Мера и перебор

28.10.91. Как сладостно вчера было про Грецию соображать-писать! В 4 часа, после поездки за кукурузой, взял бумагу, словарь и, на спортивном поле на солнышке усевшись, накатывал текст на завтра. Прямо как по-русски, с тою же почти скоростию писал — правда, примитивным, конечно, языком. МЕРА предстала как главный принцип Эллинства: на ее страже и Судьба (Ананке), и мойры, и эринии — карают за преступание в чрезмерность. И ею осуществляется гармония, справедливость, демократия даже среди богов — права меньшинств: Эрот не слабее Зевса.

Однако сам ты меру преступил — с кукурузой своей: перешел на нее, вместо хлеба, и на яблоки — и вот в ночи живот побаливал: небось засорил грубостью. ПЕРЕБОР (как в игре «в очко») — твоя как раз ошибка в жизни и мысли: заносишься в чрезмерность— в каждом образе и идее, в уравнении-ассоциации. Ну и — в поступке, в деле.

Но это и вдохновляет и питает. Ведь и у Платона «неистовство», одержимость в «Федре» хвалится — как Эрос и его действие в человеке. В влюбленном, в поэте вдохновенном душа летит горе и производит высшее, что в нормальном состоянии ей неподъемно.

Чрезмерность — преодолевает гравитацию, тягу земли и смерти.

Потом и свой регулятивный механизм есть в чрезмерности — диалектика! Когда зайдешь в мышлении дальше меры в некую одну сторону, как раз и выходишь к самоабсурду — и получаешь импульс назад или в иную какую сторону: ослепительно ярка тебе становится односторонность предыдущего хода мысли, — и раскручиваешься с той же энергией в противоположную сторону и реализуешь потенции этой иной точки зрения, обратной… Пока и тут не зайдешь дальше меры — и тебя понесет уже в иные идеи. Так в итоге и осуществляется МЕРА в познавании данного явления — через переборы, выходы за его границы. Но, значит, при этом не только изнутри его, но и извне его, со стороны получаешь возможность глянуть, его же тем самым ограничить и об-мер-ить. То есть самокритикующим развитием мысли познающей — теорему Гёделя превзойти: что будто невозможно изнутри явления его познать, а надо выйти к более широкому уровню, объему.

Да, механизм Нового времени во всем: мера — через чрезмерности. Так и страсти, и история, ее колебания и течение жизни — устрояются. Так что ПОКАЯНИЕ в захождении за меру, что зарвался, — необходимый исправительный механизм. Преступление — и наказание.

Но в общественном мнении чрезмерность возносится: величие! В гении и преступлении: что посмел! «Вошь я или Наполеон?», «Житие ВЕЛИКОГО (обязательно!) грешника» — замысел Достоевского.

Да и у Христа: против умеренных он, «тепло-хладных», за крайности и превосхождение меры: «О, если бы ты был холоден или горяч!..» Атак — «пройди — и мимо!»

Но помеха покаянию и мере — «я»: оно срастается с импульсом чрезмерного превосхождения в данную одну сторону — и это становится как мой состав и амбиция. И ослепляется человек: маньяк, параноик, одержимый, бес входит — как винт, мотор и штопор в идею — и тебя несет…

Потому обсуждения и конференции требуются — как обтачивание темы, уточнение меры в каждой вещи.

Но твое дело — идею подавать, будить мысль, будоражить, провоцировать на ответную реакцию. То есть — первый и энергичный ход мысли давать, функцией которого и следствием будут всякие возвратные умерения и поправки — уже автоматическим путем. Тебе ж — родить идею. Дело гения — генезис. Ошеломить неожиданностию и яркостию. Сгладить-то потом — это пустяк: тут автоматика заработает «умеренности и аккуратности» — редактура других умов-людей.

Так что дорожи даром одностороннего проникновения.

Однако тщеславно и рыночно это стало. Ницше: «сверхчеловек», «человек должен быть преодолен»… А и всякие приемы в искусстве — характерные, рекламно-торгашеские односторонности: кубизм, дадаизм и проч., что так легко усваивается частичным индивидом-профессионалом односторонним: по его умишку…

А мудрый — сам себя осаживает, знает меру.

То не благородно — все эти кричащие односторонности «гениев»: заявления своей «манеры», «оригинальности»… Дешевка.

Нет, продолжу: припаду к грекам — за мудростью. Как там политеизм, так и в философии все возможные первоподходы, принципы, точки исходные разработаны и уважены. У того же Платона разные диалоги = разные яркие персонажи и системы философии: Парменид — Единое, Протагор — софист, Тимей — креационист… и прочий Теэтет с теорией познания… Также и Аристотель: честно всех пересказывает…

Эту мысль, пожалуй, надо будет сейчас в лекцию подать-вписать.

Обида = болезнь

30.10.91. Да и начинаю день болезно, ненормально для себя: на улицу не вышел зарядку делать, а — в ванну: голову мыл, потом ячмень промывал на единственном здоровом глазу — опасно, застудил. Так что решил не выходить на утренний холодный воздух.

Ну и в животе какая-то неприятность не проходит.

А обида — что оставили меня знакомые на себя, перестали опекать. Но с какой стати им тобою заниматься? Что за инфантилизм российско-советский, чающий «ЗАБОТЫ партии и правительства», к патернализму и семейности привыкший «совок»? Такой подростковый рессантиман — и в человеке на 7-м десятке!

Вон Катя Кларк и Майкл Холквист так и не устроили мне приглашения выступить с лекцией у них в Йеле, престижном университете, где оба работают. Казалось бы, проще пареной репы: сказать там обо мне, дать рекламу… Но — забыли. И понятно: он весь — в конференциях, она — с детьми одна, хлопоты, все понятно. Однако в тебе яд упрека нагноился: вот, мол, «друзья»! Не могут простейшего сделать! Или не уважают, не считают меня персоной достойной? Вроде нет. Или чем им не понравился?.. Так и хочется спросить — но не надо… Это — аберрация. Просто люди заняты, и им не до тебя, как и вообще американцы: каждый сам по себе делает свои дела энергично. А ты, по российской обломовщине и коллективке-коммуналке, ждешь, чтобы тебя подтолкнули, вывели, вспомнили, за тебя твое усилие бы сделали!..

И от вони своей и слабости — начинаешь приписывать дурные помыслы к тебе, а потом и дурные качества вообще людям, с кем имеешь дело и в психейные отношения вступил.

Вот вчера пример. У Присциллы был обед в честь «тэньюра» (утверждения на постоянную работу) Сюзанны Фуссо, члена кафедры тут русской. Она пригласила меня за два дня. И этого в общем достаточно: люди знают срок и час и сами приезжают на своих машинах. Но у меня-то нет. И меня надо или захватить кому-то по пути, или сам я на велосипеде подъеду, но о том тоже мне надо сказать, что машины не будет, езжай сам. Непросто забыли, ибо особый случай. А я сидел и ждал звонка. Уже вечер идет, уже 7, поесть-выпить хочется. Поехал сам. А там уж середина обеда, все веселы, смеются, стоя группами беседуют, стол «а-ля фуршет». Я мрачно один наедаюсь — ну и слава Богу: все группами заняты, и вроде никто не смотрит, как я хаваю — семгу, белую рыбу, маслины и проч.

Но главная неловкость — одет-то я не на прием, а на велосипед: кеды, джинсы. Белая ворона и нелеп. А тут еще и президент университета Чейс — с бабочкой на шее, ласково приветствует, меня заметя. Раскаты хохота в кружке, где Чейс, Присцилла, Ира Апешковская. Но я туда не иду: боюсь не понимать юмора — самое трудное на чужом языке.