О человеке, который понимал птичий язык

Разорив соседнюю страну, лютый падишах пригнал оттуда много пленных. Когда кончился пир в честь победы, падишах стал вызывать пленников и спрашивать у каждого, что тот умеет делать. Если ремесло казалось ему полезным, он оставлял человеку жизнь, если нет — приказывал казнить. Наконец пришла очередь щуплого, низкорослого человека. «Экий заморыш», — поморщился падишах, но всё же спросил:

— Что ты умеешь делать?

— Я понимаю язык птиц, — ответил человек.

Его не забили.

Оставленные в живых пленники работали от зари до зари, а маленький, щуплый человек ничего не делал, только пил, ел да спал. Но вот захотелось падишаху покорить ещё одну страну, и он снова повёл в поход своё войско. Человека, понимавшего язык птиц, падишах взял с собой. По дороге он увидел двух филинов. Оки сидели на дереве друг против друга и, похоже, разговаривали. Один крикнет, другой ответит.

— О чём говорят? — спросил падишах у щуплого человека.

Тот прислушался и перевёл:

— Филин справа сказал левому: «Давай породнимся». Левый ответил: «Я бы с тобой породнился, но ты бедный. Если отдам дочь за твоего сына, ей и жить будет негде». А правый говорит: «Вон падишах гонит войско, хочет захватить наши земли. Он перебьёт всех людей, а жилища их превратит в развалины. Тогда и у меня будет свой дом, да не один». И назвал, государь, твоё имя.

Выслушал всё это падишах, некоторое время ехал молча, а потом приказал своим воинам поворачивать назад.

«А я не опозорился!»

Один человек с давних пор промышлял воровством. Все об этом знали, но никак не могли поймать его с поличным. Наконец он попался. Сначала хотели убить негодяя, по потом решили, что позор страшнее смерти.

Раздели его, вымазали сажей, посадили задом наперёд на ишака, и целый день возили но улицам. Только к вечеру отпустили. Вор пришёл домой и говорит жене:

— Уж так хотели меня опозорить, уж так хотели, чего только не делали, а я не опозорился!

Вот такие сказки слушали мы, очищая курек. Рассказчица наша время от времени, положив в печку немного растопки, насыпала сверху ворох сухой кожуры, и огонь начинал весело гудеть. В мазанке становилось ещё уютнее.

Но всё на свете имеет конец, кончился и курек. Бабушка Садап больше не засиживалась дома. Прихватив свою прялку, она уходила к какой-нибудь соседке. А мы скучали без неё.

Однажды Овез сказал:

— Интересно, по вечерам бабушка Садап зажигает лампу или нет?

Я поняла, что последние дни он только о ней и думал.

— А для чего ей лампа, ведь ел всё равно, что день, что ночь, — ответил Агамурад.

Мы решили проведать бабушку Садап вечером.

Нет, она не зажигала лампу.

— Вот война кончится, все переедут в новый посёлок. Проведут ли электричество бабушке Садап? — спросил Агамурад.

— Конечно, проведут, — сейчас же откликнулся Овез, — к ней ведь внук вернётся. — Потом неожиданно предложил: — Давайте спросим у неё, как она ослепла.

Удивительно, до чего безжалостными могут быть дети. Как будто нельзя, раз уж одолело любопытство, спросить у кого-нибудь другого!

Задать вопрос должен был Овез. Так уж повелось — самое трудное он брал на себя. Мы ввалились в домик бабушки Садап, но дальше порога не пошли, чувствуя небывалое стеснение. Наконец Овез решился:

— Бабуся, ай бабуся! Когда твои глаза сделались незрячими?

Мы перестали дышать. Были уверены, что она рассердится и прогонит нас. Но такие люди, как бабушка Садап, оказывается, выше гнева.

— Недавно я ослепла, — ответила она. — Тебе годик был, Овез-джан, когда меня свалила тяжёлая болезнь. Болезнь и сделала глаза мои пустыми, а уши тяжёлыми.

Тут только мы узнали, что бабушка Садап ещё и глуховата.

— Если бы не война проклятая, — продолжала она, — я бы съездила в Ашхабад, там доктора открыли бы мне глаза.

Чужой человек никогда не подумает, что бабушка Садап слепая. Глаза у неё, хоть и не видят, ясные, большие. В молодости она, говорят, была красивая.

Рассказывают такой случай. Один богатый человек женил сына. Надев на невесту всё, что можно было надеть, нацепив на неё все, какие были, украшения, женщины, и сами разряженные, усадили её на верблюда и повезли к жениху. Бабушку Садап выдали замуж в бедный дом; у неё, кроме платья из домотканого полотна, ничего не было. В своём простеньком платьице она пришла посмотреть на свадебный поезд. Вдруг какая-то старуха громко сказала невесте и сопровождавшим её нарядным женщинам: «Всех вас надо продать, а вырученные деньги отдать вон той красавице!» — и ткнула пальцем в Садап…

Возле Ходжамурадова дома мы однажды увидали белого ослика. Он дремал в загончике, под лучами солнца. Овез решил, что не худо бы на этом ослике покататься, и отвязал его.

— Держите крепко, пока я буду садиться! — приказал он.

Мы вцепились в ослика, но едва Овез сел ему на спину, как тот стал отчаянно брыкаться и раскидал нас в разные стороны. Потом строптивый ишачок резко вскинул круп и сбросил седока на землю. Этого ему показалось мало. Он ещё как следует лягнул Овеза и только тогда удрал. Всё произошло очень быстро. Мы не успели сообразить, что к чему, а наш атаман уже валялся в пыли, и у него из-за уха сочилась кровь. Плач Овеза не привлёк внимания Нургозель, зато вышла бабушка Садап и спросила, что у нас стряслось.

— Ишачок лягнул Овеза, у него кровь идёт из головы, — ответила Нуртэч.

— Ведите его сюда.

Бабушка Садап помазала тряпочку сажей с казана и приложила к ранке, потом перевязала голову Овеза, дала ему подушку и сказала:

— Приляг, сынок, полежи.

Через несколько дней у него за ухом, в том месте, куда пришёлся удар, чернел лишь маленький шрам.