Монтелиус и Софус Мюллер 6 страница

Теперь можно вернуться к итогам периода эволюционизма и к причинам его поражения. Активность церковных католических кругов, способность клерикалов мобилизоваться, перестроить свою идеологию, оказалась важным фактором. Успехи антиэволюционизма не были результатом догматизма Мортилье. Брёйль не менее догматичен. Католический антиэволюционизм был вызван веяниями нового времени и оказался реакцией на многие прогрессивные черты концепции Мортилье, слабости которой стали благодарной мишенью.

1. Прогресс эволюционисты понимали как непрерывный постоянный подъем, а скачок – как механическое вмешательство посторонних сил. Стоило доказать перерывы постепенности – и понимаемая так эволюция рушилась. А на деле скачки, радикальные рывки, перерывы постепенности – неизбежная часть реальности. В каких-то сторонах мира есть преемственность, в каких-то мир дискретен.

2. Эволюцию они понимали как однолинейный процесс, упрощенно, без взаимосвязей. Всякое постороннее вмешательство рассматривалось как ненормальное. Ориньяк разрывает преемственность, он пришлый – значит, нет прогресса. Стоило доказать передвижения культур – и схема рушилась. А на деле вмешательство бывает разным: одни вторжения тормозят процесс, другие ускоряют, участвуют в развитии. Надо же искать закономерности в самом очаге, откуда происходят пришлые культуры.

3. Единство человечества понималось как отсутствие различий. Отклонения считались сомнительными. Стоило доказать локальные различия – и нет единства. А на деле единство в разнообразии.

Антиэволюционисты-клерикалы были правы в детализации сложной картины и в самом утверждении этой сложности, а эволюционисты не правы в своих упрощениях. Но чтобы понять сложную картину, ее поначалу необходимо упростить, а за эволюционистами сохраняется глубокое и первое усмотрение неких основополагающих закономерностей, без которых нет понимания реального мира.

15. Некоторые уроки. Рассмотренный отрезок истории науки богат коллизиями, заставляющими задуматься и оглядеться окрест себя.

Прежде всего, осознание " ошибки Буля", объясняемой его предвзятыми идеями, породило целую литературу с анализом глубинных причин ошибки – воздействовали социальные запросы или ситуация в ученых кругах или личные предрасположения исследователя и т. п. Но в сущности эта ошибка того же характера, что и та ошибка Картальяка, в которой ему пришлось каяться, и многие ошибки Брейля, в которых он никогда не каялся, да и неучет ориньяка у Мортилье. Предвзятых идей у каждого из нас достаточно и причины их появления разнообразны. Просто такое название они получают, когда ясна становится их ошибочность. А пока этого не произошло, как их распознать или, лучше сказать, как устранить возможные ошибки, если наши важные убеждения окажутся предвзятыми идеями? Вероятно, даже будучи абсолютно уверенным в неких принципиальных вещах, нужно сохранять осторожность относительно выводов из них и всё-таки проверять их, не снижая строгости критериев. Другого пути нет.

Второй урок – это разнообразие факторов научного успеха. Мы бываем очень придирчивы к теоретическим источникам научных положений, заботясь об их соответствии нашим взглядам подчас больше, чем о проверке вытекающих из них выводов. Если мы верим в Бога, то всё вытекающее из дарвинизма для нас заведомо неприемлемо и ложно; если мы атеисты, то полагаем, что из религиозного мышления не может вытечь ничего здравого. А это не так.

Ну, и, конечно, урок Альтамиры должен быть всегда у всех в памяти. Открытия, которые невозможны, потому что их не может быть никогда, всё же случаются, оказываясь звездным часом для того, кто внутренне к ним готов, и часом провала для того, кто слишком привязан к азбучным истинам науки. Всегда нужно быть готовым прощупать на прочность любую истину науки, иначе можно загубить Альтамиру. Своя Альтамира может встретиться каждому. Нужно только быть дерзким, чтобы ее увидеть, и мужественным, чтобы ее отстоять.

Вопросы для продумывания:

1. Возражения клерикалов против эволюции здесь приведены без опровержения. Можно ли всё же отвести эти возражения, основываясь на чтении Библии?
2. Возражения ученых союзников клерикалов здесь также приведены без опровержения. Можно ли отвести их убедительными опровержениями, причем на основе фактов, известных к тому времени?
3. Почему культурно-историческая археология оказалась антиэволюционистской?
4. Почему, собственно, однолинейная эволюция считалась направленной против Библии, а древовидная не носила этой идейной нагрузки?
5. Почему Мортилье отдавал предпочтение типологии (морфологическому изменению) перед стратиграфией, а Брёйль – наоборот?
6. Существенно ли меняет ошибка Буля, связанная с его предвзятостью, результат анализа шапельского неандертальца – его помещение на шкале эволюции?
7. Брёйль и Обермайер, несомненно, миграционисты: все существеные изменения объясняли вторжениями нового населения. Однако историографы их обычно не называют миграционистами, не говорят об их миграционизме, а определяют как антиэволюционистов. Как по Вашему, почему и насколько это резонно?
8. Так ли груба и наивна ошибка эволюционистов в отношении палеолитических изображений? Ведь до сих пор нет удовлетворительных объяснений этого несоответствия - столь совершенных реалистических изображений в столь дремучей древности! Логика эволюционистов ясна. Чего же они не учли?
9. С другой стороны, не так уж и высоконаучны объяснения антиэволюционистов – по крайней мере, для неверующих разъяснения о боговдохновенности, душе, изначальности человеческого отличия от животных не годятся, несостоятельны. Но тогда подтверждение подлинности и древности палеолитических изображений не связано с более надежной, чем у эволюционистов, теорией, а является делом случайного совпадения (так сказать, плодотворной ошибки) и фактографического подхода: учет стратиграфии и т. п. В чем же заслуга антиэволюционистов как ученых?
10. Советские археологи рассматривали положение Обермайера о том, что на востоке Европы нет ашельских рубил, как унизительное для нынешнего восточноевропейского населения и всячески старались опровергнуть его как злостную клевету реакционных сил. А чем на деле может быть вызвано такое состояние культуры, и какое оно может иметь значение для достоинства восточноевропейских народов?
11. Не напоминает ли Вам поведение католического руководства по отношению к инакомыслящим католическим интеллектуалам поведение заправил коммунистической идеологии по отношению к исправителям социализма и чем именно? Чье поведение было более целесообразным по отношению к их собственным интересам?
12. Что в учении Тейяра де Шардена было на пользу католической церкви, если даже ее руководство этого не понимало, и что в интересах передовой науки?

Литература:

Буль: Albarello 1987; Hammond 1982; Richard 1999; Van Reybrouck 2002.

Пильтдаун: Costello 1985; Spencer 1990; Thackeray 1992; Tobias 1992, 1993; Russell 2003.

Брёйль и его соратники: Bandi und Maringer 1953; Breuil 1954; Smith 1962; Boyle et al. 1963; Brodrick 1963; Skrotzky 1964; Абрамова 1971; Ripoll Perelló 1996; Clark 1999; Cohen 1999; Smith 2006.

Тейар де Шарден: Raven 1962; Левада 1962; Teilard de Chardin 1963, v. 7; Пасика 1967, 1969; Бабасов 1970; Minta-Tworzowska 1986.

Шмидт и Менгин: Menghin 1922, 1936; Ibler 1987; Brandewie 1990; Urban 1996; Kohl and Pé rez Gollá n 2002.

Прочие: Meignan 1869; Drö ß ler 1988; Hauser 1920.

Иллюстрации:

19.1. Марселин Буль, фото Фрэнка Спенсера (Richard 1999: 264).

19.2. Модель пильтдаунского черепа (Murray 2001: 1032).

19.3. Анри Брёйль (Bahn 1996: 123).

19.4. Два ряда культур по Брейлю, одна из ранних версий. Схема из книги Дж. Бибби (Bibby 1956: 2)

19.5. Дороти Гаррод (Anfä nge 2006: 330).

19.6. Схема развития культур, по Менгину, 1931 (Hachmann 1987: 115).

19.7. Схема развития рас, по Менгину, 1931 (Hachmann 1987: 116).

19.8. Освальд Менгин как ректор Венского университета (Anfä nge 2006: 83).

19.9. Пьер Тейяр де Шарден (Minta-Tworzowska 1986: frontispis).

19.10. Схема развития человеческого рода по Тейару де Шардену (Тейяр де Шарден 1987, рис. 4).

Глава 20. Германский миграционизм

1. По следам Косинны. Мне было трудно делать эту лекцию, потому что в свое время я написал большую работу о Косинне, и имеющийся богатый материал оказалось очень непросто уложить в рамки двухчасовой лекции или даже двух таких лекций. В свое время – это больше 40 лет назад.

Тема эта была тогда для меня чрезвычайно злободневной. Мы тогда только-только взломали обязательный автохтонизм и стали реконструировать миграции, а Косинна с его завоевательными походами из Германии всё еще был жупелом – нужно было с ним разобраться, признать его достижения. С другой стороны наши исследователи (такие авторитетные, как Брюсов) методами Косинны построили противоположно направленный миграционизм, с расселением по всей Европе из наших степей. Критикуя Косинну, я целился в господствовавшую московскую школу политически ориентированной археологии. Опубликовать такую статью в советской печати было для меня практически невозможно. А немецкие археологи сторонились вообще разговора о Косинне, боялись, и в Германии о Косинне тоже ничего не выходило. Зато большую статью от советского археолога, пусть и молодого, но " старшего брата", критикующего Косинну, но признающего его не только исчадием ада, в ГДР приняли с удовольствием. Статья под названием " Косинна с расстояния в 40 лет" потянула за собой статьи уже западнонемецких археологов (в том числе " Косинна 50 лет спустя"), а на русском языке она в расширенном виде появилась только недавно с подзаголовком " Косинна с расстояния в 70 лет", тоже не в Москве, и не в России (Клейн 2000б).

Густав Косинна – крупный ученый, немецкий националист (рис. 20.1). По иронии судьбы, фамилия у него славянская или балтская. Сам он предполагал, что славянский (от мазуров) корень взят из слова " коза" или " коса", но, учитывая суффикс, скорее тут участвует понятие " косить". Возможно, однако, дальние предки его – онемеченные литовцы или скорее прусы. Фамилия, видимо, в балтской речи звучала Kosinas, Kasinas и происходила от глагола 'копать' (по-литовски kasinĕ ti). В немецком она пишется со сдвоенными с и н: Kossinna. В современной русской транслитерации пишут по-разному, но наиболее точной фонетической передачей мне кажется " Косинна" (с одним с и двумя н: сдвоенное s просто означает, что произносится звук, аналогичный русскому с, а не з).

Странное место занимает этот человек в истории науки. Выдающийся археолог, он за всю свою жизнь был на раскопках всего несколько дней. Он возглавлял целое направление и несомненно обогатил науку. В то же время его повсеместно осуждают, и он безусловно достоин осуждения. При жизни он возбуждал ненависть и презрение, но пользовался огромной славой и популярностью, получил множество почестей.

Тогда же, однако, самый верный и последовательный его ученик (поляк Юзеф Костшевский) стал его злейшим врагом и одним из главных противников. Другой ученик, самый крупный теоретик из всех учеников (Эрнст Вале), стал его главным критиком. Его главным союзником и наследником стал его самый ненавистный соперник и враг (Карл Шухардт). Через полтора десятка лет после смерти Косинны все его ученики и ученики учеников от него отреклись и отвернулись, Но именно в это время его старые заклятые враги – принципиальные противники и ученики его противников (прежде всего советские археологи), ни на минуту не оставляя своей враждебности, переняли и освоили его методы. Так всё ли из его наследия должно оставаться втуне, вне науки?

Конфликтный, склочный, недоброжелательный, завистливый, воинственный... В то же время он очень был очень знающим, большим патриотом и любил играть на рояле (Stampfuß 1935: 9 – 10, 15). Что ж, Вагнер тоже любил и был схож с ним в шовинизме. Но, вероятно, не любовь к музыке была определяющей эту параллель.

2. Наш ярлычок косиннизма. Полвека вся европейская археология ожесточенно спорила, прав он или не прав. Но в объемистой историографической книге Дэниела, озаглавленной " Сто лет археологии", имя Косинны упоминается лишь однажды, в случайном контексте, и не вынесено в указатель (где есть, однако некие генерал Рой и мисс Эдвардс), а его учению не уделено ни строчки (Daniel 1950: 241). Молчание – не всегда знак согласия, чаще – разновидность критики. Но не лучшая разновидность, особенно для историографа. Неужто Косинна был настолько непримечательной фигурой в истории науки? Можем ли мы, положа руку на сердце, сказать, что от его вклада не осталось ничего в современной археологии? Или все дело в том, что Косинна был малоприятной личностью, что с его именем связаны мрачные страницы истории немецкой науки и хочется поскорее о них забыть? Но историк не вправе забывать и вычеркивать. На то и история науки, чтобы извлекать из нее уроки. А для этого необходимо штудировать все страницы – трагические, и веселые, скучные и увлекательные, удручающие и патетические.

В декабре 1931 г. Косинна умер, не дожив всего полутора лет до воцарения нацизма в Германии. Косинна стал предтечей и основоположником гитлеровской археологии, и его учение вошло в идеологический арсенал национал-социализма. Естественно, что крах нацистского государства и падение его идеологии означали дискредитацию учения Косинны, – пожалуй, особенно в Германии.

У Косинны никогда не было недостатка в противниках и критиках. Вале, Шухардт, Гёрнес, Шрадер, Эд. Мейер, Рейнеке, Костшевский, Равдоникас. В Советском Союзе долго было принято отождествлять с учением Косинны миграционизм вообще (напр., Брайчевский 1968: 11; Монгайт 1952: 17). А так как к миграционизму на практике относили любое признание значительной роли миграций (особенно в расселении индоевропейцев), а то и любую констатацию конкретного переселения, то рамки школы Косинны в представлении советских археологов непомерно раздвигались и в его сторонники попадали не только такие люди, как Шухардт (это бы еще было не столь парадоксально), но и такие как Чайлд (Богаевский 1931). Брюсов и Хойслера из ГДР отнес к наследию Косинны за то, что тот признавал продвижение шнуровой керамики на восток (хотя Хойслер вообще-то отвергает почти любую миграцию), а сам себя миграционистом Брюсов не считал: он же реконструировал расселение культур боевых топоров с востока на запад (Брюсов 1965: 47 – 49).

В Германии же самого Косинну было принято именовать не миграционистом, а наоборот – автохтонистом, поскольку он отстаивал автохтонность германцев на севере Европы, откуда и расходились все его миграции.

По иному пониманию, идущему от Вале, краеугольным камнем здания Косинны и истоком всех бед было отождествление археологической культуры с этносом. Польский этнограф Мошинский именно это отождествление принял за основу " косиннизма" и, пользуясь этим критерием, отнес всех советских археологов к последователям Косинны, сделав единственное исключение для меня (Moszyń ski 1957: 10 – 12). Рольф Гахман не раз отмечал, что сами критики работают методами Косинны.

Есть смысл проследить по этапам, как и в каких условиях это учение создавалось. Небезынтересна в этом плане и личность основоположника.

3. У истоков " доисторической этнологии". О Косинне есть ряд апологетических и критических биографий и аналитических статей (Hahne 1922, Stampfuß 1935; некоторые разделы в Eggers 1959; Klejn 1974а; Клейн 2000б; Smolla 1980, 1984; Schwerin von Krosigk 1982; Adler 1987; Gebuehr 1987; Grü nert 2002).

Густав Косинна (Gustav Kossinna) родился в 1858 г. в Тильзите (позже Советск, б. Восточная Пруссия) в семье учителя гимназии. Впоследствии переделал правописание своего имени на необычное Густаф, чтобы звучало ближе к древнегерманскому. По обычаям того времени юноша переменил ряд университетов – учился в Гёттингене, Лейпциге, Берлине и Штрассбурге, слушал лекции по классической и германской филологии, истории и географии. В обстановке военной победы над Францией и объединения Германии, по мнению националистов неоконченного, особенно увлекли его в Штрассбурге лекции по германскому и индоевропейскому языкознанию – проблема индоевропейской или, как немцы предпочитали говорить, " индогерманской" прародины захватила его воображение. В Берлине он слушал Карла Мюлленгофа, в Штрассбурге Рудольфа Генинга. Диссертацию Косинна защитил в Штрассбурге в 1881 г. на чисто лингвистическую тему: " Древнейшие верхнефранкские письменные памятники". Затем молодому филологу пришлось зарабатывать на жизнь сначала в Граце, потом в Бонне, а с 1892 г. – в Берлине службой в библиотеках.

В Штрассбурге женился; жена была старше его на 14 лет, а сын родился через месяц после свадьбы. Этот эпизод обусловил его раннее отчуждение от бюргерского общества. (Когда жена умрет, Косинна женится вторично, и на сей раз жена будет моложе на те же 14 лет.)

Увлекаясь письменными древностями германцев, памятниками их языка и духовной культуры, Косинна, конечно, должен был ознакомиться и с памятниками их материальной культуры (первый толчок к этому дал Генинг). С середины 80-х годов он штудирует археологическую литературу, начав с работ Отто Тишлера по археологии Восточной Пруссии – вероятно, потому, что оттуда сам Косинна родом. Проведенное Тишлером в 1886 – 90 гг. разделение древней Восточной Пруссии на несколько культурных областей и, главное, попытки Тишлера объяснить это разделение племенными различиями, произвели на Косинну огромное впечатление. Он сразу безоглядно поверил в правильность такого объяснения. И стал соображать: значит, в археологическом материале могут отразиться и границы расселения древнегерманских племен – предмет длительных споров историков: ведь указания древних писателей очень скупы и часто противоречивы, а здесь всё так точно! Конечно, своеобразие тех или иных групп памятников и даже возможности их соотнесения с теми или иными древними народами отмечались и другими археологами, но ни у кого Косинна не встречал такого упора на районирование, такого четкого проведения границ!

Интерес к первобытному прошлому, к археологии привел Косинну в Берлинское антропологическое общество, основанное еще в 1869 г. Вирховом и Бастианом. Возможно, посодействовал Геннинг, учитель Косинны и зять Вирхова.

Около трех десятков лет Вирхов стоял во главе германской первобытной археологии. Этот медик, политик и этнолог сделал и сам ряд важных археологических открытий и этнических определений. В частности, он определил " городищенскую" керамику как славянскую, оставляя предшествующие этой культуре поля погребений раннего железного века за германцами, а в бронзовом веке он обнаружил культуру " урн с выпуклинами " (Buckelurnen), названную впоследствии лужицкой, и воздержался от ее этнического определения, хотя большинство считало ее германской. Косинна прилежно посещал заседания Антропологического общества Вирхова, где Альфред Гётце, побывавший на раскопках Шлимана и опознавший там в верхнем, VII, слое и в памятниках Подунавья черепки лужицкой керамики, определил ее как фракийскую.

Но если лужицкая культура Центральной Европы – не германская, то где же в бронзовом веке жили предки германцев железного века? Косинну интересовали, прежде всего, именно германцы. Ответ он должен был увидеть в первых же новаторских исследованиях шведского археолога Монтелиуса, которые, конечно, не могли пройти мимо внимания членов Берлинского антропологического общества. В работе 1884 г. (немецкий перевод – 1888) Монтелиус высказался в том смысле, что по смене археологических культур можно устанавливать вторжения древних племен. Он добавил, что, проследив с помощью типологического метода непрерывное развитие в культуре Дании, Швеции и Норвегии вглубь веков – от древних германцев через бронзовый век вплоть до неолита, - мы вправе заключить, что германцы жили здесь, на севере Европы, уже в неолите. " Культурная преемственность свидетельствует о постоянстве населения" (Montelius 1888: 151 - 160).

Но Монтелиус бросил эту идею мимоходом. Типологический метод был для него в основном средством установления относительной хронологии (по крайней мере, декларативно), а как способ выявления генетических связей культур разных эпох – не интересовал. Что германцы жили здесь уже в неолите, было любопытно, и только. Какие точно земли они занимали, где проходили границы расселения – опять же ему было безразлично.

Иное дело Косинна – именно территорию, именно границы он жаждал узнать. Уже в исследованиях его немецких коллег и предшественников – Вирхова, Гётце, Тишлера – всплывал вопрос о территориях культур как этнических областях народов, о которых сообщают древние авторы. Косинна же поставил этот вопрос во главу угла. В 1890 г., упоминая в обзоре " Германская первобытность" работу Вирхова, Косинна отмечает, что Вирхов определяет " национальность" славян по их керамике - без ручек и с волнистым орнаментом. И эти приемы пригодилась.

Так были подготовлены основы метода Косинны – " археологии обитания". Ее разрозненные элементы уже существовали у его предшественников: обнаружение отдельных культур, занимающих определенные территории; этническое определение их; объяснение сходств дальними переселениями, а различий – вторжениями; прослеживание генетических связей по археологическим остаткам; автохтонность германцев в Северной Европе; филиппики против античной археологии...

Впоследствии он не называл Вирхова в числе своих учителей. Слишком долго тот занимал облюбованное им место вождя. Ратцеля и его культурные круги он вообще не упоминал, хотя близость к ним " культурных провинций" Косинны очевидна (Adler 1987: 50 - 51). Лавры открывателя он хотел оставить за собой одним. Кроме того, обиделся на Вирхова, подозревая его в торможении одной из косинновских статей. Отзывался с тех пор о нем как об одном из " маленьких тиранов". Геннинга престал называть своим учителем (оставив одного Мюлленгофа), вероятно, из-за родства первого с Вирховом.

4. Начало " археологии обитания". Ежегодно немецкие исследователи первобытного общества съезжались на свое общее собрание – каждый раз в ином городе. В 1895 г. очередным местом съезда стал Кассель. Там 37-летний библиотекарь Косинна выступил с докладом на тему: " Доисторическое распространение германцев в Германии". Это был знаменитый " Кассельский доклад" Косинны – первое применение нового метода.

На заре истории, утверждал Косинна, мы везде, где письменные источники указывают германцев, застаем своеобразные погребения и вещи. Это позволяет провести границы раннегерманской территории гораздо более точно, чем по указаниям письменных источников. Карт, которые могли бы подтвердить это утверждение, докладчик не предъявил, но заявил, что всегда готов это сделать.

Следуя указанию Монтелиуса, Косинна проследил по археологическим материалам на севере Германии и в Южной Скандинавии преемственность между этой культурой достоверных, засвидетельствованных классическими авторами, германцев раннежелезного века и предшествующей культурой бронзового века, для которой письменных источников нет, и перенес на эту более древнюю культуру название германцев. Тем самым он указал территорию, обитаемую германцами в бронзовом веке и провозгласил глубокую древность германцев в Северной Европе – удревнил их проживание там на полтысячи или даже на тысячу лет. Был им выдвинут и тезис о том, что волны распространения культуры с юга на север объясняются передачей элементов культуры, а направленные с севера на юг – переселением народа.

Дальше этого он тогда не пошел (о чем вскоре пожалел).

Косинна был твердо убежден, что своим кассельским докладом не только превратился в археолога высокой квалификации, но и совершил переворот в археологической науке. Исходя из этого, он сразу же стал тяготиться своим местом библиотекаря и подумывать о должности профессора, но в Берлинском университете должности профессора первобытной археологии не было, а вообще пост вождя был занят Вирховом.

Между тем, претендент не имел профессионального археологического образования, не участвовал в раскопках и не обрабатывал музейных коллекций. Доклад, правда, заинтересовал специалистов открытием нового направления исследований, но никого не убедил, да и не мог убедить: он не содержал доказательств.

В 1901 г. появилась книга известного австрийского археолога Матеуса Муха " Родина индогерманцев в свете первобытной археологии". Мух (Matthä us Much, 1832 – 1909), первоначально юрист и фабрикант, ставший археологом и отцом известного германиста (Рудольфа Муха), друга Косинны, был столь же заядлым националистом и антисемитом, а в истории противопоставлял активные народы, к которым, конечно, принадлежали германцы, пассивным. Активные, раса господ, владели конем, пассивные – только ослом. Мух применял совершенно иной метод, чем Косинна, а именно – поиски прямых соответствий в археологическом материале облику индоевропейского пранарода по лингвистическим данным, по лексике. Пользуясь этим методом, Мух пришел к выводу о том, что на севере Европы располагалась общая индоевропейская прародина, т. е. не только древний очаг германцев, но и колыбель всех " индогерманцев". Мух был не первым. Еще в 1871 г. лингвист Лазарус Гейгер считал Северную Европу прародиной всех индогерманцев. В 1882 г. пангерманист Людвиг Визлер выводил индогерманцев из Скандинавии, на следующий год то же повторил австрийский археолог Карл Пенка. И вот – Мух…

Косинна же до этого не додумался – в кассельском докладе прародина " индогерманцев" помещалась на Среднем и Нижнем Дунае.

Теперь Косинну осенило, что корни германцев на севере Европы можно и нужно было прощупать и глубже рубежа неолита и бронзового века; что если германцы там испокон веков сидели, то, значит, – и тогда, когда еще не выделились из индогерманского пранарода и, стало быть, там жил и этот пранарод, а уж оттуда шло расселение его потомков по Европе; что принцип расселения с севера надо было распространить и на праиндогерманскую эпоху... Не сделал этого. Оставалось кусать себе локти.

Но не таков Косинна, чтобы уступить за здорово живешь приоритет в деле, которое должно остаться его исторической миссией и в котором если даже другой опередил его, то лишь по недоразумению, каковое немедленно должно быть исправлено. Он тотчас разразился громовой статьей " Индогерманский вопрос, археологически разрешенный", в которой обрушился на Муха с обвинениями чуть ли не в плагиате.

" М. Мух в своей новой книге... ныне полностью взобрался на мои плечи и опознанную мною прародину германцев объяснил одновременно как родину индогерманцев, соответственно моему давнему убеждению, что эти обе области первоначально совпадали. Но он умудрился во всей своей книге намертво умолчать мой столь знаменитый в свое время доклад и вообще мое имя" (Kossinna 1902: 163).

А между тем, Косинна в своем " знаменитом" докладе помещал ведь прародину на Дунае, к тому же Мух работал совершенно иным методом!

Надо отдать должное самообладанию и эпическому спокойствию Муха: уже в 1904 г. он выпустил второе издание своей книги, в котором снова ни о Косинне, ни о его методе и претензиях нет ни малейшего упоминания. А его сын Рудольф раскритиковал книгу Косинны в пух и прах и перестал быть другом Косинны. Мы же вправе видеть в М. Мухе еще одного из предшественников Косинны, поскольку от Муха заимствовано и включено в концепцию одно из важных ее положений. Чтобы оправдать свои претензии на лидерство, Косинна постарался в этой статье задним числом придти к упущенному результату уже своим методом, но в обеих работах – в кассельском докладе 1895 г. и, так сказать, " поправочной" статье 1902 г. – ни новые методические принципы, ни конкретные археологические выводы не были обоснованы и детализированы. Они были провозглашены в общей и крайне категоричной форме, так сказать, ex cathedra.

Впрочем, кафедра (cathedra, Lehrstuhl) была пока лишь воображаемой и желанной (Косинна хлопотал о назначении с 1896 г.). Но после выхода названной статьи, в том же 1902 году появилась и реальная кафедра: умер Вирхов, молодая преистория осталась без вождя, и, как это ни странно, Косинна, встретивший смерть Вирхова с ликованием (" слава Богу, конец клике … самообогащения") действительно получил пост профессора археологии в самом влиятельном среди тогдашних университетов Германии – Берлинском. Но отдельная кафедра не была создана: просто в " семинаре" германистики был учрежден " преисторический аппарат", и Косинна был назначен экстраординарным, т. е. внештатным профессором с небольшой оплатой – это означало: жить в основном на пенсию библиотекаря. Сорокачетырехлетний библиотекарь отнюдь не воспринял это как нечаянный дар судьбы. Наоборот, его душило негодование: почему так поздно и почему в такой унизительной форме. И всё же налицо был важный успех: дело было не только в официальном признании и в укреплении авторитета, но и в том, что высвободилось время для более детальных исследований и появилась возможность формировать по-своему научную молодежь.

В 1905 г. появилась его большая статья, которой, по мнению Эггерса, суждено было остаться лучшей из работ Косинны, – " Орнаментированные железные наконечники копий как признак восточных германцев". В этой статье Косинна на конкретном примере детально реализовал свое этническое объяснение археологических " культурных провинций". Установленную языковедами и совершенно неизвестную античным авторам дуальную классификацию германских племен (разделение их по диалектным особенностям на восточных и западных) Косинна усмотрел на археологической карте памятников I тыс. до н. э., продемонстрировав тем самым превосходство в данном вопросе археологических источников над письменными. Он увидел это деление в размещении наконечников копий, фибул и глиняных сосудов, т. е. старался учесть разнообразные части культурного комплекса. Но этой комплексностью характеризовался лишь подход к данной работе. Выход же из нее, т. е. полученный результат, как его понял Косинна, оказался противоположным, что отражено в названии статьи: и один элемент, одна категория вещей, может послужить опознавательным признаком этноса.