Гоголь. Театральный разъезд

Год 1667-й был годом значительным и никак не походил на предыдущий глухой

год. Те два человека, за жизнью которых я слежу, король Франции и директор

труппы Пале-Рояля, в этом году разработали две мысли.

Королевская мысль была величественна, как и следует ожидать, и

заключалась в том, что супруга его, Мария-Терезия, дочь испанского короля

Филиппа IV, скончавшегося два года тому назад, имеет наследственное право на

испанские владения, находящиеся в Нидерландах. К обстоятельной разработке

этой мысли король и приступил.

Мысль же королевского комедианта была, конечно, менее значительна, но

манила его ничуть не меньше, чем короля его замысел о присоединении к

Франции новых земель. Когда под влиянием лечения подозрительные розоватые

пятна на щеках Мольера исчезли, а глаза его утратили нехороший лихорадочный

блеск, он извлек из шкафа рукопись " Тартюфа" и стал исправлять ее. Прежде

всего Тартюфа он переименовал в Панюльфа, затем совлек с Панюльфа духовное

одеяние и превратил его в светского человека. Затем он выбросил многие

цитаты из Священного писания, всячески смягчил острые места и как следует

поработал над финалом.

Финал этот замечателен. Когда мошенник Тартюф, он же Панюльф, уже

торжествовал и разорил честных людей и когда, казалось, от него уже нет

никакого спасения, все-таки спасение явилось, и, конечно, изошло оно от

короля. Добродетельный полицейский офицер, свалившийся как бы с неба, не

только в самый нужный и последний момент схватывает злодея, но еще и

произносит внушительный монолог, из которого видно, что, пока существует

король, честным людям беспокоиться нечего и никакие мошенники не ускользнут

из-под орлиного королевского взгляда. Слава полицейскому офицеру и слава

королю! Без них я решительно не знаю, чем бы господин де Мольер развязал

своего " Тартюфа". Равно как не знаю, чем бы, по прошествии лет ста

семидесяти примерно, в далекой и холодной моей родине другой больной сатирик

развязал бы свою довольно известную пьесу " Ревизор", не прискочи вовремя из

Санкт-Петербурга жандарм с конским хвостом на голове.

Закончив поправки и с удовлетворением просмотрев их, автор стал делать

хитрые круги возле короля. А тот, в свою очередь, поднявшись на большую

высоту, стал плавно кружить в воздухе, не спуская глаз с лежащих под ногами

Нидерландов. В то время, пока испанские юристы тонко и обстоятельно

доказывали, что Мария-Терезия, а следовательно, и Людовик XIV никак не могут

претендовать на испанские владения, король, решив, что дело слишком

затягивается, вывел его из юридической плоскости. Все у него было уже

готово. Его министры обеспечили соглашение с Португалией, Англией и другими

странами, и в воздухе вдруг наступила зловещая тишина, которая обычно бывает

перед большим шумом. В Париже началось оживление. Роскошно разодетые

кавалеры вдруг стали серьезны, начали уклоняться от развлечений и облеклись

в боевые плащи...

Директор труппы Пале-Рояля счел момент удобным. Он предстал,

обольстительно улыбаясь, перед королем, показал ему рукопись, рассказал о

том, как он исправил пьесу... Король благосклонно глянул на комедианта и,

думая о чем-то другом, произнес что-то неопределенное, вроде того, что он,

собственно, ничего не имеет против этой пьесы... Глаза у Мольера вспыхнули,

и тут он исчез из глаз короля.

Кавалера де Мольера мгновенно сменил вызванный королем маршал Тюренн, и

не успели в Испании и Нидерландах осмыслить случившееся, как французская

боевая конница обрушилась на Нидерланды. Началась война.

Далекие от пушечного грохота господин Мольер и его комедианты, находясь в

величайшем волнении, репетировали " Тартюфа" под новым названием " Обманщик".

5 августа, в незабвенный день премьеры, публика хлынула в Пале-Рояль. Сбор

дошел до тысячи девятисот ливров, и успех был огромный. Но на другой же день

в Пале-Рояль явился пристав парижского парламента и вручил господину Мольеру

официальное от Гильома де Ламуаньона, первого президента парламента,

предписание немедленно прекратить представления " Обманщика".

Мольер бросился к герцогине Орлеанской, и та отправила одного из своих

приближенных к президенту. Тот ответил, что, к великому сожалению, ничего не

может сделать, так как нет разрешения короля непредставления " Обманщика".

Тогда Мольер, захватив с собою верного друга Буало, который был в хороших

отношениях с Ламуаньоном, отправился к президенту. Тот принял господина

Мольера очаровательно и не только не истязал автора никакими упреками в

безбожии, и не только не называл его пьесу опасной, но, наоборот, отдал

должное таланту господина Мольера, произнеся всевозможные комплименты.

Ламуаньон был совершенно вежлив, но в конце разговора на представления

" Обманщика" выдать разрешение отказался категорически, впредь до решения

этого дела королем.

Ни за одну из своих пьес Мольер не боролся так упорно, как за " Тартюфа".

Он призвал верного товарища, ученика и своего друга Лагранжа, а с ним сьёра

ла

Торилльера, попросил их сейчас же броситься в почтовую карету и лететь во

Фландрию, в королевскую ставку.

Лагранж и ла Торилльер взяли с собою тысячу ливров и уложили в сумку

длинное прошение Мольера, в конце которого тот просил его величество

защитить его, Мольера, от бешеной злобы тех Тартюфов, при существовании

которых нечего и думать о сочинении комедий, хотя бы и самых невинных. В

этом же прошении Мольер уверял короля, что своей пьесой он хотел лишь

развлечь монарха после его славного похода, он хотел одного- заставить

улыбнуться того, при имени которого трепещет вся Европа... Мольер обнял

Лагранжа и ла Торилльера, и 8 августа карета, уносившая их во Фландрию,

скрылась в тучах пыли на дороге.

Слова " Тартюф" и " Обманщик" не сходили с языков в Париже, и 11-го числа

грянула новость. Весь Париж стал читать послание архиепископа. Оно было

составлено очень внушительно и начиналось так:

" Так как нашим фискалом нам было доложено, что в пятницу, пятого числа

сего месяца, в одном из театров города была представлена, под новым

заглавием " Обманщик", опаснейшая комедия, которая тем вреднее для религии,

что под предлогом осуждения лицемерия и мнимого благочестия она дает повод

осуждать всех, кто обнаруживает и истинное благочестие..."

В Париже ахали, читали послание, враги Мольера радовались, театралы, не

успевшие попасть 5-го числа в театр, досадовали, а архиепископ говорил

дальше в своем послании, что он, зная, насколько опасно оскорбление

благочестия, в особенности в то время, когда великий король подвергает свою

жизнь опасности ради государства и когда надлежит возносить пламенные

молитвы о сохранении его священной особы и о даровании ему победы, он,

архиепископ, запрещает не только представлять, но также читать или слушать

эту комедию как публично, так и в каких-либо частных собраниях, под страхом

отлучения от церкви. Архиепископ приказывал настоятелям церквей Святой Марии

Магдалины и Святого Северина следить за выполнением его приказа.

" Дано в Париже за нашею печатью лета тысяча шестьсот шестьдесят седьмого

августа одиннадцатого дня".

Удельный вес этого послания был слишком значителен, это было понятно даже

наивным людям, и парижане поняли, что дело " Обманщика" проиграно. Но Мольер

сделал еще одну попытку отбить свое дорогое творение. Кто-то из его

друзей-быть может, группа их выпустила письмо в защиту " Обманщика". Говорят,

что сам Мольер принимал участие в сочинении его, но это письмо ничему не

помогло.

Тут Париж опротивел Мольеру. Он прекратил спектакли в Пале-Рояле впредь

до возвращения Лагранжа и ла Торилльера, отправился в деревню Отейль под

Парижем и там у сьёра де Бофора нанял за четыреста ливров в год квартиру. Де

Бофор предоставил Мольеру кухню, столовую, спальню, две комнаты в мансарде и

право гулять в парке. Кроме того, Мольер за отдельную плату в двадцать экю

нанял комнату на тот случай, если кто-нибудь из друзей приедет навещать его

в Отейле. Он уговорился с Армандой, что Эспри-Мадлену он возьмет с собою и

отдаст ее в частный пансион в Отейле. Также условились, что кухарка Лафоре

(которой, как болтали в Париже, Мольер будто бы первой читает вслух свои

новые комедии, чтобы узнать, смешные они или нет) будет приезжать в Отейль

готовить в тех случаях, когда у Мольера будут гости, а для повседневных

услуг он нанял служанку Мартину. В отейльскую мансарду он привез с собою

Плутарха, Овидия, Горация, Цезаря и Геродота, а также трактат по физике,

сочиненный его приятелем Роо, с авторской надписью Мольеру.

Так скрылся из Парижа автор " Тартюфа".

Впрочем, комната для приезжих друзей долго не пустовала, и въехал в нее

верный и настоящий друг Клод Шапель. Въехав, он прочно засел в ней, обставив

себя бутылками с вином. Это он утешал своего одноклассника и разгуливал с

ним по парку сьёра Бофора. В сентябре, когда листья в этом парке совсем

пожелтели, в Отейль явились, даже не смыв с себя дорожной пыли, Лагранж и

Торилльер. Обнявшись с директором, гонцы-комедианты сообщили, что король

находится в добром здоровье, что поход победоносен и города падают к ногам

короля. Что же касается " Тартюфа", то прошение король принял благосклонно,

но вопрос о постановке велел отложить впредь до его возвращения с войны.

Король вел войну свою храбро и выиграл ее, господин де Мольер не менее

храбро воевал за своего " Тартюфа", но был побежден. Он воскресил своего

Лазаря, но тот прожил только один вечер 5 августа.