Дальнейшая борьба 5 страница

Относительно последнего имени, т. е. Борич, замечу, что оно служит одним из многих примеров того искаже­ния, которому подвергался первоначальный текст лето-

писи у позднейших сводчиков и писателей. Мы можем теперь восстановить истину, благодаря фотографическо­му изданию списков Лаврентьевского и Ипатьевского. В Лаврентьевском в конце Игоревых послов, заключивших договор, стоит синко борич; а в Ипатском исинько-бирич. (Так же в списках Радивиловском и Моск. Духов. Акаде­мии.) Любопытно, что редакция нового издания Ипатской летописи, 1871 года, напечатавшая ее список с нача­лом (которого в прежнем издании недоставало) после­дние слова прочла и напечатала так: Исинько Бирич. Та­ким образом, по Лаврентьевскому выходило два имени: одно Синко, другое Борич; по Ипатскому тоже два, но несколько отличные: одно Исинько, другое Бирич. А между тем Ипатский список и однородные с ним рас­крывают истину. Тут оказывается только одно собствен­ное имя; другое же слово есть звание того же лица; понятно, что перед этим именем как перед последним поставлена частица и, т. е. получается: и Синько бирич. Этот Синько не только носит совершенно славянскую уменьшительную кличку, но и является княжим «биричем», входившим в состав посольства. Надеюсь, что сие древнеславянское название герольда или глашатая нико­им образом не гармонирует с якобы норманнскими име­нами послов; так же, как совершенно не соответствует этой норманизации их клятва Перуном и Волосом, — о чем г. Томсен, очевидно, не знает, что сказать.

Кстати, к прежним своим соображениям относитель­но личных имен прибавлю несколько новых. Один из послов Грим как будто непременно должен быть немцем или норманном; а между тем по-малорусски гром и досе­ле произносится грим, что совершенно соответствует вы­ражению гримдют сабли в Слове о П. Игореве (как уже было указано мною прежде). Далее у чехов и лужицких сербов тоже произносится гримати вместо нашего гре­меть. Затем в числе древних славяно-русских имен встре­чается Гримислава; так, по Длугошу, называлась Русская княжна, вышедшая замуж за Лешка Белого в XIII веке; вероятно, было и мужское имя Гримислав. В XIV веке встречаются имена Гримко и Гримало (см. у Белевского,

Monum. II). Отсюда понятно потом существование славя­но-польской фамилии Гримайлов или Гржималов. Возьмем тоже Прастена, посла Турдова. Прастен до того славянс­кое слово, что только предвзятая теория может превра­щать его в Frustain и т. п. (142). А что Турд было тузем­ное, не пришлое из Скандинавии имя, подтверждает су­ществование таких названий в Суздальском крае, как Турдан, городище на р. Колокше, село Турдиево и Турдиевы враги (овраги) в Костромской губернии (гр. Уварова о Мери в Трудах первого Археологич. съезда 673 и 683 стр.). Или возьмем Гунара; имя Гудя не только существо­вало в старину у малороссов, а также у сербов и болгар; но гуня доселе означает род кафтана в Пермской губер­нии и Западной Сибири (см. «Юго-западную часть Томс­кой губернии» Потанина II т. 571 стр. в Этногр. Сборн.» VI и «Пермскую губ.» Мозеля). Не продолжаю набрав­шихся у меня еще разных мелких заметок по этой части, надеюсь, сказанного достаточно, чтобы видеть всю по­верхностность, всю предвзятость отношения норманнс­кой школы к данному вопросу. Русь вместе с крещением приняла греческие имена, и только небольшая часть пре­жних языческих имен продолжала после того обращаться в народе. Тем не менее значительное количество имен Олегова и Игорева договоров все-таки встречается потом в Древней Руси, в летописях и других памятниках. Мы имеем полное право заключать, что эти договоры счаст­ливым случаем сохранили нам целый сборник славяно­русских имен языческой эпохи.

Надеюсь также, что приведенных указаний достаточ­но, чтобы дать настоящую цену хвастливому заявлению немецкого издателя, будто брошюрка г. Томсена пред­ставляет, так сказать, последнее слово науки по варяго-русскому вопросу. А между тем наши отечественные норманисты весьма ей обрадовались, и одно периодичес­кое издание, специально посвященное критике, поспе­шило усмотреть в ней какие-то новые подтверждения пресловутой теории. («Критическое Обозрение». М. 1879. № 20. Изд. В. Миллера и М. Ковалевского.) Вот что значит явное пристрастие!

Обращаясь к тому положению, которое я выставил краеугольным камнем, исходною точкою отправления в своей борьбе с норманнизмом, т. е. к первоначальному тексту летописи и к смешению Руси с варягами в по­зднейших ее списках, нельзя не удивляться, что мои противники совершенно обходят молчанием это положе­ние и представленные мною доказательства и ограничи­ваются голословными фразами о правдивости Нестора вообще. (Заметьте при этом также их упрямство по от­ношению к имени летописца. Не существует никаких серьезных доказательств, что Повесть временных лет на­писал Нестор. Мало того, игумен Сильвестр сам ясно говорит в ней, что он написал сей летописец. Так нет, он, видите ли, не написал, а только переписал летопись Нестерову.) Я же с своей стороны все более и более убеждаюсь в помянутом положении. Между прочим льщу себя надеждою, что мне посчастливилось напасть на самый ключ к этому позднейшему недоразумению.

Никто доселе не обратил внимания на то, что в некоторых списках начальной летописи, по поводу по­сольства за море к варяжским князьям, сказано: «Реша (Варягом) Русь, Чудь, Словене, Кривичи и Весь: земля наша велика» и пр. Так значится, например, в списках Ипатском, Троицком, Переяславском. Между тем в дру­гих, напр, в Лаврентьевском, стоит: «Реша Руси, Чюдь, Словене, Кривичи» и т. д. Мы не сомневаемся, что в первых списках в этом случае сохранился остаток пер­воначальной редакции, где Русь является в числе наро­дов, отправивших послов за море к варягам. Следова­тельно, не одни летописные своды Западнорусские (судя по польским историкам, которые ими пользовались) и Новгородские (судя по летописцу Никифора и по отрыв­ку Иакимовской летописи) сохраняли первоначальную редакцию; но следы ее находим и в северо-восточной России. Это столь, по-видимому, ничтожное изменение первоначального Русь в Руси повело к важному недора­зумению. Стоило только какому-либо переписчику или сводчику, не разобрав подлинника, поставить «послаша (или реша) к Варягом Руси, Чюдь, Словене» и пр., вмес-

то «к Варягом Русь, Чюдь, Словене», как мало-помалу явилась целая группа таких искаженных списков; а кто-либо из дальнейших северо-восточных списателей и сводчиков, приняв эту ошибку за истину, и, смешивая Русь с Варягами, постарался еще подкрепить ее некото­рыми голосами вроде: «сице бо звахуть ты Варягы Русь, яко се друзии зовутся Свее, друзии же Урмани, Англяне» и пр. И вот таким образом в Суздальских и поздней­ших северных сводах появилась смешанная в одно, не­бывалая народность Варяго-Руссов. Но любопытно, что в некоторых местах северо-восточных летописных сво­дов все-таки остались следы первоначального текста, резко противоречащие этой позднейшей редакции. На­пример: «Поляне яже ныне зовомая Русь», а «Словенеск язык и Рускый одно есть», и пр. Точно так же сохранив­шиеся тексты договоров Олега и Игоря говорят только о Руси и никаких варяго-руссов не знают.

Кто пристально занимался разными списками наших летописей, тот знает, как часто встречаются разногласия в их текстах. Вы не найдете и двух списков буквально во всем сходных. Явное доказательство, как сильно местами попорчен, искажен первоначальный текст под пером свод­чиков и переписчиков! Я мог бы привести многие приме­ры разногласий и искажений, которые совершенно за­темняют или извращают смысл и могут быть исправляе­мы только при тщательном сличении списков. Чтобы недалеко ходить, укажу на ту же самую фразу о речи послов варягам. По некоторым спискам, за море посыла­ли послов Русь, Чюдь, Словене (новгородцы), Кривичи и Весь; а в других Весь превратилась во вся или во вси, и сообразно с тем получился различный смысл. По одним это вси как бы относится к предыдущему слову «Криви­чи», т. е. «все Кривичи». По другим это вся отошло к следующему слову «земля», и вышло так: «вся земля наша велика и обильна». Подобным же образом, повто­ряю, кем-либо не разобранная именительная форма Русь и ошибкою списанная в дательной форме Руси отнесена потом к предыдущему слову (стоявшему или подразуме­ваемому) «Варягом», и получилось понятие о послах, от­правленных за море к Руси или «к Варягом к Руси». А

затем пошло уже, почти систематическое, нелепое сме­шение двух разных народов в один. Но в этом смешении, как я сказал, участвовали далеко не все группы летопис­ных списков; древние Западнорусские и Новгородские списки по всем признакам остались более или менее близки к первоначальной редакции.

Ввиду многих и добросовестных исследований, посвя­щенных Русской летописи, можно бы удивляться тому, что доселе не был восстановлен ее первоначальный текст в таком важном пункте. Но, пока норманизм господство­вал в нашей историографии, никому и в голову не прихо­дило подвергнуть критическому анализу помянутые раз­ногласия списков и рассмотреть их в связи с отношения­ми варягов к Русской истории.

Итак, повторяю, легенда о призвании варягов имела первоначально династический характер, т. е. выводила Киевский княжеский род из-за моря от Варяжских кня­зей; но отнюдь не представляла все Русское племя чуж­дым, неславянским, пришлым из-за моря. Раз установив это положение, мы уже собственно не имеем большой надобности опровергать самую легенду. Если Русь была туземное племя, известное у более древних писателей под именем Роксалан, то ей не было нужды призывать к себе чужих князей, так как у нее издревле были свои собственные. О Роксаланских князьях упоминают источ­ники еще I и II века по Р. X.

Для нас достаточно отвергнуть басню о призвании варяжских князей на основании ее фактической несосто­ятельности, и никто не вправе требовать, чтобы мы не­пременно объяснили когда, почему, каким путем возник­ла эта басня. Однако и на этот счет мы уже предлагали свои соображения. В настоящее время пополним их сле­дующими указаниями.

Некоторый свет на происхождение данной басни бро­сают слова летописца по поводу убиения Андрея Боголюбского и последующих беспорядков. «Не ведуче глаголемаго: идеже закон, туи обид много», «князь бо не туне меч носит» и т. п. (Лаврент. список). Затем повествуется, как вследствие этих беспорядков и опасности от соседей дружина и земство собрались на вече, и начали думать,

за каким князем послать, т. е. кого из князей призвать на свой стол. Летописец, очевидно, пользуется этим случа­ем, чтобы указать на положение земли, которая не может стоять без князя, и вообще на необходимость княжеской власти. Те же самые понятия очевидно выставлял на первый план и начальный Киевский летописец, свидетель многих смут и усобиц в конце XI и начале XII века. (Не говорю о Новгороде, где призвание того или другого князя сделалось обычным явлением.) Когда ему пришлось объяснить начало Русского княжения, то, ровно ничего не зная о стародавних, исторических князьях Руси, он выставил домысел, конечно не ему одному принадлежав­ший, а сложившийся около того времени при самом княжем дворе, — домысел о том, что были когда-то на Руси смуты и безнарядье, усобицы и обиды от соседей, и вот, чтобы прекратить это безнарядье, земское вече решило призвать князей из-за моря от варягов. А варяги как раз в те времена, т. е. в XI веке, состояли у нас в почете и в родстве с нашим княжим домом и были славны в целой Европе. В этой легенде заключается своего рода легитимная или монархическая тенденция, тем более понятная, что летописец принадлежал к духовному сословию, кото­рое с самого начала является у нас в тесном союзе со светскою иди княжею властью.

Следовательно, для того, кто близко ознакомится с духом древней Русской истории, книжный домысел о призвании варяжских князей не покажется бессмыслен­ным. Он сделался таковым только после искажения пер­воначального летописного текста, когда некоторые неве­жественные переписчики и сводчики все Русское племя стали относить к варягам.

Если искать аналогии для происхождения Русского государства и для самой басни о трех братьях варягах, то самую подходящую аналогию представляет возникнове­ние литовского великого княжения. Известно, какие ге­неалогические басни сложились о заморском выходце Палемоне и его трех сыновьях, судя по хроникам Быховца и Стрыйковского. К счастию, Литовское государство возникало на глазах русских летописцев, и самые досто­верные известия, хотя краткие и отрывочные, мы нахо-

дим именно в Волынской летописи. Там мы встречаем большое количество мелких туземных князей или державцев. Для отпора внешней опасности они составляют родовые союзы под главенством старших в роде, или более сильных державцев; а потом из среды этих родов возвышается один, к которому принадлежал Миндовг; сей последний подчиняет себе значительную часть Ли­товской земли и соседней Руси. Но не вдруг окрепло начатое им объединение. Следуют разные смуты и пере­вороты, пока объединение вновь и еще с большим успе­хом стало совершаться трудами Гедимина. То же самое, но еще в более продолжительный период происходило с Восточнославянскими и некоторыми финскими племена­ми, которых объединили Киевско-Русский княжий род и его славяно-русские дружины. Любопытно, что договоры Литовских князей с Волынскими также можно поставить в параллель с договорами Олега и Игоря. Например, укажу на заключение мирного договора в 1215 г. (по Ипат. списку). Содержание трактата не приводится; но тут приведены имена участвовавших в нем до двадцати Литовских князей со старшим Живинбудом во главе, — что напоминает договорные имена удельных князей и бояр Олега и Игоря.

По поводу данного вопроса не могу не посетовать на большинство наших славистов. Немцы отлично разрабо­тали начало Немецкой истории. Но, скажите, где начало славянской? Мы, пожалуй, готовы разыскивать славянс­кие колонии в Италии, Испании, Азии и Африке; но постоянно упускали из виду главное — массу славян Понтийских и отчасти Дунайских, откуда и пошла Сла­вянская история. Славянство в виде Руси и болгар бьет сильным ключом в истории Юго-Западной Европы с V по X век включительно. Болгаре потрясли Византийскую империю, наводнили ее Балканские провинции и заста­вили сказать Константина Багрянородного: «ославянилась вся страна». А Русь своим мечом объединила мно­гие славянские племена и распространила свое владыче­ство от Ладожского озера до Тамани и от Карпат до нижнего течения Оки. Наши же слависты выставляют эти могучие цельные славянские народы какими-то те-

нями, межеумками. Все это, по их мнению, сделала с одной стороны горсть каких-то скандинавских выходцев, а с другой — какая-то татарская или чудская орда, сама непонятным образом обратившаяся в славян. Ясно, что подобные «Славянские слависты», с гг. Ягичем и Макушевым во главе, не ведают основных исторических за­конов, действующих в развитии народов и государств. Они являются в этом случае прислужниками немецких теорий и стараются поддержать их, возлагая древнерус­ские имена на этимологическую дыбу и всеми неправда­ми вымучивая из них иноземное значение или, даже без всякой дыбы, голословно объявляя болгарские имена не то чудскими, не то татарскими, потому только, что не умеют добыть из них никакого смысла. И такие-то в высшей степени поверхностные приемы выставляются ими же за якобы высоконаучные!

В заключение не лишним считаю заметить, что я веду борьбу только с норманизмом как системою, долго господствовавшею в русской историографии и имевшею за себя хотя некоторые основания. Другие, еще менее состоятельные, теории происхождения Руси оставляю в стороне. Так, например, в последнее время известен ис­полненный эрудиции большой труд Гедеонова, пытавше­гося провести Славяно-Балтийскую теорию Руси. (См. выше.) Ту же теорию продолжает отстаивать г. Забелин. Мы считаем ее настолько безнадежною, что не желаем тратить время на ее опровержение. Что касается соб­ственно моей системы, то ее по справедливости называ­ют Роксоланскою. Но, в сущности, я не предлагаю ника­кой искусственной теории. Я только вооружился крити­ческим анализом относительно всех тех источников и аргументов, на которых создались теории иноземного и неславянского происхождения Руси. Я только отрицаю все подобные теории, выставляя несостоятельность их источников и доказательств. А затем моя положительная сторона вытекает уже сама собою из этого отрицания. Если нет никаких серьезных доказательств считать Русь народом чуждым, пришлым в IX веке из Скандинавии и откуда бы то ни было, то ясно, что в данную эпоху (в эпоху мнимого призвания князей) это был народ тузем-

|ный, и притом славянский. А если пойдем в глубь веков, то встречаем приблизительно на тех же местах народ Роксалан или Рос-Алан; следовательно, вот имя, под которым наши предки были известны у более древних писателей. Такова сущность моей системы: надеюсь, ни­какой сложной искусственной теории я не предлагаю. Я стараюсь только восстановить исторический факт, за­темненный сначала домыслами и относительным неве­жеством наших старых книжников, а потом окончатель­но извращенный некоторыми учеными прошлого и на­стоящего столетия, с помощью неверных историко-фи­лологических приемов.

V