Приключение и террор в верх-ирмене

Однажды, в 1960 году, когда мне исполнилось девять лет, подошла ко мне наша директриса и сказала: „Курдаков, собирай вещи, поедешь в другой детский дом."

- Куда же? - спросил я.

- Недалеко, в Верх-Ирмень. Он расположен в сорока милях вверх по реке Ирмень, небольшой речки, вблизи которой находится детский дом.

Когда наступил день отъезда, я быстро собрал свои вещи и с грустью распрощался со своими крепко полюбившимися за эти три года друзьями. На душе было тяжело, но что делать? Я сел в машину, и примерно через два часа мы прибыли в Верх-Ирмень - маленький населённый пункт, слишком большой для деревни, но слишком маленький, чтобы назвать его городом.

Наш детский дом В-И, как мы его называли, состоял из четырёх зданий: двух спальных корпусов, одного служебного корпуса и столовой, здесь же находилась и прачечная.

Совсем рядом была расположена школа, в которой учились как детдомовцы, так и дети населённого пункта. На своём новом месте я чувствовал себя совершенно угнетённым, но дети встретили меня довольно приветливо. Вскоре я со многими сдружился. И как полагается согласно моему возрасту, я был принят в пионеры. Я так же, как и все, получил красный галстук, повязав который перед зеркалом, решил, что он мне очень даже к лицу. Тем и остался доволен.

С первых же дней пребывания здесь я почувствовал огромную разницу, которая разделяла эти два мне известных детских дома. Отношение всех „дядей" и „тётей", как нам положено было их называть, отличалось значительной жестокостью. Они холодно и безразлично реагировали на наши нужды. Здесь я впервые в своей жизни должен был столкнуться с жестокостью и познать настоящую ненависть. Ненависть, которая существовала между дядями и тётями, между директором и воспитателями, и их всеобщая ненависть к нам, детям. Впоследствии этим „заразным заболеванием" заболели и все воспитанники этого дома. И ни одна из сторон никогда не старалась скрыть свою ненависть друг от друга.

Как часто тосковал я по добрым взаимоотношениям детского дома № 1 г. Новосибирска!

Я всей душой старался понять, что заставляет людей презирать и ненавидеть. Лишь позднее довелось мне установить корень этого зла. Никто из этих дядей и тётей не были ни по своему призванию, ни по своей профессии воспитателями. Все они как члены Коммунистической партии были призваны на эту работу и обязаны были воспитать нас, детей, юными коммунистами. И это задание партии они, дяди и тёти, считали для себя унижением. Это означало для них конец карьере. Все они были разочарованы и несчастны.

И поэтому они вымещали на нас свой гнев.

Не всё, конечно, выглядело здесь так мрачно. Я приобрёл много новых друзей, которые вносили в мою жизнь немного тепла. Один из них - Иван Чернега был на три года старше меня. Несмотря на разницу в возрасте, нас связывала тесная дружба. Иван был среднего роста, его светлые, густые, непослушно торчащие волосы придавали его лицу забавное выражение. Мне нравилось всегда улыбающееся его лицо и приветливые глаза. Даже когда он сердился, лицо его оставалось приятным. Наша дружба с ним наполняла радостью моё мрачное существование.

Вторым из моих лучших друзей был Павел, который жил в этом детдоме уже более трёх лет. Это был настолько талантливый шутник и ловкий хитрец, что в его обществе всегда было весело. Рядом с ним я познал одну истину: хочешь жить - умей вертеться. И он это умел!

Однажды вечером, когда нам давно положено было спать, лежали мы в кровати и разговаривали. Тут он спросил меня: „Слушай, Сергей, как у тебя с деньгами? Может, тебе нужны деньги? "

- Что за нелепый вопрос? Кому не нужны деньги? Ну, что ты надумал? - спросил я. „Ну если тебе действительно однажды понадобятся деньги, тогда ты мне скажешь, " - сказал он, отвернувшись к стенке.

Он тут же уснул, а я ещё долго лежал, обдумывая его слова. Все ребята знали, что Павел в этом отношении был просто изобретатель. Но как он доставал деньги - это было его тайной. Он просто незаметно исчезал, потом появлялся с деньгами.

На следующее утро я обратился к нему с вопросом: „Павел, судя по твоему вчерашнему предложению можно подумать, что ты сам деньги печатаешь, или как тебя понять? "

- Почти так оно и есть, - ответил он, совершенно серьёзно.

- Хочешь увидеть - пойдём завтра со мной.

От любопытства я в этот вечер не находил себе покоя. На следующий день мы встретились за забором детского дома. Павел нёс бумажную сумку, наполненную какой-то одеждой.

- Пойдём, Сергей, мы сейчас поедем в Новосибирск.

- В Новосибирск?! - воскликнул я. - Это же 60 км. отсюда. И что скажут дяди, если они нас потеряют?

- Ах, они всё равно за нами не следят. Главное, чтобы мы не доставили неприятности. Мы оставим их в покое, и они оставят в покое нас. И потому меньше думать — больше делать. К полуночи мы уже вернёмся домой.

Итак, часам к шести мы очутились в городе.

- Теперь как раз подходящее время, - таинственно промолвил Павел.

- Подожди меня здесь, - сказал он и исчез за углом. Через несколько минут передо мною стоял ободранный, грязный уличный мальчишка и просил у меня милостыню. Я с жалостью искал в кармане мелочь, когда он остановил мою руку, сказав: „Оставь это, благодарный человек, у тебя там пусто. „Взглянув на него в упор, я узнал Павла и от удивления вскрикнул. „Видишь, Сергей, это мой печатный станок, - прошептал он - вот и вся тайна. Теперь поторопись, одевайся, нам нельзя прозевать время, когда „великие господа" войдут в рестораны. Заседать там они будут слишком долго."

Всё это было для меня такой неожиданностью, что я растерялся, но послушно пошёл за угол и переоделся. Павел разукрасил с грязью моё лицо, потом, отпустив на несколько шагов, полюбовался своим искусством: „Неплохо, я бы сказал."

- А теперь за мной!

Я послушно следовал за ним. Пройдя несколько улиц, мы подошли к одному из лучших ресторанов города. У самого входа стояла маленькая скамейка, на которую мы присели. Павел коротко проинформировал меня, как себя вести с „высокими госпожами".

„Я начну, а ты понаблюдай, " - посоветовал он. Тут он сделал печальное лицо и пошёл навстречу людям, выходящие из дверей. „Пожалуйста, я сирота, и я голоден. Пожалуйста, помогите мне. У меня нет ни отца, ни матери, " - так попрошайничал он уже несколько минут, но всё безуспешно. Но, наконец, один мужчина остановился и бросил в шапку Павла двадцать пять копеек. Затем одна пара бросила ещё по пятьдесят копеек. Печальный голос Павла звучал всё естественней и всё грустней, от этого я сам в конце концов расплакался. Настроившись на такой тон, я начал наигрывать на губной гармонике, которую Павел мне вдавил в ладонь,

Всё больше прохожих останавливалось и бросало копейки в наши шапки. Дело наше шло как по маслу.

Когда на некоторое время улица опустела, Павел подошёл ко мне и спросил: „Как ты на это дело смотришь? Фантастично, не правда ли? Сергей, понял ты теперь, почему именно здесь люди так щедры? Потому что их, насытившись в ресторане, просто совесть грызёт, что здесь, на улице, стоят сироты, родители которых погибли, может по их вине. Поэтому я прихожу именно сюда и устраиваю им это кино, чтобы они иногда об этом вспоминали. Это моё лучшее место."

Я тогда не уловил полностью смысла сказанного, потому что Павел произнёс вдруг, торопясь: „Всё, Сергей, теперь твоя очередь. Иди вперёд! "

Я начал ошарашено: „Моя мама умерла, отца у меня тоже нет, а мой братишка..." К моему удивлению, всё функционировало. Копейка к копейке и скоро в моей шапке набралась кучка денег.

Но тогда что-то случилось. Один мужчина вышел из двери ресторана, направляясь прямо к нам - это был директор нашего детдома. Он нас хорошо знал в лицо, так как мы уже не однажды стояли перед ним в кабинете. „Павел, - сказал я тихо, - бежим." „Поздно", - ответил он шёпотом.

Директор подошёл поближе и громко спросил: „Ну, вы двое, где же ваши родители? " В горле у меня застрял комок, и я ничего не мог сказать.

„Они умерли, " - ответил за меня Павел. „Это очень печально, " - сказал он, безразличным тоном и сделал несколько шагов вперёд. Но вдруг он повернул назад, подошёл поближе и сказал: „Мне кажется, я вас где-то видел." Я тяжело проглотил слюну и пробормотал: „Нет, не знаю." И вдруг - нет, это на него не похоже - он погладил меня по голове и сказав: „Вот, пойдите и купите себе что нибудь, " - положил мне в руки несколько копеек. Когда он отвернулся и ушёл, мы с Павлом переглянулись, схватили свою шапку и пустились бежать. Мы бежали и бежали, сколько хватило духа. Наконец, нашли мы тихий угол, посчитали наши деньги и пошли на автовокзал. „Нет, - сказал я Павлу, - никогда больше, это слишком рискованно, это не для меня! " Павел только посмеялся. Поздно вечером вернулись мы в Верх-Ирмень с полными карманами денег.

Так как директор и воспитатели почти не обращали на нас, воспитанников дома, внимания, то старшие ребята в возрасте тринадцати - шестнадцати лет болтались по улицам Верх-Ирменииногда до полуночи. Среди них был и мой друг Иван Чернега. Когда однажды Иван пригласил и меня в свою компанию, радость охватила меня.

Без соблюдения распорядка дня и соответствующих требований со стороны обслуживающего персонала тяжело было вести контроль за детьми старшего возраста. Постепенно безвинные группировки превратились в банды мародёров, которые находили ужас на жителей посёлка и окружающих мест. Никакая частная собственность не была от нас защищена. Каждый сад был наш сад, каждый парк -наш парк. Мы просто шли и брали, что хотели. Хотя обслуживающий персонал обо всём был информирован, однако все об этом умалчивали, не вмешиваясь ни в какие наши ребячьи дела, считая, что всё происходящее за пределами нашего двора их совершенно не касается. Мы это быстро усвоили и в детдоме абсолютно ничего не трогали. Вскоре дошло до того, что весь Верх-Ирмень был полностью в наших руках. И если кто-нибудь из наших жертв смел протестовать, то наш ответный удар был жесток. Мы разрушали заборы, разбивали окна, уничтожали грядки. Я помню, как однажды зимой Иван нам сказал: „Разбейте вдребезги их оконные стёкла! И когда они хорошо помёрзнут, тогда перестанут на нас жаловаться." Иногда даже на людей совершались нападения, вследствие чего некоторые из них получали тяжёлые травмы.

Вскоре кое-кто из нас не захотел больше посещать школьные занятия. Для этого было решено разбить все окна классных комнат, и администрация из-за холода вынуждена будет отменить занятия. Так и сделали. Но нечаянно разбили впридачу и два окна нашей спальной комнаты. Тут уж помёрзли! Бедному мальчику мы прочли такую „лекцию", что он впоследствии значительно улучшил своё искусство метания!

Наконец, жители посёлка, не выдержав натиски нашей „волчьей стаи" и распространившегося бандитизма, написали письмо, в котором сообщили нашему правительству о страшных делах воспитанников Верх-Ирменя. В ответ на это летом 1961 года наш детдом закрыли, а детей расформировали по разным детским домам других городов.

Незадолго до закрытия пришёл ко мне Иван Чернега и спросил: „Сергей, что ты собираешься делать, когда нас расформируют по разным детским домам? "

- Не знаю. А что ты думаешь?

Иван ответил быстро и решительно: „Меня больше никто никуда не отправит. Это я сам сделаю. Хочешь со мною? " „Да", - ответил я тихо. Потом мы вместе строили наши планы. И однажды, ранним утром, взяв свои немногие вещи, мы тихо вышли из спальни и навсегда покинули Верх-Ирмень. Мы поехали в Новосибирск.

Прибыв в город, Павел спросил меня: „Сергей, ты же знаешь, что нас будут искать, потому у нас будет больше шансов, если мы разойдёмся. Что ты собираешься делать? "

- Я останусь в городе. Здесь я уже знаю много мест и останусь на некоторое время на вокзале.

Иван шёл одной дорогой, а я другой, по направлению на вокзал. Ещё более величественным и впечатляющим, чем тогда шестилетнему показалось мне это массивное сооружение. Среди этой многолюдной массы я найду прекрасное убежище, думал я, ища себе тихий уголок. „Теперь я намного умнее и так просто не сдамся. Уроки Павла мне тоже помогут выжить. Обойдя всё здание, я облюбовал себе прекрасное место для ночлега: тёмный, никем не занятый угол. Если я удобно размещусь и не вызову всеобщего внимания, то здесь можно скрываться месяцами, - решил я. - Теперь надо только суметь ловко доставать продукты питания. Но у меня уже есть опыт, " - утешал я себя.

Однажды бродил я вокруг фруктового ларька и обдумывал, как унести отсюда пару яблок. Подойдя к продавщице, я с гримасой ужаса упорно смотрел за её спину. Она удивлённо посмотрела на меня и тут же оглянулась. Я схватил два яблока и стремглав бросился бежать. Продавщица даже не кричала вслед. „Вот удача, " - думал я. Сев в свой тёмный угол, я аппетитно ел свою добычу.

И тут ко мне подсела женщина и спросила: „Молодой человек, Вы действительно так голодны? "

- Как так голоден? - удивился я.

- Ну, очень голодны, чтобы сделать то, что Вы сейчас сделали.

Я понял, что она всё видела. Ей было около шестидесяти лет, и имела приятное, нежное лицо и приветливый взгляд.

- Есть у тебя место, где ты спишь и где ты живёшь? - продолжала она. Я ответил: „Конечно, есть у меня место, где я сплю."

- Я тебе не верю. Ты спишь где-нибудь здесь на вокзале и питаешься крадеными яблоками. Знаешь, ты мог бы со мной пойти. У меня есть для тебя кровать. Всегда найдётся и еда. Пойдём, тебе нужен отдых. Была она необычной приветливой, потому я не мог не согласиться. Она повела меня на окраину города, к одному маленькому деревянному домику на бедной улице. Но внутри было очень чисто и уютно.

За вкусным ужином рассказал я ей свою историю. Внимательно выслушав, она предложила мне остаться у неё жить, сколько я посчитаю нужным. Она была такой доброжелательной и заботливой, что я это никогда не забуду.

Наблюдая несколько дней её жизнь, я понял, что она очень бедна и с таким дополнительным едоком, как я, она просто не справится. Однажды рано утром, оставив ей благодарственное письмо, я покинул её дом.

Прошло около трёх недель с тех пор, как я покинул Верх-Ирмень. И снова я направлялся на вокзал. Через три дня я был арестован милицией за кражу продуктов в уличных ларьках. Я чувствовал себя скверно не потому, что был схвачен, а потому что был полностью разочарован в себе самом.

Спустя несколько дней я был отправлен в Борисово, место, которое я никогда не забуду.