Преодолеть страх

Вите три года. Он рисует красками на большом листе, приговари­вает: «Рисую зеленую, теперь синюю...» Брызжет кистью на лист — это цветной дождь.

— А сейчас что будет? — спрашивает. — Теперь какой крас­кой, а теперь? — при этом макает во все краски подряд.

— Баба Яга! Какая страшная! Нарисую елку. Мы за ней спрячемся!

Теперь Баба Яга носом к елке.

— Нос какой! (Витин не лучше, весь в краске.) Крючком. Мама! — кричит он, замазывая Бабу Ягу зеленой краской.

— Уф, — отдувается, — больше нет Бабы Яги. Посмотрим, где она? Откроем, — делает движение кисточкой, будто открывает дверь. — Там, — сообщает, указывая на сокрытую в зеленой тьме Бабу Ягу. — Заколю ее! — обратным концом кисти колет рису­нок. Проводит несколько линий по поверхности. — А теперь мед­ведь получился, нет, серый волк.

Устал бороться с чудищами, привалился к спинке стула. Вдруг вскочил, как бы очнувшись от мрачных мыслей, распластал ла­донь на чистой бумаге, вынул из кармана фартука зеленый каран­даш. Обвелим свою ладонь, палец за пальцем.

— Раз, два, плачет ручка, мамы нет, папы нет. Не плачь, ручка, скоро придут. А положи сюда, — хватает меня за руку, обводит мою ладонь карандашом, потом соединяет линией обе руки. — И со­единились все со всеми! — Витя переводит дух.

Принимается лепить. Лепит точно так же: нажмет пальцем на ком пластилина — сковородка с ручкой, еще пару раз щипнет — цветок на ножке...

Он впервые пришел на занятия. Борется со страхом, преодо­левает себя. И наконец успокаивается, соединив всех со всеми. Моей рукой замещает отсутствующую мамину. «Не плачь, ручка, мама с папой скоро придут!» Разумеется, он не рисует и не лепит, а играет в рисование и лепку. Как и положено в его возрасте. Но есть серьезные вещи, которыми не играют. И он, трехлетний мальчик, сообщает мне об этом во втором рисунке. Отсутствие родителей серьезно.

Соединенные руки — образ дружбы и взаимного доверия. Я по­лучаю аванс.

Теперь мне предстоит оправдывать полученное авансом доверие.

Белокурый, с редким чубчиком, сквозь который просвечивает большой молочно-розовый лоб, в клетчатой рубашке и брюках на подтяжках — он пришел учиться. Так ему объяснила мама. Вокруг него дети — они тоже, значит, учатся. Но что это такое — учиться? Он не знает, и ему страшно. Страшно, но и интересно: брызгать кистью на бумагу, говорить вслух, прятаться от Бабы Яги за елку. И тетя рядом, вот ее рука. Витя пытается до нее дотянуться. Так за­вязывается контакт ребенка и взрослого. Не просто — через преодо­ление.

Взглянем на результат Витиного труда: темно-зеленое пятно с брызгами салюта, над пятном — желтый, лимонный овал, заля­панный коричневым. На втором рисунке слабо обрисованы пальцы медузы...

«Шедевры», которые годятся разве что на мусор, я храню уже 6 лет.

— Это тебе зачем? — спросила подруга, которая вызвалась помочь мне убрать квартиру.

— Это Витино!

— А это — Васино? — подруга показала на следующую пор­цию каракулей.

— Нет, это Анюты Платоновой.

— Как можно все помнить! — поразилась подруга.

Но и меня поражают причуды собственной памяти: дети с их работами вытеснили стихи, что я знала наизусть, номера телефо­нов и адреса. Но на это есть книги и записные книжки.

Потерю же детских рисунков ничто не восполнит. Это един­ственные свидетельства процесса освоения мира всеми теми деть­ми, которых я узнала за 10 лет работы. Их — не меньше тысячи. Они — мой клад. Но я не скупой рыцарь.

Я бы с радостью поделилась своим богатством с любой картин­ной галереей.

Да никто на мои сокровища не зарится!

" Сказите позяиста, извините позяиста..:

Кроме того, что висит на стенах нашей квартиры, стоит на пол­ках, — кипы рисунков и скульптур под шкафами, сервантом, ящи­ки детских работ в гараже. Пластилин пылится, деформируется, необожженная глина ломается, рисунки желтеют. Изредка я наво­жу ревизию и все же — не могу заставить себя выкинуть хоть что-нибудь.

Вот пластилиновая дама с воротником из настоящего меха. Узнаю автора: Катя С. Ее лицо выражало бесконечное любопыт­ство. Даже нос был, как у любопытной Варвары — длинный, вы­тянутый, с узкими ноздрями. Любопытство ее отличало определен­ная направленность: украшения и одежда, обувь и меха.

— Сказите позяиста, извините позяиста, что это у вас? Мех?

Катя дотрагивается пальцами до моей шубы. Она висит за шка­фом. Проведешь пальцем — получаются бороздки.

— Я очень увлекаюсь мехами, — говорит она, не в силах ото­рваться от моей шубы. — А оторвите мне, позяиста, одну мешинку, я королеву буду лепить, для хитрости.

Для хитрости! Никакая королева ей не нужна, нужен кусочек меха. Но она знает, что просто так здесь ничего не дается — все с применением, вот и придумала — королеву.

А то подойдет, уставится в ноги. Изучает.

— Простите позяиста, извините позяиста, что, у вас туфли на каблуках? А если я закажу папе такие, он мне купит?

Или отловит меня в коридоре, возьмет за руку и, восторженно глядя на брошку или кулон, спросит: «Простите позяиста, извините позяиста, а можно вас поздравить с Новым годом?»

До Нового года еще два месяца. Но человеку хочется поздра­вить меня с Новым годом сегодня!

— Поздравляй.

— Спасибо большое. Я поздравляю вас с Новым годом.

Катя довольна. Она справилась с искушением самым простым способом — поддалась ему.

Теперь Катя — пианистка. Учится в музыкальной школе. На классном концерте она выступает в роскошном платье и туфель­ках на каблуках. Она грациозно раскланивается после выступления, и в ее поклоне слышится: «Сказите позяиста, извините позяиста, вам нравится, как я сыграла? Да? Спасибо большое».

Тема " Моя семья"

Только что я вернулась с прогулки, сняла с себя мокрую куртку и резиновые сапоги. Я на даче одна. Тихо здесь, только ветер шумит за окном, да урчит вода в трубах.

Кажется, сегодня я впервые увидела, как течет река. Как бы­стро она течет, унося на своей бурой спине сгустки мелких пузырь­ков.

Ветер заглушает пение соловья — вчера ветра не было, и со­ловьи пели всю ночь.

Отцвели медуницы в перелесках, набухли соцветия ландыша. Надо прожить полжизни, чтобы, оставшись дождливой холодной весной в одиночестве, ощутить себя безмерно счастливой. Тишина одиночества не рождает ощущения покинутости, напротив, в душе — любимые голоса, на полу — любимые рисунки.

Я разложила их еще утром. Все они — на тему «Моя семья». Собирала годами, но сюда, на дачу, привезла всего лишь полсотни.

Дома остались «Автопортреты», «Любимые места», «Любимые вещи», «Плохие и хорошие настроения», остались полки со скульп­турами, все наши «Сны», «Мамы с детьми», да еще те ящики с ра­ботами, которые я вывезла из разгромленной студии. К ним еще больно прикасаться, и они так и живут у нас, нераспакован­ные.

Четырехлетки в понятие семьи включают одушевленные и неодушевленные предметы.

Зелик А. уже в четвертом классе. Суровый пионер в очках. А тог­да, в четыре года, это был краснощекий красавец с фаюмских портретов. Много разглагольствовал, да мало лепил. К шести годам он проснулся и стал выдавать «на-гора».

Его композиция насыщена разнообразными «знаками», сейчас невозможно было бы расшифровать эти «знаки», к счастью, я подписала их. Папа в очках (очки — один глаз) с черным тулови­щем (видно, в костюме) на тонких ногах, без рук. Мамино лицо закрашено черным фломастером, она изображена у печки, у нее есть руки и даже туфли на каблуках. А вот и сам Зелик, притулив­шийся к отцу и похожий на стул с головой, надетой на его спинку. Неподалеку от этой парочки — проигрыватель. В ногах — кровать. Обозначены и стены, а под рисунком колечки неправильной фор­мы. Написано, как объяснил Зелик, «СССР».

Все обозначено: страна проживания, в стране дом, в доме — стены, кровать, печка почему-то и проигрыватель, и живут здесь папа — мама — сын. Благополучный мир. Так оно, надеюсь, и есть на самом деле.

Для Алеши П. самая главная — мама. Папа указан зеленой и синей полосами, наезжающими друг на друга. В стороне — де­душка, скорее всего, отец мамы, нарисован красным, а мама — разными цветами, но головы мамы и деда с торчащими волосами похожи. Близ мамы — дерево и трава.

У Алеши П. нет папы. Однако на рисунке он изображен. Картина мира Алеши включает папу. У всех есть, и у него должен быть. Больше всего на свете Алеша любит жить летом на даче. Дерево и трава — члены его семьи.

Семья Миши У. в рамке. За рамкой — солнце. Мише тоже че­тыре года, но он уже понимает, что семья — это дом, а солнце не живет в доме. Зато телевизор — полноправный член семьи. Для большего сходства с человеком он пририсовал телевизору голову. В семье, по порядку: папа, Миша, «никто», мама, телевизор. Кто этот «никто»?

Миша уверен: у них в квартире поселился «никто». По ночам «никто» просыпается, съедает продукты из холодильника, и наутро есть нечего, хоть шаром покати.

Помню, Миша заразил всех историей про «никто». И дети долго рассказывали мне, что натворил у них дома «никто». Именно ночью, когда все спят. Хотя по логике вещей «никто» мог бы раз­бойничать и среди бела дня, он же невидим!

Взглянув на рисунок Саши М., можно сразу определить, кто мама, кто папа и кто — все остальные. Саша обозначил это цветом. Мама красная (красивая), папа — синий, а бабушка, дедушка, Алеша и сестренка — серые.

Алеша М. подвержен частой смене настроений. И несмотря на то что все члены его семьи изображены схематично, выражение лиц у них — разное. Алешин рисунок, с точки зрения психо­лога, говорит о неблагополучии в контактах между членами семьи. Все — безрукие.

На самом деле семья у Алеши прекрасная, все добры друг к другу и к Алеше в особенности. Трудность состоит в том, что семья эта — работающая и детей приходится отдавать в садик. Алеше, при его невротическом складе, непрерывное общение не показано. И потому Алеша легко возбудим, быстро переутомляется и на «неинтересные» задания отвечает нехотя. Что и видно по ха­рактеру рисунка.

Коля Ф. — хитрец. Он любит рисовать только машины и дома, а людей — не любит. Вот как он вышел из положения: «Это мы на машине уехали, а дома остались баба Валя, баба Дуня и деда Петя». На самом деле нет у них машины, он только о ней мечтает. Вот и нарисовал свою мечту.

Лёне М. чуть больше четырех. Посмотрите, какое веселое семей­ство и как динамичен рисунок! Обратите внимание на перекрещен­ные руки. Обычно дети налагают линии друг на друга, Лёня же мастерски показал, какие руки сзади, а какие — на переднем плане.

Сейчас Лёня учится в художественной школе, делает серьезные успехи в графике, что и следовало ожидать.

«Нарисую себя маленькой, не хочу — большой.Ой, нет, я на­рисую своего котенка. Не люблю я себя рисовать. Я — большая, а больших я терпеть не могу». Несмотря на это заявление, Ира Т. изобразила и себя, и котенка, и облака. А про маму с бабушкой забыла. Увлеклась или нарочно не стала рисовать их?

Петя П. пяти с половиной лет — круглый фантазер. Задания он вроде бы не выполнил. Но разве плохая у него семья?! Свет люстры бросает лучи на веселого клоуна, парит птица, вокруг — невиданные существа.

Сережа Л. — выраженный эгоцентрик. Хорошенький, избало­ванный, он приносит на урок иностранные машинки, чтобы покрасо­ваться. Играть никому не дает. Вот он и нарисовал одного себя. На мой вопрос, где остальные, ответил: «Они не поместятся».

У Нади Ф. нет отца. Она очень тоскует по нему. Мама осуждена за кражу. Надя живет с бабушкой. Добрую бабушку Надя наделила воздушным шаром. А мама все равно красивая! Папа же плывет по небу-реке на лодочке. Недосягаемый.

За ярким, с такой любовью нарисованным семейством — Надино горе. Она не может с ним смириться. И в порядке компенса­ции создает сама миф о благополучной семье.

Настя О. — замкнутая, малообщительная. Это просматривает­ся в рисунке. Настя замыкает колонну из мамы, папы и бабушки. Она протягиваетим руки, а сама смотрит в другую сторону. Дух противоречия снедает девочку. С завистью глядит она на весело болтающих между собой детей, но в разговор не вступит. Такая вот противоречивая натура.

Дети, чьи рисунки мы сейчас увидели, уже выросли. О многих из них я ничего не знаю. Папки с адресами и номерами телефонов уничтожили, когда упразднили студию в Химках. Иногда в транспорте я встречаю выросших своих учеников. И сразу узнаю их. Они припоминают меня с трудом. Но лепку — помнят! Быстро течет река. Я слышу ее течение...