ни сознание, ни мышление, ни чувства, ни общество, ни история и т.д. Все, что связано с человеком, находит свое отражение в языке. Язык есть не только «дом бытия» (Хайдеггер), но и способ бытия человека, его сущностное свойство. Язык является условием познавательной деятельности человека. Таким образом, понимание из модуса познания превращается в модус бытия. Принципом и источником действительного понимания и взаимопонимания является диалог, разговор, коммуникация. Идеи Гадамера существенно переориентируют устремления герменевтики как философско-методологической дисциплины. Она обретает еще большую философскую значимость, становится учением о человеческом бытии и коммуникации. В последние десятилетия монополия герменевтики на разработку проблематики понимания текста оказалась несколько ослаблена: герменевтическая методология либо дополняется психоаналитической и структуралистской, либо исследуется как эпистемологи-ческая и логическая проблема. Неопозитивизм (или аналитическая философия) складывается в начале XX в. в рамках философского позитивизма; это «антиметафизическое», аналитическое направление, знаменующее «лингвистический поворот» философии. Новое направление объявило, что философия имеет право на существование не как метафизика, «мышление о мире», а лишь как «логический анализ языка». С точки зрения неопозитивизма все наше знание о мире дают только конкретные эмпирические науки. Философия же не может высказать о мире ни одного нового положения сверх того, что говорят о нем отдельные науки, не может создать никакой картины мира. Ее задача состоит в логическом и лингвистическом анализе и прояснении тех положений науки и здравого смысла, в которых может быть выражено наше знание о мире. Аналитическая философия представлена, прежде всего, школами логического позитивизма и лингвистической философии. Философские исследования в них носят характер аналитической процедуры, которая у логических позитивистов ориентирована на «совершенный язык» формальной логики, а в лингвистической философии — на естественный язык. Сведением философии к логическому анализу неопозитивизм обязан в первую очередь Б. Расселу, который использовал для этого достижения математической логики. Рассел полагал, что метод логического анализа может способствовать разрешению философских проблем (собственно, сами эти проблемы имеют логическую природу), и объявил, что логика составляет сущность философии. Р. Карнап еще более сузил понимание философии, сведя объект ее исследования к логико-синтаксическому анализу языка и объявив, что философские проблемы — это не что иное, как языковые проблемы. Логический позитивизм. Сосредоточенность на частные логико-методологических исследованиях, на анализе языка науки характеризует деятельность так называемого Венского кружка ^Ф. Вайс-ман, Г. Ган, К. Гедель, Р. Карнап, О. Нейрат и др.), возникиего в начале 1920-х гг. и просуществовавшего вплоть до начала Второй мировой войны и заложившего основы логического позитивизма. Представители этого направления обратили внимание на то, что обычный язык создает массу заблуждений и мнимых проблем. Из них по большей части и состоит традиционная философия. Чтобы их избежать, необходимо сформировать совершенный язык, не допускающий никаких неопределенностей. Таки и языком должен стать язык математической логики, считал Б. Рассел. Совершенный язык, по мнению логических позитивистов, может включать в себя лишь такие высказывания (предложения), которые являются: а) либо суждениями о фактах и подлежат эмпирической проверке (например, «Вода закипает при температуре 100 градусов и давлении 1 атмосфера»); б) либо логическими выводами, которые имеют внеопытный характер, потому, строго говоря, это не знания, а тавтологии (например, 2 + 2 = 4; А + В = В + А). Последние не несут информации о мире, но всегда являются истинными, поскольку их истинность определяется всецело правилами языка. К тавтологиям относятся положения математики и логики. Только предложения этих двух видов имеют научный смысл. Задача философии состоит в том, чтобы очищать научные знания от предложений, которые: не имеют смысла — их нельзя ни опровергнуть, ни подтвердить (например, «Восток завтра будет круглый»); хотя и обладают смыслом, но не могут быть проверены эмпирически (например, «В мире нет ничего кроме движущейся материи»). Таковых большинство в традиционной философии, и они оперируют понятиями, которые нельзя сопоставить ни с какими фактами («материя»). Процедура проверки предложений на предмет их осмысленности получила название «верификация». Согласно принципу верификации, только те предложения имеют смысл, которые допускают опытную проверку. Этому принципу логический позитивизм придавал огромное значение, однако он не оправдал связанных, с ним надежд: не все положения науки можно проверить сегодня, но можно будет проверить некоторое время спустя с развитием экспериментальной техники; историческое знание принципиально не поддается экспериментальной проверке, но прошлое все-таки познается; сам принцип верификации нельзя отнести ни к опытному ни к тав тологическому высказыванию_, он имеет явно «метафизическое», философское происхождение. Осознание методологический недостаточности логического позитивизма с его притязаниями на создание «идеального» языка науки (не все научное знание м«жет быть формализовано в логических конструкциях искусственного языка) привело к возникновению в рамках неопозитивизма лингвистической философии. Лингвистическая философия — одно из направлений аналитической философии, получившее развитие в Великобритании, где возникли две школы — кембриджская и оксфордская (последняя и поныне доминирует в британсжой академической философии), в США и некоторых других страдах Запада в 1930—1960-е гг. Сторонники лингвистической философии отказываются от жестких логических требований к языку, полагая, что объектом анализа должен быть естественный язык. Впервые метод философского анализа естественного язшка был разработан в Кембридже Дж. Муром. Наиболее развернутый вариант лингвистического анализа представлен в трактате Л. Витгенштейна «Философские исследования» (1949). По мнению Витгенштейна, 1редставления о недостатках естественного языка, его так называемых логических нестрогостях, вызваны стремлением позитивистов навязать языку единую, универсальную логику, с тем чтобы упорядочить язык, ликвидировать смысловые разночтения и многозжачность используемых понятий, запутывающую двусмысленность, грамматических конструкций и т.д. Витгенштейн же считает, что философские заблуждения устраняются путем включения слов и дыражений в органически присущие им контексты человеческой коммуникации. Исходя из разнообразия, неоднозначности поняти I естественного языка, его природной подвижности, Витгенштейн предложил вариант анализа, основанный на концепции «языковых игр» и ввел термин «лингвистические игры». Особенности игры как явле шя позволяют лучше понять особенности языковой реальности. Подобно тому как каждая игра имеет свои правила, так " и в языке существуют различные правила, где формальная логика образует жего лишь один класс таких правил. Поскольку каждая игра имеет свои собственные правила, следовательно, нет единой универсалжной игры, одних и тех же правил и одинаковых способов достиже шя целей. Эта особенность игры позволяет кардинально пересмотреть соотношение логики и языка: уподобление логики правилам игры накладывает запрет на любые попрытки подчинить язык еданым логическим правилам, поставить логику над языком. Лингвистических игр бесконечно много, как бесконечно много способов использования слов, знаков, словосочетаний. Эта множественность не есть что-то фиксированное, данное раз и навсегда: одни игры рождаются, другие — стареют и исчезают. Само слово «игра» указывает на то, что язык, говорение, будучи типом активности, составляют неотъемлемую часть жизни. Множественность лингвистических игр Витгенштейн демонстрирует на следующих примерах: «Отдавать приказы или выполнять их... Решать арифметические задачи... Переводить с одного языка на другой... Спрашивать, благодарить, проклинать, приветствовать, молить» (Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М., 1994. С. 91). Перечисление и анализ различных примеров лингвистических игр означает уже не формально-логический анализ, а просто определение «фактического употребления» слов и словосочетаний. Для сторонников лингвистической философии «фактическое употребление» означает использование слов, значение которых нас интересует, в течение достаточно длительного времени достаточным числом серьезных и ответственных лиц, знающих соответствующий предмет или соответствующие обстоятельства. В сущности, имеется в виду решающая роль языковых конвенций. Таким образом, лингвистический анализ есть процедура выяснения фактического употребления слов репрезентативной группой говорящих по интересующему предмету. Если некоторое выражение фактически употребляется, то бессмысленно уже говорить, истинно оно или нет. Вопрос об истине есть вопрос факта, а не нормы. Высказывать нечто и высказывать истину — это одно и то же, хотя мы можем ошибаться относительно употребления того или иного слова или выражения. Доктрина лингвистической философии, по сути, свелась к описанию обыденного языка, фактическое употребление которого представляет научный интерес. Однако интерес только к обыденному языку, а не к миру натолкнулся на трудности научного познания и интерпретации. Обыденного языка, свободного словоупотребления и вольного построения грамматических конструкций здесь явно недостаточно. Утверждение Витгенштейна о том, что логической необходимости в точном смысле не существует и что логическая связь не «вынуждает» нас сделать определенный вывод, а только «побуждает» к этому, противоречит природе логического вывода, который действительно обладает «принудительным» характером, заставляющим прийти к определенному заключению. Применение игровой модели языка к анализу логической проблемы означало возврат к конвенционализму — логический выбор есть «мой выбор». Таким образом, идея плюрализма методов связана у Витгенштейна с релятивизмом в теории познания (признак относительности нашего знания), а констатация решающей роли языковых конвенций носит смысл растворения реальности в контекстах различных «языковых игр». Пристальным интересом к обыденному языку отмечены исследования Дж. Остина (1911—1960) — видного представителя лингвистической философии из Оксфорда. Как и многие его коллеги, он работал в сфере обычных словоупотреблений, пафос его работ направлен против неверного, т.е. нарушающего логику естественного языка, употребления слов и целых фраз. Анализируя различные лингвистические единицы в работе «Как сделать вещи словами» (1965), Остин показал отличие индикативных (констатирующих) высказываний от перформативных (исполнительных). Первые содержат некую констатацию, описание (например, «Завтра я иду на работу») и могут быть истинными или ложными; вторые указывают на исполнение какого-либо действия («Обещаю, что завтра я пойду на работу») и могут быть удачными или неудачными. Свою концепцию Остин назвал «теория речевых актов», где им был введен ряд новых понятий: локутивный акт — акт говорения самого по себе; иллокутивный акт — акт осуществления одной из языковых функций (вопрос, оценка, команда, информация, мольба и пр.); перлокутивный акт — целенаправленное воздействие на мысли и чувства человека, провоцирующее определенную реакцию (убеждение, обман, изумление, запутывание и т.д.). Теория Остина и введенные им понятия оказались востребованными современной лингвистикой и логикой. Сам же Остин надеялся, что на основе его установок и в результате коллективной деятельности его сторонников возникнет новая дисциплина — лингвистическая феноменология, являющаяся симбиозом философии и лингвистики. Семиотика в XX в. получила дальнейшее развитие. Будучи одним из ответвлений философского позитивизма, сегодня семиотика получила статус самостоятельной научной дисциплины. Основы семиотики, заложенные Ч. Пирсом, нашли свое развитие в работах Ч. Морриса (1901—1979). Моррис начал свою карьеру как инженер, затем через биологию и психологию пришел к философии. Широкую известность ему принесла книга «Основы теории знаков» (1938). Знакам посвящена и другая, ставшая классической работа «Знаки, языки и поведение» (1946). Центральными понятиями новой дисциплины стали понятия знака и семиозиса. Знак определяется как некий предмет (явление, событие), который выступает в качестве представителя (заместителя) некоторого другого предмета и используется для приобретения, хранения, переработки и передачи информации. Знаки могут быть как языковыми, так и неязыковыми. Семиозис определяется Моррисом как процесс, при котором некое явление функционирует в качестве знака. Этот процесс включает в себя три очевидных компонента: то, что функционирует как знак — знаковый проводник; то, к чему знак относится, — десигнат; эффект, произведенный на интерпретатора, благодаря чему вещь становится для него знаком. Например, если 5 есть знаковый проводник, О — десигнат, / — интерпретатор, тогда знак можно охарактеризовать следующим образом: 5 есть для /знак О в той мере, в какой /осознает /) благодаря присутствию 5; Отсюда следует, что семиозис — это «осознание-по-средством-чего-то». Посредник — это знаковый проводник, действующее лицо — интерпретатор, предмет осознания — десигнат; в предлагаемой формулировке появляется еще один, четвертый компонент: осознание есть интерпретация. Триада, возникающая из отношений знакового проводника, де--сигната и интерпретатора, позволяет изучать три важнейших диа-дичных отношения: одних знаков с другими знаками, знаков с соответствующими объектами, знаков с интерпретатором. Три семиотических измерения состоят из синтактики, семантики и прагматики. Синтактика изучает отношения знаков между собой, т. е. структуры сочетаний знаков и правил их образования и преобразования безотносительно к их значениям и функциям знаковых систем. Семантика трактует отношения знаков с их десигнатами как объектами, ими обозначаемыми. В вопросе об «истинности» всегда возникает проблема взаимоотношений знаков с вещами; десигнат знака — это предмет, который знак может обозначить. Прагматика изучает отношения знаков с интерпретатором. Поскольку знаки толкуют живые существа, то речь идет о биотических аспектах семиозиса, т.е. психологических, биологических и социологических феноменах, которые имеют отношение к функционированию знаков. Моррис дает следующую формулировку семиотического процесса: «Толкователь знака есть организм, толкуемое — одежды органического существа, которые с помощью знаковых проводников играют роль отсутствующих предметов в проблематичной ситуации, как если бы последние присутствовали». Благодаря семиозису «организм осознает интересующие его свойства отсутствующих предметов и ненаблюдаемые свойства присутствующих объектов». В этом состоит инструментальная важность знаков. Язык в полноте семиотического смысла термина, заключает Моррис, есть не что иное, как интерсубъективная коллекция знаковых проводников, применение которых детерминировано синтаксическими, семантическими и прагматическими правилами. Рассматривая лингвистические (языковые) знаки, Моррис предлагает следующую их классификацию на основании разных способов обозначения: 1) идентификаторы — знаки, отвечающие на вопрос «где?»; 2) десигнаторы — знаки, ставящие интерпретатора перед вопросом «что такое?»; 3) оценочные — знаки, связанные с предпочтением, отвечающие на вопрос «почему?»; 4) прескриптив-ные — знаки, отвечающие на вопрос «как?»; 5) формирующие, или знаки систематизации, направляющие поведение интерпретатора в отношении других знаков. Кроме того, различаются четыре способа использования знаков: информативный, ценностный, стимулирующий и систематизирующий. Комбинируя способы обозначения и способы использования знаков, Моррис создает классификацию различных типов дискурса, которые образуют дискурсивное пространство. Так, научный дискурс нацелен на получение истинного знания (информации), политический дискурс стимулирует соответствующие данному типу общества действия, моральный дискурс оценивает действия с точки зрения предпочтения и т.д. Личность, отмечает Моррис в работе «Знаки, язык и поведение», способная увидеть знаковые феномены с точки зрения семиотики, более восприимчива к знаковым ресурсам культуры. В течение всей своей жизни, с самого момента рождения, человек находится под непрерывным воздействием знаков, без них люди не мыслят своего существования, достижения поставленных целей. Сознательное отношение к дискурсивным типам, их функциям и использованию поможет человеку избежать манипуляций со стороны других и уберечь автономию своего сознания и поведения. Критическая философия Франкфуртской школы во второй половине XX в. в лице одного из ведущих своих представителей Ю. Хабер-маса заострила вопрос о роли и значении коммуникации в современном западном обществе. Ю. Хабермас (р. 1929) — немецкий философ и социолог, автор многочисленных работ по теории общества. Главным трудом Хабермаса является двухтомная «Теория коммуникативного действия» (1981), лежащая в русле критической философии. Работа Хабермаса по существу представляет широкомасштабную теорию общества. Критическая установка предшественников Хабермаса основывалась на пессимистической оценке перспектив современного общества, которое выросло из безграничной веры в могущество человеческого разума, утвердившейся в новоевропейской культуре и философии. Разум в теоретических построениях критической философии предстает как инструмент, «инструментальный разум», определяю щий характер современной цивилизации и ведущий к дифициту гуманности и чудовищному диктату во всех сферах жизни. «Инструментальный разум» — понятие, берущее начало в философии Нового времени (у Р. Декарта) с ее учением о человеке как хозяине природы. Это понятие широко используется и в программном для Франкфуртской школы труде М. Хоркхаймера и Т. Адорно «Диалектика Просвещения» (1948). Инструментальный разум отражает характер субъект-объектного отношения человека к природе, которое, в свою очередь, проецируется и на отношение человека к | человеку, поскольку человек — природное существо и им как при- ^ родным существом тоже можно управлять. Выдвигая притязания инструментального господства над природой, человек отчуждает себя от природы вообще и своей природы в частности. Следствием такого отчуждения становятся мировые войны, тоталитарные режимы, технократия и т.п. Чтобы преодолеть такое состояние общества, надо, по мнению Адорно и Хоркхаймера, преодолеть инструментальное отношение к человеку и создать общество подлинно человеческих отношений. Вместе с тем, ссылась на такие явления, ограничивающие человеческую волю, свободу, возможности, как массовая культура, фашизм и др., они утверждали, что человек не в состоянии определять те | или иные взаимосвязи в обществе, характер общественных отно^ шений в целом. Поэтому их концепция в целом имела пессимистический характер. Хабермас не разделяет пессимистического диагноза современное^ I ти своих предшественников, ему свойственна скорее оптимистичес- * кая точка зрения и расчет на обновление общества. Его также беспокоит исчезновение моральности как основы межчеловеческих* отношений в онаученном, рационализованном западном обществе.] Однако он видит возможность общественного обновления в прими-| рении технической целесообразности и экономических возможное--тей с моральными требованиями. Полем их примирения выступает! коммуникация. Коммуникация как деятельность, опосредованная? символами, опирается на строгие нормы, признаваемые сообществ] вом совместно живущих и общающихся между собой людей. Такая коммуникация позволяет избежать тотального господства» разрушающего личность, дает человеку возможность ему сопротивляться. В «Теории коммуникативного действия» нормы социаль^ ной жизни и социального действия устанавливаются в результате; «формально-прагматического дискурса», когда должно победить «непринужденное принуждение» со стороны лучшего аргумента. Позитивную роль дискурса Хабермас видит в том, что он, в о - п е р-в ых, выступает средством социализации, образования и воспитания; во-вторых, дискурс как форма коммуникации втягивает людей в отношение признания, в ходе которого высказывания другого понимаются, рефлексируются, интерпретируются, критикуются, уточняются и, наконец, принимаются или отвергаются; в-третьих, дискурс вынуждает высказывать собственные мнения от первого лица, которые подвергаются столь же тщательной критике и проверке; в-четвертых, дискурс способствует достижению консенсуса. Консенсус является следствием коммуникации, в ходе которой участники признают друг друга как равноправные социальные партнеры. Его функции состоят в том, чтобы предупреждать принуждение со стороны как отдельных лиц, так и учреждений общественного характера, а также способствовать интеграции общества.
13. Ситуационные факторы межличностной коммуникации. Социальная ситуация и её структура. факторы 1)цели 2)правила, т.е. общепринятое мнение о допустимом и недопустимом поведении в ряде конкретных ситуаций 3)роли, т.е. принятые в данной культуре модели взаимодействия 4)набор элементарных действий, т.е. простейшие вербальные и невербальные формы участия во взаимодействии 5)последовательность поведенческих актов(например: принятый порядок смены ролей говорящего и служащего) 6)концепты -знания, т.е. наличие в когнитивной структуре определенных категорий обеспечивающих понимание ситуаций, как например знание игры в шахматы 7)физическая среда элементами которой являются границы ситуации(промещение, улица, площадь)физические качества среды, воздействие на органы чувств(цвет, шум, запахи), реквизит(классная доска, парта), пространственные условия(расстояние между людьми и объектами). 8)Язык и речь, т.е. ситуационно обусловленные словарь, обороты речи, интонации использованные участниками взаимодействия 9)трудности и навыки, т.е. различные препятствия для взаимодействия и навыки их преодоления.
|