Голубые плащи 2 страница

общественном положении и роде занятий того или иного, хотя бы и редкого,

посетителя. - Совершенная правда! Только мне пришло в голову, что вам,

может быть, надо было приглядеть за каким-либо собственным делом в суде. У

меня у самого есть такое дело, и уж больно затянулась эта тяжба; ее оставил

мне отец, а ему еще раньше - его отец. Это спор насчет нашего заднего двора

- может, вы слыхали об этом в парламенте: Хатчинсон против Мак-Китчинсона.

Известное дело, слушалось четыре раза еще до пятнадцатого года. В нем сам

черт ногу сломит. Судьи так запутались, что только одно и знают -

пересылать это дело из одного присутствия в другое. Любо смотреть, как

бережно блюдут справедливость в нашей стране!

- Попридержи язык, болван, - остановил его путешественник, впрочем

весьма добродушно, - и скажи, что ты можешь предложить этому молодому

человеку и мне на обед.

- Прежде всего, конечно, рыбу: лососину и свежую треску, - сказал

Мак-Китчинсон, вертя салфеткой. - И вы не откажетесь от бараньих котлеток;

а еще есть пирожки с клюквенным вареньем - их совсем недавно пекли! И... и

вообще все, что прикажете.

- Другими словами, больше ничего нет? Что ж, рыба, рыба, и котлеты, и

пирожки - все это подойдет. Но только не подражай той мудрой

медлительности, за которую ты так хвалишь суд. Чтобы мне не было никаких

передач дела из одного присутствия в другое, слышишь?

- Нет, нет, - заверил его Мак-Китчинсон, который, внимательно читая

отчеты о судебных заседаниях, нахватался кое-каких юридических фраз. - Обед

будет подан quamprimum* и притом peremptorie**.

______________

* Незамедлительно (лат.).

** Окончательно, без пересмотра решения (лат.).

И он со свойственной трактирщикам льстивой и обнадеживающей улыбкой

оставил их в гостиной, где пол был посыпан песком, а стены увешаны

олеографиями, изображавшими четыре времени года.

Поскольку, несмотря на обещание хозяина поспешить, достославная

медлительность правосудия нашла свое подобие на кухне гостиницы, наш

молодой путешественник имел возможность выйти и порасспросить местных

жителей о звании и положении своего попутчика. Полученные им сведения

носили общий и не вполне достоверный характер, но их все же было

достаточно, чтобы ознакомиться с именем, жизнью и положением джентльмена,

которого мы постараемся в нескольких словах представить непосредственно

нашим читателям.

Джонатан Олденбок, или Олдинбук, в обычном сокращении - Олдбок, был

родом из Монкбарнса и приходился вторым сыном джентльмену, владевшему

небольшой недвижимостью в окрестностях процветающего портового города на

северо-восточном побережье Шотландии, который мы по разным причинам будем

называть Фейрпортом. Олденбоки обосновались там уже несколько поколений

назад и в большинстве графств Англии считались бы семьей, занимающей видное

положение. Но в здешнем графстве было полно джентльменов более древнего

происхождения, к тому же обладавших большим состоянием. Кроме того, в

последнем поколении почти все местное дворянство принадлежало к якобитам,

тогда как владельцы Монкбарнса, как и жители города, близ которого

находилось это поместье, были упорными последователями протестантизма.

Олденбоки тоже имели родословную, которой гордились не меньше, чем те,

кто смотрел на них сверху вниз, ценили свою восходившую к саксам, норманнам

или кельтам генеалогию. Первый Олденбок, поселившийся в их родовой усадьбе

вскоре после Реформации, был, как говорили, потомком одного из

первопечатников Германии и покинул родину из-за гонений на приверженцев

лютеранской религии.

Он нашел убежище в городе, возле которого теперь жило его потомство.

Его охотно приняли здесь, как пострадавшего за протестантское дело;

конечно, не повредило ему также и то, что он привез с собой достаточно

денег, чтобы приобрести небольшое имение Монкбарнс у промотавшегося

владельца, чей отец получил его в дар, вместе с другими церковными землями,

после упразднения большого и богатого монастыря, которому оно принадлежало.

Поэтому Олденбоки при всех восстаниях оставались верными подданными короны.

А так как они поддерживали хорошие отношения с городом, случилось, что

уважаемый лэрд Монкбарнса в злосчастном 1745 году оказался мэром, причем

деятельно выступал за короля Георга и даже понес в связи с этим

значительные издержки, которые тогдашнее правительство, как всегда, щедрое

к своим друзьям, так и не возместило ему. Однако путем настоятельных

ходатайств и при поддержке влиятельных горожан ему удалось получить

должность при таможне, и, как человек умеренный и бережливый, он сумел

значительно приумножить отцовское состояние. У него было только два сына,

причем нынешний лэрд, как мы уже дали понять, был младшим, и две дочери,

одна из которых все еще цвела в благословенном безбрачии, а другая,

значительно более юная, вышла по сердечной склонности за некоего капитана,

служившего в 42-м полку и не имевшего за душой ничего, кроме чина и

родословной своего горного клана. Бедность разрушила союз, который любовь

могла бы сделать счастливым: капитан Мак-Интайр ради благополучия жены и

двух детей, мальчика и девочки, вынужден был искать счастья в Ост-Индии.

Когда его послали в экспедицию против Хайдер-Али, его отряд был отрезан, и

бедная жена так и не узнала, пал ли он в битве, был ли умерщвлен в плену

или остался в живых и прозябает в безнадежной неволе у индийского тирана.

Она скончалась, не вынеся горя и неизвестности, и оставила сына и дочь на

попечение брата, теперешнего хозяина Монкбарнса.

Жизнь этого землевладельца не богата событиями. Он был, как мы уже

сказали, вторым сыном, и отец готовил его к участию в крупном коммерческом

предприятии, руководимом родственником с материнской стороны. Однако против

такого плана Джонатан восстал самым непримиримым образом. Тогда его

определили в учение к юристу, чтобы он сделался стряпчим или адвокатом. В

этом деле он преуспел настолько, что овладел всеми формами феодальных

инвеститур. Ему доставляло такое удовольствие примирять их противоречия и

выяснять их происхождение, что патрон очень надеялся увидеть его в будущем

хорошим ходатаем по земельным делам. Однако он медлил на пороге храма

юстиции и, хотя приобрел некоторые знания по вопросам истории и системы

законоположений своей страны, никак не поддавался уговорам практически

использовать эти знания в целях извлечения дохода. Но если он так обманул

надежды своего патрона, то вовсе не из легкомысленного пренебрежения к

выгодам, связанным с обладанием деньгами. " Будь он обеспечен, или

бестолков, или rei suae prodigus*, - говорил его наставник, - я бы понял

его. Но он никогда не истратит и шиллинга, не проверив внимательно сдачу.

Шести пенсов ему хватает на больший срок, чем другому полукроны, и он может

целыми днями размышлять над какими-нибудь парламентскими актами,

отпечатанными готическим шрифтом, вместо того чтобы сыграть в гольф или

сидеть в таверне. И все же он не посвятит даже дня несложному судебному

делу, которое позволило бы ему положить в карман двадцать шиллингов.

Странная смесь умеренности и прилежания, с одной стороны, и нерадивости - с

другой. Нет, мне его не понять! "

______________

* По натуре своей расточителен (лат.).

Однако с течением времени его ученик получил возможность заниматься

чем ему вздумается. Отец умер; ненамного пережил его и старший сын, заядлый

рыболов и охотник, расставшийся с жизнью из-за простуды, схваченной во

время охоты на уток в болоте Китлфитинг-мосс, несмотря на то, что в тот

вечер он выпил бутылку бренди, чтобы согреть желудок. Таким образом,

Джонатан унаследовал имение, а с ним и средства, которые позволили ему

существовать, сбросив с себя ненавистную лямку юриспруденции. Желания у

него были самые умеренные. Рента, приносимая его небольшим имением,

увеличивалась с ростом благосостояния округи и вскоре намного превысила его

потребности и расходы. И хотя он был от природы слишком ленив, чтобы

стремиться к обогащению, он все же не без удовольствия наблюдал, как

накоплялись его сбережения. Обитатели близлежащего города смотрели на него

не без зависти, как на человека, который считал себя выше их по положению в

обществе и чьи занятия и развлечения казались им равно непонятными. Тем не

менее своего рода наследственное почтение к лэрду Монкбарнса, а также и то,

что его знали как денежного человека, не могло не влиять на его

соседей-горожан. Сельские джентльмены, в общем, превосходили его

богатством, но отнюдь не умом и, за исключением одного, с которым он был на

дружеской ноге, мало общались с хозяином Монкбарнса. Впрочем, он мог при

желании утешаться обычным в таких случаях обществом пастора и врача, а

также не без интереса и удовольствия переписываться с большинством

тогдашних знатоков древностей, которые, подобно ему, измеряли разрушенные

временем укрепления, чертили планы развалившихся замков, читали истертые

надписи и сочиняли статьи о медалях, по двенадцати страниц на каждую букву

легенды. Его вспыльчивость, по словам горожан, объяснялась отчасти ранним

разочарованием в любви, сделавшим из него, как он выражался, убежденного

" мизогина", но в еще большей мере раболепным преклонением перед ним

незамужней сестры и сироты-племянницы, которых он приучил считать его

величайшим человеком на земле и которыми хвалился как единственными хорошо

выдрессированными и приученными к послушанию женщинами, которых он знает.

Нужно, впрочем, признать, что мисс Гризи Олдбок случалось иногда и

" артачиться", если он затягивал поводья слишком туго. Прочие черты его

характера станут ясны из нашей повести, и мы с радостью освободим себя от

скучной обязанности их перечисления.

Во время обеда мистер Олдбок, побуждаемый таким же любопытством, как и

у его спутника, сделал несколько более прямых попыток, оправдываемых его

летами и положением, установить имя, цель поездки и звание молодого

джентльмена.

Молодой человек сказал, что его зовут Ловел.

- Как? " Кошка, и крыса, и Ловел, наш пес"? Неужели вы происходите от

любимца короля Ричарда?

Молодой человек ответил, что не имеет основания называть себя щенком

этого помета и что его отец - уроженец Северной Англии. Сам он в настоящее

время едет в Фейрпорт (город, близ которого находилось имение Монкбарнс) и,

если ему понравится, может быть, проведет там несколько недель.

- Мистер Ловел путешествует только для удовольствия?

- Не совсем.

- Быть может, у вас дела с фейрпортскими коммерсантами?

- Отчасти есть и дела, но они не имеют отношения к торговле.

На этом он остановился. И мистер Олдбок, зашедший в своих расспросах

настолько далеко, насколько позволяли приличия, вынужден был переменить

разговор. Антикварий не считал себя врагом хорошего обеда, но был

решительным противником лишних дорожных расходов. И когда его товарищ

намекнул на бутылочку портвейна, он нарисовал ужасную картину той смеси,

которую, сказал он, обычно продают под этим наименованием, и, отметив, что

пунш заслуживает большего доверия и лучше подходит к данному времени года,

положил руку на звонок, чтобы заказать необходимые составные части. Но

Мак-Китчинсон уже по-своему решил вопрос о напитках и появился с огромной

двухквартовой бутылью, покрытой древесными опилками и паутиной -

свидетельствами ее древнего возраста.

- Пунш? - подхватил он это звучное слово, входя в гостиную. - Черта с

два получите вы сегодня хоть каплю пунша, Монкбарнс! Так и знайте!

- Что ты затеял, мошенник бесстыжий?

- Ну, ну, нечего так ругать меня! А вы помните, какую шутку вы сыграли

со мной, когда были здесь прошлый раз?

- Я сыграл с тобой шутку?

- Вы самолично, Монкбарнс! Лэрд Темлоури, и сэр Гилберт Гризлклю, и

старый Росбалло, и наш мэр собирались провести у меня часок-другой. А вы

пустились рассказывать им свои сказки про древний мир, так что они и уши

развесили, а потом вы взяли да увели их бог знает куда поглазеть на старый

римский лагерь. Ах, сэр, - обратился трактирщик к Ловелу, - ведь он птиц с

деревьев сманить может, как заведет речь про людей, которых давно и в живых

нет! Вот я и потерял случай отпустить не меньше шести пинт доброго кларета,

потому что ни один черт не ушел бы отсюда, не выпив своей доли.

- Видали вы такого бессовестного плута! - воскликнул Монкбарнс и

расхохотался, ибо почтенный хозяин не напрасно хвастал, что знает меру всех

своих гостей, как сапожник знает длину ноги всех своих заказчиков. - Ладно

уж, можешь прислать нам бутылку портвейна!

- Портвейна? Ну нет! Оставьте портвейн и пунш нам, простым людям. А

лэрдам подобает пить кларет. И, смею оказать, никто из тех людей, которых

вы так любите расписывать, не пил ни портвейна, ни пунша.

- Вы слышите, как уверенно рассуждает этот нахал? Что ж, молодой друг,

придется нам предпочесть " фалернское коварному сабинскому".

Проворный хозяин мгновенно вытащил пробку, перелил вино в достаточно

емкий сосуд и, объявив, что оно " надушило" всю комнату, предоставил гостям

угощаться вволю.

Вино Мак-Китчинсона и в самом деле оказалось недурным и подняло

настроение старшего гостя, который рассказал несколько занятных историй,

отпустил ряд веселых шуток и под конец пустился в ученое рассуждение,

касавшееся драматургов древности. В этой области его новый знакомый

оказался настолько осведомленным, что наш антикварий начал подозревать, не

сделал ли их мистер Ловел предметом своего специального изучения. " Он

путешествует отчасти по делам, отчасти - ради удовольствия? Сцена - вот что

может объединить то и другое! Ведь это работа для исполнителей и

удовольствие - по крайней мере так должно быть - для зрителей. По манерам и

положению он кажется выше тех молодых людей, которые обычно избирают этот

путь. Но, помнится, кто-то говорил, что наш театр открывает сезон дебютом

молодого человека, впервые появляющегося на сцене. Что, если это ты, Ловел?

Ловел или Белвил - как раз такие имена, какие часто принимают молодые люди

в подобных случаях. Ей-богу, мне жаль парня! "

Мистер Олдбок обычно был бережлив, но ни в коем случае не скареден.

Первой его мыслью было избавить спутника от какого-либо участия в расходах,

связанных с их маленькой пирушкой, которые, казалось ему, должны быть более

или менее обременительны в положении юноши. Поэтому он постарался

потихоньку уладить счеты с Мак-Китчинсоном. Молодой путешественник

запротестовал против такой щедрости и примирился с ней только из уважения к

годам и почтенной личности лэрда.

Удовлетворение, которое они находили в обществе друг друга, побудило

мистера Олдбока предложить - с чем Ловел охотно согласился - ехать вместе

до самого конца. Мистер Олдбок высказал желание уплатить две трети

стоимости почтовой кареты, указав, что соответственная доля места требуется

для его багажа; но это мистер Ловел решительно отклонил. В дальнейшем их

расходы делились пополам, если не считать того, что Ловел иногда совал

шиллинг в руку ворчащему почтальону, ибо Олдбок, верный старинным обычаям,

никогда не давал на чай больше восьми пенсов за перегон. Так они и ехали,

пока на другой день, около двух часов, не прибыли в Фейрпорт.

Ловел, вероятно, ожидал, что его спутник по приезде пригласит его к

себе домой на обед. Однако, зная, как затруднительно принимать без

подготовки нежданного гостя, а может быть, и по другим причинам, Олдбок не

оказал ему этой любезности. Он лишь просил поскорее, как только это будет

удобно мистеру Ловелу, посетить его в утренние часы, а затем отрекомендовал

его вдове, сдававшей комнаты, и хозяину приличной таверны. При этом он

предупредил каждого из них, что знает мистера Ловела лишь как приятного

спутника по почтовой карете и не гарантирует оплаты никаких счетов по его

расходам в Фейрпорте. Однако внешний облик и манеры молодого джентльмена,

не говоря уж об увесистом сундуке, вскоре прибывшем морем на его

фейрпортский адрес, надо полагать, свидетельствовали в его пользу не

меньше, чем осторожная рекомендация его попутчика.

Глава III

Ты у него увидишь груды

Старинных лат, мечей, посуды.

Тут шлемы старые, гребенки,

Два телескопа,

Горшки для каши и солонки

Времен потопа.

Бернс

Устроившись в своих новых апартаментах в Фейрпорте, мистер Ловел

вспомнил, что обещал посетить своего попутчика. Он не сделал этого раньше,

потому что при всем добродушии старого джентльмена, так охотно делившегося

своими знаниями, в его речах и манерах иногда проскальзывал тон

превосходства, который, по мнению его спутника, далеко не оправдывался

одной лишь разницей в возрасте. Поэтому он дождался прибытия из Эдинбурга

своего багажа, чтобы одеться в соответствии с модой и своим внешним видом

подчеркнуть то положение в обществе, которое он занимал или считал себя

вправе занимать.

Лишь на пятый день по приезде, подробно расспросив о дороге, он

отправился засвидетельствовать свое почтение владельцу Монкбарнса.

Тропинка, тянувшаяся через поросший вереском холм и луга, привела его к

усадьбе, стоявшей на противоположном склоне упомянутого холма, откуда

открывался прекрасный вид на бухту и скользившие по ней суда. Отделенный от

города возвышенностью, защищавшей его от северо-западных ветров, дом

производил впечатление укромного и уединенного уголка. Внешний вид его был

не слишком располагающим. Это было старомодное строение неправильных

очертаний, часть которого в те времена, когда поместье находилось во

владении монахов, составляла обособленную мызу, где жил эконом или

управляющий хозяйством монастыря. Здесь братия хранила зерно, полученное в

качестве натуральной ренты от подвластных обители земледельцев, ибо, по

свойственной этому монашескому ордену осторожности, он всегда требовал

уплаты натурой. Отсюда, как любил говорить теперешний владелец, и пошло

название Монкбарнс*. К тому, что осталось от жилища эконома, позднейшие

обитатели-миряне добавляли все новые и новые пристройки, соответственно

потребностям своих семей, а так как это делалось с равным пренебрежением к

удобствам внутри и архитектурной законченности снаружи, вся постройка имела

вид скопища зданий, внезапно застывших на месте в самый разгар контрданса,

исполняемого ими под музыку какого-нибудь Амфиона или Орфея. Усадьба была

окружена высокими живыми изгородями из подстриженного остролиста и тиса.

Некоторые из них все еще являли искусство " топиарианского" художника** и

имели форму кресел, башен или воспроизводили поединок святого Георгия с

драконом. Вкус мистера Олдбока не позволил ему тревожить памятники ныне

утраченного искусства, тем более что это, несомненно, разбило бы сердце

старого садовника. Впрочем, один высокий и раскидистый тис был избавлен от

ножниц. И на садовой скамье под его сенью Ловел узрел своего пожилого друга

с очками на носу и кисетом сбоку, прилежно углубившегося в " Лондонскую

хронику" под ласковый шелест летнего ветерка в листве и отдаленный шум

волн, набегавших на песок.

______________

* От англ. monk - монах и barns - амбары.

** Ars topiaria - искусство подстригать тисовые изгороди в виде

фантастических фигур. Латинская поэма под заглавием " Ars topiaria" содержит

любопытные наставления по этому предмету. (Прим. автора.)

Мистер Олдбок немедленно встал и пошел навстречу своему дорожному

спутнику, которому сердечно пожал руку.

- Честное слово, - сказал он, - я уже решил, что вы передумали и,

найдя глупых обитателей Фейрпорта слишком надоедливыми и не достойными

ваших талантов, покинули нас на французский манер, как мой старый приятель

и собрат антикварий Мак-Криб, который исчез с одной из моих сирийских

медалей.

- Надеюсь, почтенный сэр, что надо мною не тяготеет подобное

обвинение.

- Было бы столь же скверно, доложу я вам, если бы вы похитили самого

себя, не доставив мне удовольствия еще раз увидеться с вами. Уж лучше бы вы

взяли моего медного Оттона. Однако пойдем; позвольте мне показать вам

дорогу в мою sanctum sanctorum*, мою келью, мог бы я сказать, ибо, кроме

двух праздных и избалованных баб (этим презрительным наименованием,

заимствованным им от другого антиквария, циника Энтони Вуда, мистер Олдбок

обычно обозначал прекрасный пол вообще и своих сестру и племянницу в

частности), которые, под глупым предлогом родства, устроились в моих

владениях; здесь никого нет, и я живу таким же отшельником, как и мой

предшественник Джон из Гернела, чью могилу я вам когда-нибудь покажу.

______________

* Святая святых (лат.).

С этими словами старый джентльмен повел гостя к низенькой двери, но

перед входом внезапно остановился и указал на неясные следы, оставшиеся на

камне, по его мнению, от какой-то надписи. Однако тут же покачав головой,

он сообщил, что разобрать ее совершенно невозможно.

- Ах, если бы вы знали, мистер Ловел, сколько времени и хлопот стоили

мне эти стершиеся буквы! Ни одна мать не возилась так со своим ребенком -

притом без всякой пользы, - но я почти уверен, что эти два последних знака

имеют форму цифр или букв LV и могут дать хорошее представление о дате

постройки, поскольку мы знаем aliunde*, что здание было основано аббатом

Валдимиром около середины четырнадцатого столетия. Но я уверен, что глаза

более зоркие, чем мои, могли бы разглядеть и орнамент посередине.

______________

* Из других источников (лат.).

- Мне кажется, - ответил Ловел, которому хотелось сделать старику

приятное, - что он по форме напоминает митру.

- Несомненно, вы правы! Вы правы! Мне это никогда не приходило в

голову. Вот что значат молодые глаза! Митра, митра, это подходит во всех

отношениях.

Сходства было не больше, чем между облаком Полония и китом или

дроздом. Но его было достаточно, чтобы мозг антиквария начал усиленно

работать.

- Митра, дорогой сэр, - продолжал он, идя вперед по лабиринту

неудобных и темных переходов и прерывая свои рассуждения, чтобы

предупредить гостя об опасных местах, - митра, дорогой сэр, подходит для

нашего аббата не хуже, чем для епископа, ибо это был митрофорный аббат, чье

имя стояло во главе списка... Осторожно: здесь три ступеньки!.. Я знаю, что

Мак-Криб это отрицает. Но это так же достоверно, как то, что он увез без

спроса моего Антигона. Вы можете видеть имя аббата Троткозийского, abbas

Trottocosiensis, в самом начале парламентских списков четырнадцатого и

пятнадцатого веков... Здесь очень мало света, а эти проклятые бабы всегда

оставляют лоханки в проходе! Осторожно, здесь поворот! Теперь поднимитесь

на двенадцать ступенек, и вы будете в безопасности!

К этому времени мистер Олдбок дошел до верха винтовой лестницы,

которая вела в его личные апартаменты, открыл дверь и отодвинул кусок

ковровой ткани, которой она была завешена.

- Что вы тут затеяли, пакостницы? - вдруг закричал он.

Грязная, босоногая служанка, застигнутая в минуту страшного

преступления - уборки sanctum sanctorum, бросила пыльную тряпку и убежала в

противоположную дверь от лика разъяренного хозяина. Но молодая леди,

присматривавшая за работой, не сдавала своих позиций, хотя, по-видимому,

несколько оробела.

- Право же, дядя, в вашей комнате был ужаснейший беспорядок, и я зашла

присмотреть, чтобы Дженни все положила на прежнее место.

- А кто позволил тебе - да и Дженни тоже - вмешиваться в мои личные

дела? (Мистер Олдбок ненавидел уборку не меньше, чем доктор Оркборн или

любой другой завзятый ученый.) Ступай, занимайся своими вышивками,

обезьяна, и не попадайся мне здесь опять, если тебе дороги уши! Уверяю вас,

мистер Ловел, что последний набег этих мнимых друзей чистоты оказался для

моей коллекции почти таким же роковым, как посещение Гудибраса для собрания

Сидрофела. И я с тех пор не знаю, где

...Мой старый календарь, который

Был врезан в медный верх доски.

Где нэпировские бруски,

Где лунные часы, амфоры,

Созвездья из цветных камней,

Игрушки прихоти моей,

и так далее, как сказано у старого Батлера.

Во время этого перечисления потерь молодая леди, сделав реверанс перед

Ловелом, воспользовалась случаем и скрылась.

- Вы задохнетесь тут в тучах пыли, которую они подняли, - продолжал

антикварий. - Но уверяю вас, что около часа назад это была древняя, мирная,

спокойная пыль и оставалась бы такой еще сто лет, если бы ее не потревожили

эти цыганки, всюду сующие свой нос.

И действительно, прошло некоторое время, прежде чем Ловел сквозь тучи

пыли мог рассмотреть комнату, в которой его друг устроил себе убежище.

Это была высокая, но не особенно большая комната, слабо освещенная

узкими окнами с частым свинцовым переплетом. Конец комнаты был заставлен

книжными полками. Занимаемое ими пространство было явно мало для

размещенных на них томов, и поэтому книги стояли в два и три ряда, а

бесчисленное множество других валялось на полу и на столах среди хаоса

географических карт, гравюр, обрывков пергамента, связок бумаг, старинных

доспехов, мечей, кинжалов, шлемов и щитов шотландских горцев. За креслом

мистера Олдбока (это было старинное кожаное кресло, лоснившееся от

постоянного употребления) стоял огромный дубовый шкаф, по углам украшенный

херувимами в голландском вкусе, с большими неуклюжими головами и куцыми

крылышками. Верх этого шкафа был загроможден бюстами, римскими

светильниками и чашами, среди которых виднелось несколько бронзовых фигур.

Стены были покрыты мрачными старинными коврами, изображавшими достопамятную

историю свадьбы сэра Гавэйна и воздававшими должную дань уродливости

невесты. Впрочем, судя по наружности самого благородного рыцаря, он имел

меньше основания быть недовольным разницей во внешнем благообразии, чем

утверждает автор романа. Остальная часть комнаты была отделана панелями

мореного дуба. Здесь висело несколько портретов рыцарей в латах, любимых

мистером Олдбоком персонажей из истории Шотландии, и его собственных

предков в париках с косичкой и расшитых камзолах. На огромном старомодном

дубовом столе грудой лежали бумаги, пергаменты, книги, всякие мелочи и

безделушки, мало чем примечательные, кроме ржавчины и древности, о которой

эта ржавчина свидетельствовала. В самой гуще всей этой мешанины из

старинных книг и утвари с важностью, достойной Мария на развалинах

Карфагена, восседал большой черный кот; суеверному глазу он мог бы

показаться genius loci*, демоном-хранителем этого места. Пол, так же как

стол и стулья, был затоплен тем же mare magnum** разнородного хлама, где

было равно невозможно как найти какой-нибудь предмет, так и употребить его

по назначению.

______________

* Духом местности (лат.).

** Великим морем (лат.).

Среди этой неразберихи не так легко было добраться до стула, не

споткнувшись о распростертый на полу фолиант или не попав в еще худшую беду

- не опрокинув какого-нибудь образца римской или древнебританской керамики.

А добравшись до стула, предстояло еще осторожно освободить его от гравюр,

которые очень легко было повредить, и от старинных шпор и пряжек, которые,

несомненно, сами причинили бы повреждения тому, кто внезапно сел бы на них.

От этого антикварий особенно предостерег Ловела, добавив, что его друг,

преподобный доктор Хевистерн из Нидерландов, очень пострадал, когда, не