Тост за две Звезды

…Однополчане знали его госпитальный адрес. Но любимой девушке он перестал писать сразу же после ранения: зачем навязывать себя, калеку, на всю жизнь такой красавице! Недаром же ещё в то время, когда полк, готовившийся к битве за Киев, расположился на несколько дней в Яготине – городке в сотне километров на восток от столицы Украины, и они там совершенно случайно познакомились, в полку шутили (поскольку полковые разведчики немедля выяснили её фамилию - «Вьюн»): «воистину золотая рыбка клюнула на крючок нашего Рыбалки!».

Полк ушёл дальше, на Киев, а любовь осталась, и её история продолжалась в письмах. Но… лишь до февраля 1945-го.

Однако Нина Вьюн, как только письма от Рыбалко прекратились, не уставала засыпать и полк, и высшие армейские инстанции и просьбами, и требованиями сообщить ей о судьбе любимого. Его друзья ей отвечали, но скрывая от неё трагическую правду, – что он теперь навсегда ослеп. Ну, а письма её к Коле неизменно пересылали её ему в госпиталь.

Он на них, однако, не отвечал…

Тем временем в полк, в Вену, пришли сразу две звёздные награды (это ничего, что они запоздали): командиру батареи капитану Николаю Александровичу Рыбалко причитался орден Красной Звезды, командиру полка Василию Степановичу Петрову – вторая Золотая Звезда Героя Советского Союза!

И Петров немедленно воспользовался случаем, чтобы решить «проблему Рыбалко – Вьюн», как все стали называть её в полку. Комполка, первым долгом, организовал вызов своего комбата из Саратова сюда, Вену, - «по случаю необходимости персонального вручения ему лично, притом именно в полку, правительственной награды», а одновременно - и Нины.

Рыбалко приехал первым. Петров решил «обмывать» награды вдвоём; третьим на торжество было допущено только одно ещё лицо – его адъютант. По фронтовой артиллерийской традиции тот наполнил не разведённым спиртом две срезанных под стаканы снарядных гильзы, и на дно первой опустил медаль «Золотая Звезда», на дно второй – орден Красной Звезды. Пару минут перед тостом сидели молча. Молчание вдруг – порывисто! - оборвал комполка:

- Коля, как же мы с тобой теперь чокнемся?! Я вижу, где наши чарки звонкие стоят, - да взять не могу. А ты – взять можешь, да не видишь, где они!..

Адъютант – на что уж привыкши за войну ко всему! - не смог сдержать слез.

…А Нина приехала на следующий день. И с той поры до последних мгновений свих жизней они оставались неразлучными.

И это было изумительно!

И ВЕЧНЫЙ БОЙ…

Но не менее изумительна не только решимость – истинная изобретательность Петрова, замыслившего во что бы то ни стало вызвать обоих влюблённых к себе, за рубеж. Ведь письма – одно, а живая встреча, что ни говори, - другое!

Но в ту пору такое было отнюдь не шуткой… Даже капитана Рыбалко вызвать из Саратова было ох как нелегко, а какую-то там гражданскую девчушку из городка под Киевом (в Яготине и поныне живёт не одно семейство Вьюнов) – и заикаться не приходилось… Но и здесь перед Петровым не устояло ни одно НКВД!

Безусловно, с командиром 248-го ИПТАПа считались и бумажные души: случай, что ни говори, особый. Да куда там «особый» – бери выше! Ведь, оказывается, сам Сталин лично распорядился удовлетворить просьбу командира полка без рук оставаться и дальше в боевом строю. И даже добавил при этом: «разрешить пожизненно». О чём сам Петров узнал… лишь через 40 почти лет!

Рассказал же об этом Василию Степановичу (только в 1982 году) его однофамилец – Маршал Петров, Главком Сухопутных войск СССР. Он признался. что в секретных архивах до сих пор хранится стенограмма разговора на эту тему между Сталиным и Маршалом Василевским. Но почему же от Василия Степановича этот факт скрывали? «Я, - ответил ему Главком, - специально потом выяснял для себя это у Корягина, начальника сектора в административном отделе ЦК КПСС. И он стал изъясняться передо мной весьма витиевато: мол, в ЦК, – и, кстати, без согласования со Сталиным, - решили, что озвучивать это нецелесообразно, поскольку, мол, поведение вашего однофамильца могло выйти за рамки должной скромности: ведь всем известно, что человек он – ершистый». Кстати, этот самый Корягин оказался впоследствии заядлейшим горбачёвцем-перестройщиком и «демократом»…

Для этих людей «ершистостью» была даже обязательная человеческая принципиальность, - не говоря уже о бесстрашии.

А генерал Петров был человеком прежде всего бесстрашным – и не только в бою. Когда, скажем, он защищал свою кандидатскую диссертацию (по историческим наукам: и чего стоила в то время даже её тема: «Князь Бисмарк и возникновение германской империи 1860-1871 годов»), учёнейшая председатель комиссии вдруг возмутилась: «Василий Степанович, а не кажется ли вам, что вы поёте дифирамбы пресловутому немецкому милитаризму?». На что Петров ответил: «Я никому никогда не пою никаких дифирамбов, а здесь - лишь констатирую величие человеческого духа, сумевшего противопоставить образцовую организацию и дисциплину беспорядку и хаосу». Зал присутствующих при защите взорвался в ответ на эти слова диссертанта аплодисментами. Точно так же, когда ещё в 1941-м его вызвал к себе начальник особого отдела полка Васильчук и сказал: «Петров, ты позволяешь себе выражения, недопустимые для командира в наше время. Смотри – загремишь в штрафбат!», - молодой офицер парировал: «Армия от этого ничего не потеряет: дивизион лишится командира батареи, зато штрафбат получит ещё одного рядового!» Васильчук лишь руками развёл: ну что ты с таким человеком поделаешь! Однако, надо отдать ему должное, доносить на Петрова, - правда, в тот именно раз, - не стал.

И все они, кто из 248-го ИПТАПа, были в этом отношении - да и в массе других! - на один покрой. Когда к нам в редакцию «Краматорской правды» как-то (это было где-то в конце 60- годов) приехал очередной чиновник из горкома партии и, услышав обычные остроты Рыбалко (а тот был на них мастак и сыпал ими, по его же выражению, «задаром, без никакого гонорара»), откровенно пригрозил, что, мол, такие штучки «чреваты», - Николай Александрович при всех (шло заседание литературного объединения при газете, которым, кстати, именно он руководил 40 лет, и «постороннего народа» была масса) с вызовом ответил: «А вы что, с поэтов меня снимете?» В другой раз он так же открыто поиздевался над очередным – тоже горкомовским - прислужником казёнщины, вздумавшим читать нотации начинающим литераторам: «А вы сегодня уже успели потереться об бюро?» К слову, эти его птенцы под его дирижёрством издали около трёх десятков своих книг поэзии и прозы, и не только в Донецке, но и в издательствах Киева и Москвы, причём, а трое из них закончили Московский Литературный институт имени Горького.

Сам же Николай Александрович годы потратил, чтобы наловчиться держать в уме сотни вариантов каждой стихотворной своей строки… Ведь только после такой гигантской работы он останавливался на окончательном её тексте: оттого и сила такая в его поэзии. Конечно, Нина Васильевна, особенно поначалу, записывала в специально заведённых ею блокнотах все эти черновые варианты под его диктовку, - но в конце концов он настолько натренировал свою память, что приходил к нам в редакцию и диктовал машинистке уже начисто законченные стихи. 25 стихотворных сборников вышло у него, и высшей литературной премии Украины – имени Тараса Шевченко – он тоже удостоился. Как завет себе, храня в своём сердце слова Великого Кобзаря: «І буде син, і буде мати, і будуть люде на землі!» Гениальный наш Александр Билаш, называя Рыбалко «Брате мій!», напишет на его стихи знаменитую свою песню-пеан: «Я жил в такие времена», - которую будет ценить даже выше, чем созданные им же на слова Павлычко хотя и популярные, но ресторанные «Два кольори» (по оценке самого Билаша «ресторанные», – чего желал, когда создавались «Два кольори», судя по одному из радиовыступлений Билаша же на мировом Украинском радио, сам Павлычко).

А Петров? Он несколько месяцев учился - без рук! - выводить на бумаге сначала только свою фамилию (подпись), затем – звание и должность… А в конце концов (собственноручно!) написал (изобретя мудрейшее приспособление для того, чтобы писать… без рук)и диссертацию, и целую стопу увесистых своих книг-мемуаров, - а это тысячи даже чистовых рукописных страниц! При этом продолжая служить в армии до последней минуты жизни (а закончив он эту свою службу в звании генерал-полковника!).

Нет, никогда они – ни комполка, ни его комбат - не уходили в запас!

БОЙЦЫ ИЛИ ПОЭТЫ?

Поражает их родственность в сочувствии и незнакомым им дотоле людям, в стремлении помочь им, даже не щадя себя. Эпизод с вызовом в Вену бывшего комбата из Саратова и обыкновенной девушки Нины из Яготина – лишь один из множества подобных по своей сути: такими уж оба они были, - как и все их побратимы!

На память мне приходит осенний вечер 1969 года, встреча бригады писателей Донбасса в тогдашнем Жданове (теперь Мариуполь) с учащимися и преподавателями металлургического техникума. Эта была старая – со времён ещё Павла Беспощадного и Бориса Горбатова – традиция донецких писателей: прямые творческие встречи с трудовыми коллективами, со школьниками и студентами, в воинских частях и даже больницах. На этот раз писательская бригада уже завершала такое своё турне в Жданове, и металлургический техникум был последним на этот раз адресом подобной живой встречи с читателями. Рыбалко вышел на сцену под её конец. А читал он неподражаемо, и аудитория неизменно замирала, изумлённая таким могуществом слова! Вот и здесь после его выступления зазвенела тишина потрясённого зала. И вдруг с переднего ряда поднимается человек и просит слова у ведущего вечер писателя Геннадия Щурова. «Но наша встреча уже закончен», - попытался было отмахнуться тот, подумав, что вот опять начнут славословить гостей-поэтов присутствующие, - а такое на подобных встречах не поощрялось. Поднявшийся, однако, упорно стоял на своём, и Щурову пришлось уступить ему.

- В 1943 году наше село на Орловщине, - обратился он к залу, - захватили немцы, сожгли мой дом, семья погибла, и я остался в 12 лет сиротой. А когда к тому берегу реки за селом подошли наши, мне чудом повезло перебраться к ним через неё, и солдаты стали там подкармливать меня из полковой кухни. Совершенно потрясло меня тогда кино, которое крутили в этой части и которое я тоже посмотрел. В нём рассказывалось о мальчишке, - таком же, как я, сироте военного времени, которого усыновили солдаты. И вот стою я после этого за своей порцией у полевого котла в солдатской очереди, а ко мне подходит офицер-артиллерист и говорит: «Знаю о твоей просьбе принять тебя сыном нашего полка. Но тебе ещё жить да жить, а умирать на войне - пока без тебя найдётся кому. Так что дуй-ка в тыл, на Урал, - учиться. В ФЗО примут. Вот тебе деньги на дорогу. Это моё офицерское довольствие. Родом я из Донбасса, а он под немцем, и мои родители - там, поэтому послать им эту помощь я пока всё равно не могу. Так что бери!». Тут как раз подоспела машина, идущая в тыл: в неё он меня и впихнул. На перекладных я добрался с помощью этих денег (по тем временам – целое состояние) до Свердловска, где учился в ФЗО, потом – в университете, а сейчас преподаю в этом техникуме. Сколько я потом искал того офицера! Но всё напрасно: ведь тогда я не успел спросить даже его фамилии… И вот сегодня я встретил его! Это поэт Рыбалко, который только что тут выступал! Николай Александрович, а я – тот самый Володя Овчаров, судьбу которого вы ещё тогда определили!

…Они, конечно, долго радовались своей встрече. Овчаров не переставал восхищаться вот этими рыбалковскими строчками:

В палатной тиши и в тревоге ночей

Познал и сердца я, и руки врачей.

Познал я… И вот моё слово о чём:

Ты будь Человеком – и будешь врачом.

Овчаров постоянно потом приезжал к своему необычайному «шефу» в Краматорск.

Как постоянно, до последнего года своей жизни, ежегодно приезжал погостить в Краматорск к своему бывшему комбату ещё один командир того же самого 248-го ИПТАПа, тоже ставший потом генералом, как и Петров, - да ещё и Героем Советского Союза: Александр Васильевич Чапаев. Да-да, родной сын того самого легендарного Чапая! Когда полк стоял в Яготине, Чапаева перевели выше, а на смену ему, в самый канун битвы за Киев, командовать полком назначили майора Петрова.

Какими верными друг другу до конца были эти люди! У Рыбалко есть и об этом немало строк. Например, - о расчёте «года рождения двадцать второго» «на первый – второй» (они с Петровым были одногодками: оба родились именно в 1922-м!):

«Год рождения двадцать второй, -

Рассчитайся на «первый-второй!»

«Первый!» Вместо второго – молчанье:

Только ветер берёзы качает…

И другие становятся в строй.

Я ж – и первый теперь, и второй.

Теперь вот и Петров ушёл из жизни – на 81-м году, в нынешнем апреле, через 8 лет после Рыбалко, и через 60 без малого – после потери своих рук и освобождения Киева.

…Полвека без небесного солнца прожил комбат. Но не только от себя лично, а и от имени всего своего воинского братства и своего поколения вообще, он, конечно, полное право имел сказать напоследок:

И мы бывали за границами –

С боями шли, не как-нибудь!

Километровыми зарницами

Война нам освещала путь.

И стали пламенно воспетыми

И мир, и роща, и река…

А кто - бойцы или поэты мы, -

Пусть судят люди и века!

… Красивейший это город на всей земле – Киев. И какие Истинные Люди выбросили отсюда - в небытие, в тартарары! - отродье человечества, неслыханного врага и супостата!!!