Глава тринадцатая. И что же вы думаете? -- ведь он был прав!

И что же вы думаете? -- ведь он был прав!

Вы себе даже и вообразить не можете, что тут такое над нами было проделано. Какая хитрость над хитростью и подлость над подлостью! Представьте, оказалось, ведь, что мы его жены, действительно, никогда ни одного разу в глаза не видали! Он нас считал как бы недостойными, что ли, этой чести, чтобы познакомить нас с его настоящим семейством, и оно на всё время нашей стоянки укрывалось в тех дальних комнатах, где мы не были. А эта кукона, по которой мы все с ума сходили и за счастие считали ручки да ножки её целовать, а один даже умер за неё, -- была чёрт знает что такое... просто арфистка из кофейни, которую за один червонец можно нанять танцевать в костюме Евы... Она была взята из профита к нашему приходу из кофейни, и он с неё доход имел... И сам этот Холуян-то, с которым мы играли, совсем был не Холуян, а тоже наёмный шулер, а настоящий Холуян только и был Антошка на тонких ножках, который всё с бесчеревной собакой на охоту ходил... Он и был всему этому делу антрепренёр! Вот это плуты, так уж плуты! теперь посудите же, каково было нам, офицерам, чувствовать, в каком мы были дурацком положении, и по чьей милости? -- По милости такой, можно сказать, наипрезреннейшей дряни!

А узнал об этом прежде всех я, но только тоже уж слишком поздно, -- когда вся моя военная карьера через эту гадость была испорчена, благодаря глупости моих товарищей. Господа же офицеры наши ещё и обиделись моим поступком, нашли, что я будто поступил нечестно, -- выдал, изволите видеть, тайну дамы её мужу... Вот ведь какая глупость! Однако, потребовали, чтобы я из полка вышел. Нечего было делать -- я вышел. Но при проезде через город жид мне всё и открыл.

Я говорю:

-- Да как же, их поп-то зачем же он про свою кукону говорил, что ей будто можно под предлогом на бедных давать?

-- А это, -- говорит, -- справедливо, только поп это про настоящую кукону говорил, которая в комнатах сидела, а не про ту свинью, которую вы за бобра приняли.

Словом сказать -- кругом одурачены. Я человек очень сильной комплекции, но был этим так потрясён, что у меня даже молдавская лихорадка сделалась. Насилу на родину дотащился к своим простым сердцам, и рад был, что городническое местишко себе в жидовском городке достал... Не хочу отрицать, -- ссорился с ними не мало и, признаться сказать, из своих рук учил, но... слава богу -- жизнь прожита и кусок хлеба даже с маслом есть, а вот, когда вспомнишь про эту молдавскую лихорадку, так опять в озноб бросит.

И от такого неприятного ощущения рассказчик опять распаковал свою вместительную подушку, налил стакан аметистовой влаги с надписью " Ея же и монаси приемлят", и молвил:

-- Выпьемте, господа, за жидов и на погибель злым плутам -- румынам.

-- Что же, это будет преоригинально.

-- Да, -- отозвался другой собеседник, -- но не будет ли ещё лучше, если мы в эту ночь, когда родился " Друг грешников", пожелаем " всем добра и никому зла".

-- Прекрасно, прекрасно!

И воин согласился, сказал: " абгемахт", и выпил чарку.