Монтелиус и Софус Мюллер 9 страница

2. Этническое истолкование культурной преемственности. " Если надо войти в происхождение германцев, – писал Косинна, – то это возможно только одним единственным изобретенным мною... очень простым способом. Надо исходить от самых ранних историй засвидетельствованных областей распространения германцев и прослеживать век за веком назад (т. е. еще дальше вглубь веков – Л. К.) их границы, частью меняющиеся, частью остающиеся неизменными, пока не дойдем до начала или до препятствия, не дающего продвигаться дальше" (Kossinna 1926: 5). Впоследствии это получило название ретроспективного метода. На деле суть " изобретенного мною" способа была сформулирована уже Монтелиусом (Montelius 1888): " преемственность культуры (Kulturkontinuitä t) указывает на постоянство населения".

3. Этническое истолкование типологических соотношений. Возможность по сходству культур заключать о родстве народов, по различию культур – о неродственности и по степени сходства – о степени родства нигде Косинной не сформулирована, но везде подразумевается и используется. Этот прием позволял Косинне переносить этнические определения с тех групп населения, которые были освещены в письменных источниках (или генетически связаны с таковыми), на те соседние, которые не были освещены, и таким образом находить древние границы между крупными этноязыковыми общностями (семьями народов).

Все три рассмотренных принципа имеют одну суть: этническое истолкование культурно-исторических связей и общностей в статике и в динамике.

4. Миграционнная трактовка распространения культуры. Косинна (Kossinna 1911a: 9 – 11) подчеркивал, что многие категории культурных явлений, в отличие от вещей не продаются и не покупаются, и полная передвижка всего состава культуры немыслима без переселения людей (проблему заимствований и диффузии он при этом игнорировал). Этот принцип он заимствовал у Ратцеля. На основании подобных высказываний и под впечатлением пресловутых " 14 походов" Косинну принято считать типичным представителем миграционизма. Между тем, миграционизм как общий методический принцип подразумевает тенденцию всякое распространение культурных явлений, более того – всякое сходство в культуре разных мест объяснять миграциями. Таков полицентрический миграционизм (например, в известной мере, у Брейля). Миграционизм Косинны относителен и ограничен. Моноцентрический миграционизм Косинны оставляет место и для автохтонного развития, но только одно место – на северной прародине германцев.

" Одним из наиболее ясно познаваемых принципов – писал Косинна, – было для меня, что волны распространения культуры идущие с юга на север, – это только культурные волны, а вот волны распространения культур или их характерных частей, направленные на юг, должны рассматриваться как свидетельства переселения народов" (Kossinna 1902: 162).

Никаких фактических доказательств, что с севера на юг шла полная передвижка культуры, а с юга на север – неполная, конечно, не было предъявлено.

5. Этническая атрибуция типа. Исходным для Косинны было романтическое представление о культуре как эманации народного духа. Согласно этому представлению, в каждом отдельном элементе культуры сказывается этот специфический дух народа, свойственный только ему и недоступный другим. Поэтому, начав с этнической атрибуции культур, Косинна быстро перешел к этнической атрибуции отдельных типов вещей. Он открещивался от этого в полемике: " Разве ж я когда-либо просто " горшки идентифицировал с народами? " (Kossinna 1911а: 11). Поддержка пришла из этнографии, где этот принцип был в 1904 году провозглашен Гребнером.

В 1905 году Косинна определил " Орнаментированные железные наконечники копий как признак восточных германцев". У Косинны и его учеников не было ни тени подозрения, что границы ареалов разных категорий находок и за вычетом импорта могут не совпасть. В методике исследований приложение этого принципа позволило подставить карты типов (Typenkarten) вместо карт ареалов культур в качестве карт распространения народов. Это существенно облегчило конструирование миграций, необходимых для развертывания идеи о северной прародине " индогерманцев" (куда не простирались культуры, шли типы) и было широко использовано в концепции 14 походов...

6. Совмещение народов с расами. Представление о белокуром длинноголовом арийце с самого начала вдохновляло Косинну, агрессивно расистская фразеология прорывается в сочинения уже в 1912 г., но в его концепцию антропологическая аргументация была включена не сразу. Лишь в 1924 – 27 гг. этот принцип был включен в методологическую систему Косинны и реализован в прослеживании генетических связей. Теперь на тех участках, где в археологическом материале связь между культурами слабеет и обрывается, Косинна стал заполнять брешь, прослеживая расовую связь. Антропология у него подменяет в таких лакунах археологию.

Изложенные 6 принципов определяют у Косинны методику исследования проблемы происхождения народов и языковых семей. Продолжение ряда составляют принципы, которыми определяются у Косинны оценка и использование получаемых результатов, а вместе с тем – и дальний прицел исследования.

7. Апелляция к " историческому праву". Задолго до Косинны в юридических и дипломатических спорах способом обоснования территориальных прав нации и утверждения национальных претензий и амбиций были ссылки на историческую давность обитания. Задача эта интересовала Вирхова (Virchow 1984: 74, 1897: 69), но ставилась как попутная и в академической форме. Косинна поставил ее во главу угла, придал откровенно политическое звучание и заменил века тысячелетиями, историческую давность – доисторической, письменные документы – археологическими памятниками. Он призывал определить, " где в нынешней Германии мы имеем в доисторические времена дело с германцами, а где – с не-германцами" (Kossinna 1896: 1). Места последних (кельтов на западе, славян ­на востоке) оказывались чрезвычайно узкими территориально и хронологически, роль – минимальной. Особенно интересовали Косинну спорные, недавно присоединенные к империи территории на востоке. Для Косинны имел значение не сам факт давности современного обитания, а величина давности появления и длительности обитания, сравнительный подсчет веков и тысячелетий: кто раньше, тот законный хозяин. Это убеждение водило его пером в 1918 – 1919 гг., когда он писал брошюру " Немецкая Восточная марка – исконная родная земля германцев" и отправлял ее делегатам Версальского конгресса, надеясь повлиять на решение.

8. Подбор археологических прецедентов современных планов агрессии. С самого начала широко эксплуатировалась Косинной возможность подкрепить современные агрессивные политические планы и акции государства, обращаясь за примерами в древнейшее прошлое. Уже кассельский доклад был опубликован со следующей концовкой: " Нас, немцев, а с нами и всех других членов германского племени, может, однако, лишь наполнять гордостью и мы должны изумляться силе маленького северного пранарода, когда мы видим, как его сыновья в первобытности и древности завоевали всю Скандинавию и Германию, а в средние века распространились по Европе, в новое время – по далеким частям света" (Kossinna 1896: 14). " Завоевали", " распространились" – вот что оказывается исторической константой германцев.

9. Доктрина первородства. Гипотезу о северной прародине " индогерманцев" Косинна потому с такой яростью " отобрал" у Муха (оспорив приоритет), что увидел в ней средство для утверждения особого места германцев среди других индоевропейских народов, особой роли Германии в истории. По этой гипотезе, только германцы остались сидеть на старых землях, унаследовав родительский очаг, и сберегли поэтому в наибольшей чистоте культурное достояние предков. Это означает, что только германцы являются прямыми потомками и продолжателями тех, кто осуществлял " индогерманизацию" остальных территорий.

Три рассмотренных положения Косинны определяли выход его концепции этногенеза в политику. Ими завершается первый ряд Косинновских методологических принципов, который, собственно, и заслуживает наименования " археологии обитания" (Siedlungsarchä ologie) в узком смысле, хотя сам Косинна распространял этот термин на всю свою методическую систему.

14. Принципы изучения истории культуры. Принципы второго ряда (их 4) имеют дело с изучением прогресса культуры, движущих сил развития общества.

10. Декларация культуртрегерской миссии. В основе лежит традиционное для тогдашней немецкой науки деление народов на " культурные" (исторические, творческие) и " природные" (близкие к животному состоянию). Германцы, конечно, были всегда Kulturvolk, не Naturvolk. Они несли культуру при своих завоеваниях во все стороны, были всегда культуртрегерами. Этим завоевания объясняются, оправдываются и подтверждаются. При этом речь идет не только о том, чтобы доказать, что древние германцы были не хуже других народов, а о том, чтобы доказать, что они были лучше, выше, культурнее всех других.

Для достижения этого вывода применяется несколько методических приемов:

1) Аккумуляция приоритетов и, так сказать, супериоритетов – ­старательное накопление реальных или мнимых фактов первенства германцев в чем-либо: первыми взнуздали лошадь, создали лучшие в Европе бронзы и т. п.

2) Гиперболизация этих фактов и их значения – вплоть до фантастических размеров – при одновременном преуменьшении и замалчивании фактов противоположного характера (например, о внешних влияниях на германцев): алфавит изобрели не финикийцы, а европейцы каменного века; " величие германской спиральной орнаментации" (Kossinna 1912) и т. п.

3) Генерализация и абсолютизация полученных выводов: " Германцы со времен первобытности – телесно, духовно и морально высоко стоящий народ"; " вандализм" – гнусная выдумка: разве могли так поступать " те германцы, которых преследовала сильнейшая жажда культуры, как это примечательно показывают все их племена без исключения при завоевании римских провинций" (Kossinna 1912: 3) и т. п.

11. Наложение прошлого на современность. Признание постоянства национальных особенностей и устойчивости культурных традиций было важно для распространения вывода предшествующего тезиса на современных немцев: " таковы же мы и сейчас", " так было и у германцев, так и должно было у них всегда быть" (ibid.: 82). Современные немцы отождествляются с древними германцами.

12. Биологический детерминизм (расизм). С самого начала дух нордического расизма присутствовал в учении Косинны. Но органической частью в структуру учения расовая теория была включена не сразу, из-за затруднений в увязке культур с расами. Только после этой увязки расовая теория в виде развернутых разработок вошла в структуру всего учения Косинны как объяснение многих положений, а тем самым ­как объединяющее звено всей концепции.

13. Извлечение идеалов и прямых уроков из археологии. Косинна открыто провозглашал установку на политико-­воспитательное использование культурных норм, оценок и традиций, восстанавливаемых археологией. Он не скрывал, что возвеличивание и восхваление древних германцев, проповедь их культурного, а затем и расового превосходства предпринимает для " напоминания о всемирно-историчеком призвании наших племен" – тех самых, которые уже сумели однажды " в конце римского времени завоевать мир" (ibid.: 82), а затем " все больше становились во главе европейской и, наконец, мировой культуры" (ibid.: V). И заключил: " Вот то великое, что возвещает доисторическая археология" (ibid.: 82) и к чему она должна " пробуждать воодушевление"... (ibid.: 86).

Этим прямым выходом в политику завершается второй ряд принципов, входящих с методологическую систему Косинны. По аналогии с названием первого, этот можно было бы назвать " археологией культурной высоты" (Kulturhö hearchä ologie). Он-то и был охарактеризован самим Косинной как " чрезвычайно национальная археология". Оба эти ряда в совокупности – 13 принципиально-методических положений, так сказать " чертова дюжина", – составляют методологическую систему Косинны – то, что и есть смысл назвать: косиннизм.

15. Критики Косинны. Какие же из этих догм подвергались критике со стороны того или иного противника косиннизма. Иными словами, кто и за что критиковал Косинну.

Ранние критики еще на рубеже XIX и ХХ веков – Эд. Мейер, Шрадер, Гёрнес – направили свой скепсис на первые пять догм, то есть на этническое использование археологических фактов и на прослеживание древних миграций. Но это вполне понятно: именно с этого и начинался Косиннизм, прочие догмы были разработаны позднее. Корифеи тогдашней науки отметили слабость методов, примененных Косинной, бездоказательность положений, скудость фактов.

Обстоятельный разбор Косинны был сделан в этот ранний период не в Германии, а в Польше, в блестящей статье Маевского (Majewski 1905) – первого польского критика Косинны (Twardecka 1977). Объектом критического разбора послужила статья " Индогерманский вопрос, археологически разрешенный". Три коренных ошибки усматривает Маевский в рассуждениях Косинны:

1) отправным пунктом служат идеи, а не факты (пример: различный подход к объяснению достижений с севера и с юга),

2) археология объявлена главным и даже единственным средством решения явно лингвистической проблемы,

3) отсутствие строгих правил: сходство типов толкуется по произволу – то как свидетельство этнической общности, то – лишь культурной.

" Что же остается от основ Косинны? Немногое или вовсе ничего. Его археологические группы и районы неизвестно чем были, неизвестно даже были или нет (czem są, czy są). Если бы мы не должны были бы различать предметы и метод, то и беспорядочные удары по фортепиано (bicie w fortepian) были бы музыкой, но ведь такую музыку мы называем какофонией".

И Маевский окрестил работу Косинны (кстати, любившего играть на фортепиано), " какофонией в области археологии" (Majewski 1905: 95).

Раздавались отдельные голоса и в Германии против Косинны. Прежде всего, это ганноверский ученый К. Г. Якоб-Фризен, издавший в 1928 г. систематический курс преистории с серьезным критическим разбором " этнического истолкования". Вскоре после того, как в 1933 г. нацисты пришли к власти в Германии, умерший незадолго до того Косинна был посмертно беатифицирован в нацисткой идеологии, а выступления против косиннизма подверглись преследованию и стали чрезвычайно опасными для критиков. Правда, еще в 1935 и 1937 гг. боннский археолог Карл Клемен (Carl Clemen) с поддержкой " Кёльнише Цейтунг" сумел опубликовать резкую отповедь сторонникам " нордической расы" – книжки " Прародина индогерманцев" и " Индогерманский вопрос – когда же конец? ". С ним голоса скептиков умолкли.

И лишь один критик в Германии продолжал изъявлять свою оппозицию Косинне открыто и во весь голос. Это Карл Шухардт. В основе этой перепалки лежали вовсе не случайные расхождения толкований и не только личная неприязнь и конкурентная борьба, но и некоторые принципиальные разногласия. Так, в " Древней Европе", неоднократно переиздававшейся с 1919 г., Шухардт трактовал Северную Европу как зону влияний высших культур Средиземноморья. Однако лишь яростность и громогласность перепалки придавали расхождениям видимость значительных и широких. На деле они были весьма ограниченными.

Идею совпадения археологических культур с этносами Шухардт принял (Schuchhardt 1926: 132), только исключая из признаков этноса язык. Совпадение культур с языковыми общностями он не считал обязательным (Ibid.: 3). Соответственно рассматривался и вопрос о преемственности (Ibid.: 8 – 9). Ретроспективный метод Шухардт отвергал (Ibid.: 280), но лишь как метод изложения. Исследовательская суть этого метода (проецирование современных этносов и их родственных отношений на карту первобытных культур) оставалась и для Шухардта вполне приемлемой (Schuchhardt 1919: VIII – IX). Принцип этнического истолкования типологических соотношений (ср. третью догму Косинны) Шухардт даже разработал более полно и последовательно, чем Косинна, исходя из тех же предпосылок (понимание культуры как эманации народного духа) и используя в этом плане понятие " стиля". " Я хотел... показать именно стиль в культурах и типах, – заявлял Шухардт, - ибо именно по нему скорее всего можно узнать большие линии развития: дуализм древней Европы" (Schuchhardt 1926: X).

Таким образом, как раз те догмы Косинны, которые вызывали скептические насмешки ранних критиков, Шухардт в основном одобрил и даже развил. Зато Шухардт, хоть и лаконично, но решительно отверг шестую догму – совмещение народов и культур с расами: " Народ – не раса", – ­заявил он (Schuchhardt 1926: 3). В преистории он отмечал " часто полное расовое смешение" (Ibid.: 279); " расовая общность отступает на второй план за народной общностью" (Ibid.: 3); и т. п. Его " Преистория Германии", появившаяся в 1928 г. и переизданная в 1943, содержала такой выпад против Косинны в предисловии: " У нас нет реальной истории преисторической Германии. Работы с таким и схожими названиями на деле представляют только преисторию германцев, столь шовинистическую, как только возможно".

Чтобы понять, почему такая радикальность оказалась возможной в Третьем Рейхе и не вызвала гонений на Шухардта, надо вспомнить, что после прихода к власти нацистское руководство встало перед задачей национальной консолидации всех немцев в подготовке к близкой тотальной войне. Перед лицом этой задачи воспринятый Косинной архаичный расизм гюнтеровского толка, с его резким противопоставлением северных немцев южным, оказался не совсем уместным и был отодвинут на задний план в пропагандистском арсенале. Этому соответствовала и произведенная Шухардтом (Schuchhardt 1926: 282 – 284, 1934: 34) передвижка очага праиндогерманцев из Северной Германии и Скандинавии в Центральную Германию. В обстановке, когда нацистский Рейх вознамерился сколотить и возглавить интеграцию всего европейского Запада против большевистского Востока и временами искал союзников на Западе, более академичные и широкие шухардтовские идеализации первобытных европейцев пришлись больше по двору, чем узкий нордический фанатизм Косинны.

Кроме того, нужно учесть, что связь Шухардта с классической археологией, столь одиозная для Косинны, не была в глазах идеологов нацизма таким уж пороком. Филэллинство, развивавшееся в Германии со времен Винкельмана и укрепленное политикой кайзеров, не утратило своей укорененности. Свое филэллинство немецкие идеологи противопоставляли французской и вообще романской опоре на древний Рим. Вокруг современника Косинны, гомосексуального немецкого поэта-символиста Штефана Георге (Stefan George, 1868 – 1933), сложился кружок литераторов, историков и археологов, стремившихся к очищению немецкого языка и возрождению немецкой поэзии и культуры на базе классического греческого наследия. Поклонники Штефана Георге были привержены традиционным ценностям, расширяли значение религии и творили культ сильной личности и идеалов античной красоты. Сам Георге не принял лестных предложений нацистов и эмигрировал в Швейцарию, где и умер в год прихода Гитлера к власти. Но традиция филэллинства не иссякла даже в кругах нацистского руководства. Гитлер, в отличие от Гиммлера, не очень увлекался древними германцами и в эстетических вкусах придерживался ориентировки на греческую классику (дорийцев его антропологи трактовали как арийцев). Таким образом, в нацистской Германии было две традиции консервативно-националистической архаизизации – эллинизирующая и нордическая. Шухардт находился между обеими.

Отошел ли Шухардт вовсе от расизма в своих трудах? Ни в коей мере. Мы находим у него типичные противопоставления высших народов низшим, только с другой конкретизацией: не одних лишь северных германцев всем остальным людям – от испанцев до жителей Южной Германии, как у Косинны, а германцев вкупе с западными соседями восточным соседям – прежде всего славянам (Schuchhardt 1926: VII, 281). " Первоначальное родство Запада и Севера можно узнать еще сегодня" (Ibid.: 280). Что же касается славянского мира, то " эти страны в те ранние времена не имели еще вовсе какой-либо собственной и единой культуры" (Ibid.: 284). Налицо и объяснение культурных традицией биологическими особенностями: " национальная кровь, однако, взяла свое и показывает... прежний народ на прежнем месте" (Schuchhardt 1919: 298), под чуждыми, наносными культурными формами " решительно пульсирует старая национальная кровь, говорящая о себе весьма ясно". Пусть не чистая, а смешанная, но – кровь. Есть у Шухардта и обращения к миграционному рецепту (Schuchhardt 1926: 2) и апология древних германских завоеваний (Ibid.: VIII, 1934: 363) – вся книга построена на идее " индогерманизации нашей части земли". Можно было бы привести разительные соответствия принципиальных высказываний Шухардта почти всем теоретическим догмам Косинны. За некоторыми исключениями (особенно в вопросе о синтезе наук) немногим различались и методы: Шухардт был лишь обстоятельнее, осторожнее и вежливее Косинны.

Итак, теоретические взгляды Шухардта, которого сейчас нередко изображают не только оппонентом и врагом, но и антиподом Косинны (ср. Eggers 1959; Hä nsel 1991: 12), оказываются на поверку всего лишь академическим и модернизированным вариантом косиннизма. Шухардт был очень почитаем в Третьем Рейхе и постиг всю тяжесть войны: в 1943 г. дом его был разрушен при бомбежке Берлина, личная библиотека и рукописи сгорели, сломленного 85-летнего старика переправили в Кассель, город первого доклада Косинны, где Шухардт умер через несколько месяцев. Но это во Второй мировой войне.

От вспышки националистических страстей, сопровождавших Первую мировую войну, разгорелась польско-немецкая археологическая баталия, в основном вокруг конкретизации седьмого принципа Косинны. Этот принцип (апелляция к историческому праву), завершая логическую цепь предшествующего ряда догм, выливался в археологическое обоснование прав Германии на Силезию, Поморье и Великопольшу. С польской стороны борьбу возглавил ученик Косинны Юзеф Костшевский. В основу дискуссии легли две работы: брошюра Косинны " Немецкая Восточная марка – исконная родина германцев" (1919) и книга Костшевского " Великопольша в доисторические времена" (два первых издания следовали быстро одно за другим: 1914 и 1923). Костшевский осуществил то, что предсказывал Эд. Мейер: методами Косинны построил систему доказательств постоянства обитания славян на землях, о которых шел спор, то есть построил по соседству с германской секвенцией культур другую, исключив из нее германцев.

Костшевскому возразил другой последователь Косинны Болько фон Рихтгофен (Richthofen) брошюрой: " Принадлежит ли Восточная Германия к исконной родине поляков. Критика методов преисторического исследования в Познанском университете" (1923). Костшевский отпарировал яркой критической статьей " О наших правах на Силезию в свете преистории этой области" (1927). На это Рихтгофен переиздал свою брошюру (1929) и написал статью: " Является ли Познань прапольской страной? " (1929). Костшевский ответил критическим разбором этой брошюры: " Исследование преистории и политика. Ответ на сочинение д-ра Болько фон Рихтгофена..." (1930). Немедленно последовал контр-выпад Рихтгофена: " Исследование преистории и политика. Слово возражения д-ру Ю. Костшевскому" (1929). И т. д.

В ходе полемики у Костшевского вырывались фразы такого рода: " Польша не имеет ничего, что она могла бы отдать немцам, но она должна отобрать от них еще значительную часть чисто польской страны" (цит. по: Ostlandsberichte 1928: 4). (Само собой разумеется, что нынешнее вхождение этих территорий в состав Польского государства оправдано вовсе не славянской принадлежностью Лужицкой культуры и т. п., а событиями Второй мировой войны и задачами ликвидации очага агрессии в Европе).

Все же критическая работа Костшевского нанесла значительный урон авторитету косиннизма. Этот урон заключался в том, что

1) была наглядно и фундаментально продемонстрирована нестрогость методов, раз они допускают такую свободу построений;

2) была впервые обнажена империалистическая подоплека установок и целей косиннизма – притом (взаимными разоблачениями) с обеих сторон (что было немедленно отмечено в советской печати В. И. Равдоникасом – 1932);

3) была расшатана важнейшая для всей баталии восьмая догма Косинны. Правда, ни Костшевский, ни Рихтгофен не подвергали сомнению ее правомерность в принципе, они лишь оспаривали законность и правильность ее конкретизаций, но так как обе конкретизации были вполне последовательными, то доводы автоматически обращались и против самого принципа. Понимание этого было реализовано в блестящей статье Р. Якимовича (Jakimowicz 1929) в главе " O политическом значении доисторических находок".

Якимович очень трезво подошел к делу и показал несостоятельность самого принципа " исторического права", на который опирались Косинна и его немецкие последователи.

" Дело касается у них того, – писал Якимович, – чтобы доказать, что германцы заселяли область Средней Европы до славян и что вследствие этого подчинение и истребление славян на Эльбе и Одере огнем и мечем было делом вполне справедливым и обоснованным. Согласно таким взглядам немцы имеют право на эту страну как наследники старых традиций и старых прав отдельных германских племен. Это утверждение не допускает строго научного обоснования".

Вот именно! В этом то суть дела, и Якимович, кажется, первым среди археологов отметил слабость этого устоя в концепции косиннизма.

" Но так называемый Drang nach Osten, – с иронией продолжал он, – открыто находит здесь сильную опору. Когда немецкая доисторическая наука доказывает, что нынешние чисто польские страны на Висле и Буге и даже области, лежащие еще дальше на восток, в эпоху до славян находились под господством германских племен, то на этом основании считается необходимым отнять эти страны у славян и возвратить их законным владельцам".

И далее следуют высказывания, демонстрирующие коренное расхождение с Костшевским в выборе путей критики:

" Мы не будем следовать немцам в обосновании нашего права на нашу страну при помощи доводов из области доистории. Мы имеем живое право, опирающееся на язык населения, которое живет в нашей стране и живет не со вчерашнего дня... Мы представляем другим их мнимо-научные обоснования, которые в будущем только поднимут их самих на смех... Как мало серьезно выглядят те " ученые" требования, которые опираются на время заселения. Может быть, бог создал немцев в области Вислы? Никто не жил до них в Средней Европе?... Путь, избранный большинством немецких доисториков неверен и неправилен. Мы должны поднять брошенную перчатку только с той целью, чтобы показать всю несостоятельность подобного рода работ... При этом выводы доисторической науки не будут оружием нападения, но только оружием защиты" (Jakimowicz 1929: 16 – 18).

Принцип " исторического права" время от времени всплывает и в современной дипломатии – в недавнем прошлом его выдвигали реваншистские круги ФРГ и Японии, на нем замешаны споры арабов с Израилем, то и дело о нем вспоминают в разных местах на Балканах. Историкам уготовляется роль, которую для них давно уже наметил Фридрих II Прусский: оправдывать агрессию, основываясь на принципе " исторического права", в модернизированном варианте – с углублением в археологию. Фальсификации при этом возможны, но не обязательны. Суть дела не в их наличии или отсутствии, а в порочности самого принципа, который требует игнорировать " живое право", продолжающуюся традицию, патриотические чувства последних поколений, историческую реальность и приспособлен к обоснованию перекройки карт: почти у всякого народа бывали периоды, когда он жил и на других землях. Мало ли, что жил! Не все, что было в истории, возможно и нужно восстановить. Особенно, если восстановление несет бедствия народам.

16. Значение наследия Косинны. Многие критики справедливо отмечали дилетантизм Косинны, его неприязнь к собственному научному методу – систематической проверке выводов на фактах. Эггерс в своей замечательной книжке " Введение в археологию" (не устаревшей и, несомненно, заслуживающей перевода) пишет:

" Для многих его приверженцев его имя звучит так же, как имя Монтелиус. И все же следует воздержаться ставить эти две личности исследователей на одну доску.

Хоть Монтелиус тоже мог ошибаться, у него хватило характера и самокритичности видеть свои ошибки и устранять их. И если сегодня, например, " типологический метод" строжайше запрещен иными исследователями потому, что наследники великого шведского мэтра неверно применяли этот метод, то в этом Монтелиус не повинен – он-то все эти возможные недостатки уже предвидел и знал пути их преодоления: Монтелиус – классик археологии.

Иначе Косинна. Когда сегодня его метод " этнического истолкования" тоже подвергается резкой критике, то он, к сожалению, сам в этом виноват. Ученики лишь повторяют недостатки, которые у их учителей имелись в большей мере... Косинна не довел до конца, до конечного выражения свои идеи. Это была, быть может, гениальная голова, но это не классик" (Eggers 1959: 199 – 200).