Отличия от символизма

Манифестами акмеизма, как правило, считаются две статьи: во-первых, это «Некоторые течения в современной русской поэзии» С. Городецкого, увидевшие свет в 1912 году, а во-вторых, опубликованное в «Аполлоне» в 1913 году «Наследие символизм и акмеизм» Н. Гумилева. Именно в этих статьях, а также в более поздней аналитической статье В. Жирмунского, и обозначены, с точки зрения авторов, главные отличия акмеизма от символизма.

В первую очередь, это представление «вместо сложной, хаотической, уединенной личности разнообразия внешнего мира» [7]. Иначе говоря, «отказ от мистического восприятия и мистического углубления явлений жизни и выход из лирически погруженной в себя личности поэта-индивидуалиста в разнообразный и богатый чувственными впечатлениями внешний мир»[8]. То ест речь идет о том, что поэт больше не концентрируется на своих внутренних переживаниях, не пишет о том, что происходит в его душе, а, как ребенок, познающий мир, описывает предметы внешнего мира, пропуская их через мир своей безграничной фантазии. Так, в стихотворении Гумилева 1910 года «Волшебная скрипка» внимание читателя акцентируются не на том, как звуки музыки могут повлиять на внутренний мир лирического героя, а на том, как прекрасна скрипка, как совершенен звук, издаваемый смычком на струнах, причем как будто совсем без участия человека:

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой; под белеющим буруном,

И когда пылает запад и когда горит восток.

Вещь оказывается сильнее человека, она способна даже им управлять. Поэтому именно вещной мир, предметный, становится объектом поэзии как что-то объективно существующее.

Сергей Городецкий писал об этом отличии акмеизма от символизма: «Борьба между акмеизмом и символизмом, если это борьба, а не занятие покинутой крепости, есть прежде всего борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю. … У акмеистов роза опять стала хороша сам по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подобиями с мистической любовью или чем-нибудь еще. … После всяких «неприятий» мир бесповоротно принят акмеизмом, во всей совокупности красот и безобразий»[9]. Он даже называл акмеизм ересью от символизма, так как догматы символизма были слишком непрочны: он строился на одних сплошных «соответствиях».

Во-вторых, эмоциональному, музыкальному лиризму символизма акмеисты противопоставляли четкость и графичность в сочетании слов. Эта формулировка Жирмунского[10], на мой взгляд, немного туманна, далее он развивает свою мысль: «Внимание к художественному строению слов подчеркивает теперь не столько значение напевности лирических строк, их музыкальную действенность, сколько живописную, графическую четкость образов; поэзия намеков и настроений заменяется искусством точно вымеренных и взвешенных слов»[11]. Очевидно, речь тут идет о слове как о точке отсчета для акмеистов. Особенно подробно о слове, Логосе, говорит Осип Мандельштам в статье «Утро акмеизма».

«Для акмеистов сознательный смысл слова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для символистов. И, если у футуристов слово, как таковое, еще ползает на четвереньках, в акмеизме оно впервые принимает более достойное вертикальное положение и вступает в каменный век своего существования»[12], - писал Мандельштам. Слово стало у акмеистов и материалом, и зданием, и скульптурой, украшающей это здание, - то есть слово становилось предметом поклонения.

Именно об этом идет речь в докладе «Русская семантическая поэтика как культурная парадигма», представленном на международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О.Э. Мандельштама. Авторы этого доклада выделяют основные особенности работы акмеистов с языком, которые мы излагаем в краткой форме[13]:

1) Язык, слово как диахроническая культурная парадигма. Поэты-акмеисты воспринимали язык как следствие творческой работы Пушкина и других поэтов его времени, поэтому они сами называли свое время «серебряным веком русской поэзии» (время Пушкина было для них веком «золотым»).

2) Акмеисты обладали необычайно развитым чувством историзма, причем история воспринималась ими синхронично, то есть существующей здесь и сейчас. Для Мандельштама, например, акмеизм – это «тоска по мировой культуре».

3) Очень важными становятся для акмеистов понятия памяти, воспоминания как средства противостояния хаосу и забвению. Сохранение воспоминаний является залогом непрерывности и преемственности жизни, становится утверждением реальности существования. Здесь и берет свое начало «семантическая поэтика, в которой гетерогенные элементы текста, разные тексты, разные жанры, творчество и жизнь, все они и судьба – все скреплялось единым стержнем смысла, призванным восстановить соотносимость истории и человека»[14].

4) Осознанное и подчеркнутое обращение языка на сам язык. Все внимание сосредотачивается на материале, то есть на слове.

5) Резкое смещение границ между поэзией и прозой. Проза прошлого влияла на поэзию настоящего, особенно в творчестве Ахматовой. В 1922 году Мандельштам писал: «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа XIX века». Она как будто прозаизировала поэзию.

6) Принципы поэтического сюжета у Ахматовой:

- Ориентация не на последовательность элементов сюжета, а на последовательность стыков между ними (например, подошел, посмотрел, сказал, тронул …), то есть то, что внимание акцентируется на переходе из одной стадии действия в другую;

- Отказ от линейно упорядоченного сюжета;

- Вследствие использования первых двух приемов сюжет фактически сгущается в одну сцену.

7) У Мандельштама смещение происходит по-другому: у него и проза, и стихи стремятся к мифу. Во всем его творчестве речь идет о времени и пространстве, природе и культуре, бытии и истории, судьбах человека и т.д., собственно, что и характерно для текстов мифологического порядка.

8) Слово является орудийным элементом, причем и для автора, и для читателя, что обеспечивает свободный диалог с читателем (читатель является соавтором).

9) Характерно постоянное нарушение лексической сочетаемости, принципиальная многозначность слова.

10) Некоторые слова становятся своего рода мифологемами. У Мандельштама это, например, век, яблоко, соль, ласточка, солнце и т.д.

11) Их тексты образуют единый мировой поэтический текст за счет цитации и автоцитации.

12) Акмеисты создали меональную прозу, где главное – это то, о чем не говорится, что определяется не по существу, а лишь меонально, по изменению «второстепенных» конфигураций. Этим объясняются бесконечные отступления, пробелы в произведениях Мандельштама и Ахматовой.

13) В таком творчестве, разумеется, всегда есть второе дно, в этой литературе всегда есть литературность: автобиографическое переплетается с творческим, наука – с искусством.

Примером выше описанному господству слова может служить стихотворение Мандельштама «Silentium»[15] (курсив мой – Е.А.):

Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.

Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день.
И пены бледная сирень
В черно-лазоревом сосуде.

Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!

Слово для Мандельштама – почти божество, оно является первоосновой жизни и связью между эпохами. В этих строках явно присутствует аллюзия на фразу из Библии: «сначала было Слово, и слово было у Бога, и Слово было Бог». В отличие от символизма слова не просто служат созданию образа, они прекрасны также сами по себе, они подчеркивают красоту друг друга в каждом предложении, в каждом стихе, как говорил Мандельштам, «мы [акмеисты] вводим готику в отношения слов, подобно тому, как Себастьян Бах утвердил ее в музыке»[16]. Таким образом, закончим также словами Мандельштама, «реальность в поэзии – слово как таковое».

Третье отличие акмеизма от символизма – это описание простого и точного психологического эмпиризма взамен мистического прозрения в тайну жизни. Имеется в виду, что чувства описываются путем описания внешнего мира. Удобнее всего эту особенность проиллюстрировать стихотворением Анны Ахматовой «Песня последней встречи»:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

…

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

В этой перчатке, надетой с правой руки на левую, сконцентрирован весь драматизм стихотворения: волнение, беспомощность, страх, предчувствие чего-то недоброго – все эмоции героини в одном жесте. Кроме того, в 16 строках отражена целая драма, практически написан роман (см. выше – о прозаизации поэзии Ахматовой).

Мы познакомились с тремя главными отличиями акмеизма от символизма. Перейдем к сходствам этих двух направлений.