Портятся отношения с Алешковскими

25.10.91. Но как не владеешь собой — рукой своей жадной! Вчера у Присциллы на ужине спросила она, что мне налить, и я для тонуса: «Виски», — сказал (потому что предстояла лекция лингвиста Станкевича после этого ужина в 8 часов, а от вина я раскисаю). Она предложила мне достать бутыль с виски и самому налить. И я — плюхнул, слишком. Но не выливать же назад! И вот к лекции — прикосел, а такая была она прекрасная, мне же пришлось все время себя усиливать, чтоб что-то понимать. Такая жалость!..

И какое глупое саморазрушение: окосение от виски пытаешься нейтрализовать крепким кофе. И все на печень иль на что там нагрузкой ложится — и в ночи болит.

Так вот падаешь. От плебейства своего, несамовладения.

Вообще противен ты — в повадках своих, автоматических реакциях.

Вон вчера Ирина Апешковская подъехала на машине к департаменту, а я с зарядки возвращался. Она открыла дверь машины и сказала: «Вот тебе суп Юз передает». Я гляжу: суп в сумке с яблоками двумя. Беру сумку. Она: «Нет, только суп…» Конечно, яблоки она себе взяла на день — любит грызть, обычное ее дело. Но как постыден был мой жест — загребущий и унизительно ее меня удержание!

И чувствую, как постепенно тонкая антипатия начинает занимать место начальной симпатии меж нас — как раз из-за моих нежеланий тут раскошеливаться, тратиться… С презрением начинает она видеть во мне не «гения», как со слов Юза подавала меня американским знакомым, а свинью, которую посади за стол — она и ноги на стол.

Ошибка последняя была — просить ее подшить штанину у джинсов, что внизу стали отходить у одной брючины. Пустяк, полминуты. И Юз мне все говорил: дай Ирине — она тебе из джинсов шорты в два счета сделает. А тут — совсем меньше работы.

И все же — что она, жена мне? По какому праву прошу? И вообще нагрузка опекать меня, тут не приспособленного, начинает, чувствую, досаждать им.

Ну и во мне взаимно назревает — легкое охуждение их, ропот:

— Вот, мол, устроились, мещане — от культуры! Юз — практичный торгаш — и вещами, и своими произведениями: отработал прием — и выдает вещицы на рынок, на его потребу…

А она — довольная, спокойная, эгоистическая бюргерша, Без сверхидей, не то что мои женщины…

Вот видишь, как уже по-свински за добро тебе платишь: охуждением втихаря. Прекрасные, добрые люди, щедрые, дружественные. Нормально, в меру эгоистичные. А ты что — нет, что ли?

Однако и тут у тебя психологические отношения начали завязываться — как мох-лишайник органики на камнях и льдах стерильных, когда только высадился на этой новой планете… И вот уже через два месяца — завязь органики. И она — гнильца, вонь- ца, смрадец-душок, грязнотца, перегной-удобрение…

Одно хорошее (как было в начале: улыбки, приветы, симпатии) — это еще не органика, это всего лишь один слой, моно- тонь, одна линия. А вот когда эта волна вспять пошла, себя же обвивая и погашая, — это уже минус, смерть — ее перца добавок, отрицательности, — и это уже стоячая волна, уплотнение, плоть; и это уже — жизнь, погуще замес и настой.

Там, у Присциллы, были два русских художника — пожилых: Евгений Расторгуев и Тамара Гусева — с 1920 и 1918 гг. рождения. С выставками своими тут ездят. Сразу так домашне разговорились. И — Федорова чтут: как же! Достали зеленый том Светланина издания, читали! Голубоглазые. Светятся души русские. Написал через них письмецо Лариске и Светлане — через 5 дней будут в Москве.

24. Х.91

«Дорогие, любименькие!

Случайно в застолье у Присциллы встретился с русскими художниками: Тамарой Гусевой и Евгением Расторгуевым. И сразу мысль: послатЬ вам скорый привет — с оказией.

Слава Богу, уже полсрока прошло. Сегодня в 3 часа тут смотрел программу «Время» и понял, что хлебные бунты уж в Москве. Но все равно скорей домой!

Тут отказался выступать по «Голосу Америки». Что я могу сказать? Да и безнравственно: вякать что-то и «советовать» и соображать отсюда.

Своим студентам я даю Федорова — как главную русскую мысль.

Выпивали тут у Юза с Парамоновым; поклонник Фрейда и во всем видит «гомсов», так что трудно было мне его понять…

Обнимаю. Позвоню.

Папа Гоша».