И так на праздниках в тот год всевозможных впечатлений и суматохи было достаточно и в моем штабе. 7 страница

Но мне не верили тогда, когда я это утверждал. Вся русская история у нас налицо, и мы ведь прекрасно знаем, что многие наши так называемые великие люди были большевиками по методу их управления и действий. Иоанн Грозный, Петр Великий, Пугачев. Сам характер народа, дух его, как сотни лет назад, так и теперь легче вырисовывается своими неизменными переходами < от кротости и смирения до зверств и бесчинств> одной крайности к другой. Я слишком люблю свой народ и давно знаю все его достоинства и недостатки.

Я видел, что ни одна партия не обещает народу того, что сулят большевики: немедленно мир и немедленно дележ земли. Для меня было очевидно, что вся солдатская масса обязательно станет за большевиков, и всякая попытка диктатуры только облегчит их торжество. Впрочем, вскоре выступление Корнилова эта явно доказало и только вызвало избиение офицеров и всевозможные неистовства. Корнилов, вероятно, на подобные же вопросы отвечал согласием еще заранее и только в последнюю минуту решил вместо Керенского провозгласить себя диктатором. Но это, конечно, лишь мое предположение. Я не знаю, задавали ли ему подобные вопросы, или нет, но для меня это казалось вероятным.

Корнилова я узнал в 1914 году при прибытии 24-го корпуса во вверенную мне армию. Он состоял командиром бригады [49-й пехотной дивизии – С.Н.], но тут же в начале военных действий, он по ходатайству командира корпуса Цурикова был мною назначен командующим 48-й пехотной дивизии. Это был очень смелый человек, решивший, очевидно, составить себе имя во время войны[cdv]. Он всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат, которые его любили. Они не отдавали себе отчета в его действиях, но видели его всегда в огне и ценили его храбрость.

В первом сражении, в котором участвовала его дивизия, он вылез без надобности вперед, и когда я вечером отдал приказ этой дивизии отойти ночью назад, так как силы противника, значительно нас превышавшие, скапливались против моего центра, куда и я стягивал свои силы, - он приказа моего не исполнил и послал начальника штаба корпуса ко мне с докладом, что просит оставить его дивизию на месте. Он, однако, скрыл эту просьбу от командира корпуса Цурикова. За это я отрешил начальника штаба корпуса Трегубова от должности (об этом я говорил в своем месте). Наутро дивизия Корнилова была разбита и отброшена назад, и лишь 12-я кавалерийская дивизия своей атакой спасла 48-ю пехотную дивизию от полного разгрома, при этом дивизия Корнилова потеряла 28 орудий и много пулеметов. Я хотел тогда предать его суду за неисполнение моего приказа, но заступничество командира корпуса Цурикова избавило его от угрожавшей ему кары. Вскоре спустя, Корнилов, при атаке противника в Карпатах, когда ему было приказано не переваливать хребта, а, отбросив противника до перевала, вернуться обратно, согласно приказу главнокомандующего Иванова, он опять не послушался, спустился вниз на южный склон к селу Гуменному[cdvi]. Он там, как я упоминал выше, был окружен, потерял бывшую с ним артиллерию и обозы и вернулся тропинками, оставив у неприятеля свыше 2 тысяч пленных. Опять Цуриков начал усиленно просить помиловать Корнилова.

Наконец, уже в 3-й армии, весной 1915-го года, при атаке Макензеном этой армии он не исполнил приказаниям отступить, был окружен и сдался в плен со всей своей дивизией[cdvii]. Убежав из плена, он явился в Ставку и был принят государем императором. Не знаю, что он ему рассказывал, но кончилось тем, что ему был пожалован орден св. Георгия 3 степени и он был назначен командиром, кажется, 25-го корпуса на моем фронте. После Февральской революции он был вызван в Петроград Временным правительством, которое назначило его главнокомандующими войсками Петроградского военного округа. На этой должности он ничего сделать не мог и просил вернуть его в действующую армию. Его назначили командующим 8-й армией. Он тотчас же подружился с Борисом Савинковым, который состоял его комиссаром, и повел интригу против Главкоюза ген. Гутора.

Свалив его и заместив, он начал вести интригу против меня, Верховного Главнокомандующего, и благодаря дружбе Савинкова с Керенским, вполне успел и заместил меня. Но тут он сковырнулся сам, решив повалить Керенского и провозгласить себя диктатором [cdviii].

Считаю, что этот безусловно храбрый человек сильно повинен в излишне пролитой крови солдат и офицеров. Благодаря своей горячности, он без пользы губил солдат, а провозгласив себя без всякого смысла диктатором, погубил своей выходкой множество офицеров[cdix]. Но должен сказать, что все, что он делал, делал не обдумав, не вникая в глубь вещей, но с чувством честного русского патриота, и теперь, когда он давно погиб, я могу только сказать: «Мир праху его», как и всем, подобным ему пылким представителям нашей бывшей России. От души надеюсь, что русские люди будущего сбросят с себя подобное вредное сумасбродство, хотя бы и руководимое любовью к России.

Как известно, он был арестован и со своими сподвижниками был отправлен для содержания под арестом в Быхове. Во время октябрьского переворота он убежал оттуда, чем окончательно погубил Духонина, и в сопровождении текинского конного полка отправился на юг в Донскую область, где соединился с Алексеевым и Деникиным[cdx].

В заключение мне хочется сказать, что я больше 50 лет служу русскому народу и России, я хорошо знаю русского солдата и не обвиняю его в том, что в армии явилась разруха. Не солдат был виноват, что разрушили дисциплину и затуманили его голову в вихре всевозможных идей, в которых, он, конечно, разобраться не мог. Не солдат был виноват, что ему < больше года> долгие годы не давали толковой грамоты и умственного развития, а затем сразу навалили на плечи такие права, границ которых он никоим образом понять не мог. Солдат вообразил, что вопрос войны и мира зависит от его решения, и что нет предела его власти. Обязанностей на него никаких возложено не было, чего же лучше. В результате офицер оказался многострадальным мучеником, а армия, как грозная для врага сила, перестала существовать. Тем не менее, я утверждал, что русский солдат отличный воин и, как только разумные начала воинской дисциплины и вековечные законы, управляющие войсками, будут восстановлены, этот самый солдат вновь окажется на высоте своего воинского долга, тем более если он воодушевится понятными и дорогими для него лозунгами. Но для этого требовалось время.

Возвращаясь мысленно к прошлому, я часто теперь думаю о том, что наши ссылки на приказ № 1, на декларацию прав солдата, будто бы главным образом развалившие армию, не вполне верны. Ну, а если эти два документа не были бы изданы, армия не развалилась бы? Конечно, по ходу исторических событий и настроения масс она все равно развалилась бы, только более тихим темпом. Прав был Гинденбург, говоря, что выиграет войну тот, чьи нервы крепче. У нас они оказались наиболее слабыми, потому что мы должны были, вследствие отсутствия техники, восполнять этот недостаток излишне проливаемой кровью. Нельзя безнаказанно драться чуть ли не с голыми руками против хорошо вооруженного современной техникой и воодушевленного патриотизмом врага. Да и вся правительственная неразбериха и промахи помогли общему развалу. Нужно также помнить, что революция 1905-6 гг. была только первым актом этой великой драмы. Как же воспользовалось правительство этими предупреждениями? Да в сущности никак, был лишь выдвинут вновь старый лозунг «Держи и не пущай», а все осталось по-старому. Что посеяли, то и пожали!

Этим я заканчиваю мой 1-й том воспоминаний. Если бог жизни даст, постараюсь вспомнить все подробности моей жизни при новом режиме большевиков в России. Из всех бывших Главнокомандующих я остался в живых и на территории бывшей России один. Считаю своим священным долгом писать правду для истории этой великой эпохи. Оставаясь в России, несмотря на то, что перенес много горя и невзгод, я старался беспристрастно наблюдать за всем происходящим, оставаясь, как и прежде, беспартийным. Все хорошие и дурные стороны мне были заметнее. В самом начале революции я твердо решил не отделяться от солдат и оставаться в армии, пока она будет существовать или же пока, меня не сменят. Позднее я говорил всем, что считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это ни стоило. Одно время, под влиянием больших переживаний семейных и уговоров друзей, я склонялся к отъезду на Украину и затем за границу[cdxi], но эти колебания были непродолжительны. Я быстро вернулся к моим глубоко засевшим в душе убеждениям. Ведь такую великую и тяжелую революцию, какую Россия должна была пережить, не каждый народ переживает. Это тяжко, конечно, но иначе поступить я не мог, хотя бы это стоило жизни. Скитаться же за границей в роли эмигранта не считал и не считаю для себя возможным и достойным.

В заключение мне хочется сказать, какой глубокое чувство благодарности сохранилось в душе моей ко всем верившим мне моим дорогим войскам. По слову моему они шли за Россию на смерть, увечья, страдания. И все это зря! Да простят они мне это, ибо я в том не повинен: провидеть будущее я не мог!

Послужной список

числящегося по армейской кавалерии

командира 12-го армейского корпуса

генерала от кавалерии Брусилова