Глава 25. К моменту прибытия Дженни, Бренны, тетушки Элинор и Арика крытые галереи с сиденьями, расположенными на разных уровнях по восходящей

К моменту прибытия Дженни, Бренны, тетушки Элинор и Арика крытые галереи с сиденьями, расположенными на разных уровнях по восходящей, окружавшие со всех четырех сторон грандиозную арену, были уже переполнены пышно разодетыми леди и джентльменами. Над каждою галереей реяли флаги с гербами, принадлежащими всем, кто там сидел, и Дженни, оглядываясь в поисках собственного стяга, немедленно убедилась, что Катарина была права - галереи ее родичей находились напротив английских, даже сейчас замкнувшись в противостоянии.

- Смотри, дорогая... вон твой герб! - воскликнула тетушка Элинор, указывая на галерею на противоположной стороне поля. - Развевается рядышком с отцовским.

И тут, ввергнув всех трех женщин чуть ли не в панику, раздался громоподобный глас Арика.

- Сядьте тут, - приказал он, ткнув пальцем в галерею со стягом Клеймора.

Дженни, зная, что это приказ гиганта, а не Ройса - которому она, впрочем, тоже не подчинилась бы, - отрицательно покачала головой:

- Я сяду под флагом с моим собственным гербом, Арик. Войны с вами уже унесли многих, кто должен был бы сидеть в наших галереях. А галерея Клеймора полным-полна.

Но нет, она не была переполнена. В центре стояло огромное, похожее на трон кресло, которое подозрительно пустовало. Дженни знала - оно предназначено для нее. У нее сжалось сердце, когда она проезжала мимо, и казалось, все шестьсот гостей Клеймора, каждый слуга и житель деревни повернулись, следя за ней, сперва потрясенно, потом разочарованно, а многие и презрительно.

Галерея клана Мерриков, украшенная стягами с парящим соколом и крестом, располагалась между галереями клана Макферсонов и клана Дуггалов. К несчастью Дженни, в тот же миг, как кланы увидели, что она скачет в их сторону, раздался оглушительный радостный рев, становившийся с ее приближением все громче и громче. Дженни невидящим взором смотрела вперед и заставляла себя думать только об Уильяме.

Она заняла место в переднем ряду, между тетушкой Элинор и Бренной, и как только уселась, родичи, включая отца Бекки, принялись похлопывать ее по плечу и выкрикивать горделивые приветствия. Люди с соседних галерей, которых она знала - и многие вовсе ей не знакомые, - выстраивались перед ней, желая либо возобновить знакомство, либо быть ей представленными. Раз она пожелала быть принятой только своим народом, более тысячи шотландцев нынче чествовали и обожали ее, как настоящую народную героиню.

И все, что ей понадобилось для этого, - публично унизить и предать своего мужа.

Когда это дошло до Дженни, сердце у нее екнуло, а руки вспотели. Пробыв тут менее десяти минут, она уже думала, что не вынесет этого и вот-вот упадет в обморок.

Она была в этом уверена еще до того, как столпившиеся перед ней люди наконец схлынули и Дженни оказалась выставленной на обозрение всех, кто сидел на противоположном конце поля. Куда бы она ни взглянула, англичане отовсюду смотрели на нее, указывали на нее пальцами, приглашали других посмотреть.

- Ты только заметь, - с наслаждением проговорила тетушка Элинор, кивая на разъяренных, пышущих гневом англичан. - какие прекрасные на всех нас головные уборы! Точно, как я и думала, - все отошли от современной моды подальше и нарядились в вещи, которые были популярны во времена нашей юности.

Дженни заставила себя поднять голову и тупо скользнула взглядом по морю разноцветных навесов, полощущих флагов, летящих вуалей на противоположном конце арены.

Там были высокие конусообразные шапочки со свисающими до земли вуалями; шапочки, торчащие в обе стороны, словно огромные крылья; шапочки в форме сердечка с вуалями; шапочки в виде рога изобилия с накидками; и даже шапочки, похожие на два квадратных развернутых куска вуали, наброшенных на высокие рогульки, воткнутые в волосы леди. Дженни смотрела и ничего не видела, смутно слыша голос тетушки Элинор:

-..а когда оглядываешься, дорогая, поднимай голову выше. Раз уж ты сделала выбор - хотя, по-моему, ошибочный, - так теперь держись.

- О чем вы говорите, тетушка Элинор?

- Я говорю то, что сказала б и раньше, если бы ты меня спросила, - место твое рядом с мужем. Но мое место - возле тебя. Вот я и здесь. И дорогая Бренна здесь, возле тебя... как я сильно подозреваю, строит безумные планы, как бы улизнуть и остаться рядом с братом твоего мужа.

Бренна уставилась на тетушку Элинор, но Дженни была слишком подавлена сознанием собственной вины и ощущением неуверенности, чтобы беспокоиться еще из-за Бренны.

- Вы не понимаете, что произошло, тетушка Элинор. Я любила Уильяма.

- И он тебя тоже любил, - с чувством проговорила Бренна, и Дженни стало немножко получше, покуда Бренна не добавила:

- В отличие от батюшки его любовь к тебе была сильней ненависти к врагу.

Дженни закрыла глаза.

- Пожалуйста, - шепнула она им обеим, - не мучьте меня. Я... я знаю, что правильно...

Однако ей не пришлось продолжать - внезапно прозвучали горны, на поле выехали трубачи, за ними герольды, дожидаясь наступления некоторого подобия тишины, чтобы приступить к оглашению правил.

Герольд прокричал, что турниру будут предшествовать три поединка, каковые состоятся между шестью рыцарями, признанными искуснейшими в стране. Дженни затаила дыхание, потом медленно выдохнула: первыми двумя сражающимися были объявлены французский рыцарь и шотландец, второй поединок пройдет между Рейсом и французом по имени Дюмон, третий - меж Рейсом и Йеном Макферсоном, сыном бывшего нареченного Дженни.

Толпа взбесилась, ликуя - вместо того чтобы целый день, а то и два дожидаться Волка, они дважды увидят его в первый же час.

Правила сперва выглядели совершенно обычными: рыцарь, первым набравший три очка, выигрывает поединок; одно очко дается рыцарю каждый раз, когда он поразит соперника с достаточной силой, чтобы сломать его копье. По подсчетам Дженни, рыцарю для получения трех очков понадобится как минимум пять схваток, учитывая, что он должен держать копье на подобающем уровне, нацелиться в мишень, сидящую на галопирующем коне, и ударить противника с такой точностью, чтоб угодить в копье, тем более что оружие атакующего будет скользить по нарочно отполированным с этой целью, гладким доспехам. Три очка и победа в поединке присуждаются рыцарю сразу, ежели он по-настоящему выбьет противника из седла.

Следующие два объявления заставили толпу одобрительно завопить, а Дженни - съежиться: поединки будут вестись не во французском, а в германском стиле, что означало использование вместо специально выструганных из тополя копий тяжелых профессиональных, причем без защитных колпачков на смертоносных остриях.

Из-за восторженного рева зрителей произошла долгая заминка, прежде чем герольд смог закончить, объявив, что за турниром пройдут еще три поединка, а остальные состоятся в следующие два дня. Однако, добавил он, учитывая представительность присутствующих рыцарей, в поединках, которые последуют за турниром, будут участвовать достойнейшие, ежели сие достоинство поддается определению.

И снова толпа возликовала. Зрителям не придется глазеть на никому не известных рыцарей, сражающихся с еще менее известными, им будет сразу доставлено величайшее удовольствие.

За пределами поля коннетабли завершили проверку седел и упряжи, удостоверившись, что ни один из рыцарей не задумал пристегнуться кожаными ремнями, а полагается лишь на свое искусство верховой езды и могучую силу, чтобы удержаться в седле.

Главный коннетабль дал сигнал, герольды ускакали с поля, ударили литавры, загремели фанфары и трубы, открывая церемониальный парад с участием всех рыцарей.

Даже Дженни не могла оставаться равнодушной к последовавшему засим головокружительному спектаклю. По шестеро с каждой стороны, навстречу друг другу, рыцари выезжали на турнирное поле в полном снаряжении, верхом на гарцующих боевых конях, украшенных сияющей серебряной сбруей и колокольчиками, с разноцветными плюмажами на головах, в попонах из блестящего шелка и бархата, на которых красовались рыцарские гербы. Начищенные доспехи сверкали на солнце так ярко, что Дженни сощурилась, глядя на проплывающие перед ее глазами парадные плащи, накинутые поверх лат, и щиты с изображениями гербов, где были представлены все мыслимые животные - от благородных, вроде львов, тигров, соколов, ястребов и медведей, до сказочных драконов и единорогов; на других были узоры из полос и квадратов, полумесяцев и звезд, на третьих - цветы.

Ослепительная мешанина красок в сочетании с нескончаемым гулом толпы так восхитила тетушку Элинор, что она похлопала в ладоши английскому рыцарю, проезжавшему мимо, демонстрируя в высшей степени ошеломляющий герб, заключающий в себе тройку вставших на задние лапы львов, две розы, сокола и зеленый полумесяц.

В любое другое время Дженни сочла бы все это самым волнующим зрелищем в своей жизни. Отец и сводный брат проскакали мимо примерно с четырьмя сотнями рыцарей, по ее подсчетам. Но муж ее не появился, и первая пара бойцов, выехавшая в конце концов на поле, была встречена разочарованными воплями:

- Волк! Волк!

Прежде чем занять позицию друг против друга, оба рыцаря поскакали к галереям, где сидели их жены или возлюбленные. Склонив копья вниз остриями, они ожидали церемониального знака милости - шарфа, ленты, вуали или даже оторванного рукава, - который леди с гордостью привязывали к остриям копий. Покончив с этим, они разъехались в противоположные концы арены, приладили шлемы, опустили забрала, испробовали копья на вес и наконец принялись ждать сигнала фанфар. При первом же звуке они пришпорили коней, безжалостно послав их вперед. Копье француза ударило в щит противника, чуть-чуть не угодив в центр, шотландец покачнулся в седле, но выправился. Понадобилось еще пять заездов, прежде чем француз нанес последний удар, сваливший противника наземь. Он рухнул, превратившись в груду блестящих стальных доспехов под аккомпанемент насмешливо-одобрительных возгласов.

Дженни едва заметила исход поединка, хотя упавший рыцарь валялся прямо у нее под ногами. Уставившись на свои стиснутые кулачки, лежащие на коленях, она ждала, вслушиваясь, когда вновь загремят фанфары.

Трубы пропели, толпа пришла в неистовство, и, не желая ничего видеть, Дженнифер все-таки подняла голову. На поле галопировал на коне, покрытом роскошной красной попоной, тот самый француз, которого она особо отметила во время парада, отчасти из-за его необычайной физической мощи, отчасти из-за того, что защитные налокотники рыцаря представляли собой огромные пластины, веером расходящиеся в стороны, как у летучих мышей. Теперь она также заметила, что, хотя на груди его красовалась изящная баронская цепь, в зловещем изображении на нагруднике изготовившейся к броску змеи не было ничего изящного или сказочного. Он повернул коня к одной из галерей, чтобы, как полагается, удостоиться милости, и в тот самый миг шум толпы стал стихать.

Дрожащая от страха Дженни поспешно отвела взгляд, но и не глядя почуяла, когда Ройс наконец выехал на поле, ибо толпу объяла вдруг жуткая тишина, такая мертвая тишина, что звонкое пение фанфар разнеслось средь благоговейного молчания как похоронный звон. Не в силах с собой справиться, она подняла голову и взглянула, и от увиденного у нее остановилось сердце. Составляя полный контраст с окружающим веселым красочным разноцветьем, муж ее был весь в черном. Вороной конь был укрыт черной попоной, и плюмаж на нем был черным, и на щите Ройса не было герба. Вместо герба со щита скалилась морда черного волка.

Даже Дженни устрашилась, когда он двинулся через поле. Она видела, как он посмотрел на свою галерею, догадалась, что он на миг обознался, заметив женщину, сидящую в предназначенном для Дженни кресле в переднем ряду галереи. Но, не направившись ни туда, ни к одной из тысячи дам вокруг арены, бешено махавших ему вуалями и лентами, Ройс повернул Зевса в противоположную сторону.

Сердце Дженни заколотилось с тошнотворным глухим стуком, когда она поняла, что он скачет прямо к ней. Толпа тоже поняла это и вновь смолкла, следя за происходящим. Под градом проклятий, которые принялся выкрикивать в его адрес каждый присутствующий на галерее Мерриков, Ройс привел Зевса точно на то место, откуда мог дотянуться копьем, и остановил коня. Он не стал протягивать и склонять копье за наградой, которую она, по его твердому убеждению, не пожелала бы ему дать, а поступил иначе, и поступок его, никогда ею прежде не виданный, потряс Дженни намного сильней. Он сидел на нетерпеливо переступающем с ноги на ногу Зевсе и смотрел на нее, а потом ловко, но неторопливо взмахнул копьем и ткнул его острием в землю.

" Это салют! " - выкрикнуло ее сердце. Он отсалютовал ей, и Дженни пережила минуту, полную панической боли, которая превосходила все, даже боль утраты Уильяма. Она приподнялась в кресле, не зная, что собирается сделать, но момент прошел. Развернув Зевса кругом, Ройс галопом помчался в свой конец поля мимо француза, опускавшего забрало шлема, плотнее прилаживавшего шлем к шее и сгибавшего руку в локте, как бы приноравливаясь к тяжести копья.

При первом звуке фанфар Ройс низко пригнулся, пришпорил Зевса и погнал точно на противника. Копье его ударило в щит француза с такой силой, что щит отлетел в сторону, рыцарь же кувырнулся навзничь с коня, приземлившись на согнутую правую ногу, не оставив ни в ком ни малейших сомнений, что нога его сломана. Ройс ускакал в другой конец арены и вновь неподвижно застыл в ожидании, глядя туда, откуда выезжали рыцари.

Дженни довелось раньше видеть Иена Макферсона на турнире, и она сочла его великолепным бойцом. Он появился в столь же устрашающем виде, как Ройс, наряженный в цвета Макферсонов - темно-зеленый с золотом, - на рысью стелющемся по земле коне.

Наблюдая краешком глаза, Дженни заметила, что Ройс не отрывает взгляда от Иена Макферсона, и поняла, что он изучает будущего вождя клана Макферсонов и не собирается недооценивать исходящей от Иена угрозы. Тут она осознала, что из рыцарей только Ройс и Иен облачены в германские доспехи, застывшие угловатые формы которых повторяли очертания мужской фигуры. Собственно говоря, единственным украшением на латах Рейса были небольшие вогнутые медные пластины размером с кулак, по одной на каждом плече.

Она искоса глянула на лицо Ройса и почти ощутимо почувствовала неумолимый вызов в прищуренных, пронизывающих противника глазах. Полностью поглощенная наблюдением, она даже не заметила, что Иен Макферсон, остановившийся перед ней, приподнявшись в седле, протягивает и склоняет кончик копья...

- Дженни! - Отец Бекки схватил ее за плечо, заставляя обратить внимание на Иена. Дженни взглянула и испустила болезненный стон, онемев от неожиданности, не веря своим глазам, но в этот миг раздалось преувеличенно радостное восклицание тетушки Элинор.

- Йен Макферсон! - ликующе прокричала она, срывая с себя вуаль. - Вы всегда были галантнейшим из мужчин! - И, чуть подавшись в сторону, нацепила свою желтую вуаль на склоненное копье рыцаря.

Когда Иен занял позицию напротив Ройса на другом конце поля, Дженни сразу отметила, что Ройс слегка изменил положение - легонько наклонился вперед, угрожающе пригнулся, готовый броситься на врага, осмелившегося искать милости его жены. Прогремели трубы, рванулись вскачь боевые кони, разгоняясь, помчались на врага; копья были подняты, нацелены, поблескивая смертоносными остриями... и как только Ройс изготовился нанести удар, Йен Макферсон испустил леденящий кровь боевой клич и ударил в ответ. Копье грохнуло в щит, а в следующий момент Иен вместе со своим великолепным серым конем рухнули на землю и скрылись в клубах пыли.

Толпа оглушительно завопила, но Ройс не стал наслаждаться истерическим хором. С холодным презрением к своему достойному, но поверженному противнику, которому оруженосец помогал подняться на ноги. он развернул Зевса кругом и галопом ускакал с поля.

Теперь настала очередь турнира, чего Дженни больше всего боялась, ибо турниры даже дома у них оборачивались почти настоящим сражением между двумя командами соперников. Единственным, что не позволяло им перерасти в полномасштабное кровопролитие, были несколько ограничений, но когда герольд завершил оглашение правил, действительных для нынешнего турнира, страхи ее десятикратно усилились. Запрещено было, как обычно, выходить на поле с любым остроконечным оружием. Запрещено было поражать бойца, стоящего спиной или упавшего с коня. Запрещено было также поражать противника, снявшего шлем в знак, что берет передышку, но каждому рыцарю дозволялось отдыхать лишь дважды, если только под ним не падет конь. Выигравшей стороной объявляется та, на счету которой останется больше не выбитых из седла и не получивших ранений.

И кроме этого, никаких больше правил, никаких канатов или барьеров, которые позволили бы развести сражающихся после начала битвы. Ничего. Дженни затаила дыхание, зная, что сейчас будет оглашено еще одно решение, и, когда это произошло, у нее сжалось сердце.

- Сегодня, - выкрикивал герольд, - принимая во внимание искусство и славу рыцарей, дозволяется пользоваться палашами, равно как и копьями при условии, что таковые затуплены.

Две кавалькады, по тысяче рыцарей в каждой, одна во главе с Рейсом, другая - с Дюмоном, выезжали на ристалище с противоположных сторон в сопровождении оруженосцев, несущих палаши и копья.

Дженни задрожала всем телом, окинув взглядом рыцарей Дюмона: там был ее отец, там были Малькольм и Макферсон и члены десятка других кланов, чьи гербы она узнала. Арена разделилась; англичане встали в одном конце, французы с шотландцами - в другом. Точно так же, как в жизни, мужчины и на турнирном поле оказались каждый на своей стороне. " Этого быть не должно, - протестовало сердце Дженни, - турнир предназначен для завоевания личной славы и проявления искусства, а не для торжества одного врага над другим! Турнир меж врагами - а здесь на бой вышли враги - станет кровавой резней! " Она пробовала утихомирить свои мрачные предчувствия, но без малейших признаков успеха; каждый нерв ее трепетал, предупреждая, что вот-вот начнется нечто невообразимое.

Фанфары протрубили три предупредительных сигнала, и Дженни принялась безотчетно молиться. Веревка, временно перегораживающая поле надвое, натянулась и, когда четвертый сигнал распорол воздух, отдернулась. Двести коней загрохотали по полю, земля задрожала под ними, взметнулись копья и палаши... И тут все началось - двадцать родичей Дженни, возглавляемые ее отцом и братом, вырвались из строя и устремились прямо на Ройса, мстительно размахивая палашами.

Вопль Дженни утонул в диком реве возмущенных англичан, когда шотландцы бросились на Ройса, словно всадники Апокалипсиса < Четыре всадника Апокалипсиса (Откровения Св. Иоанна Богослова) на конях белом, огненно-рыжем, вороном и бледном символизируют соответственно борьбу с силами тьмы, ярость всеобщей войны, неурожай и голод, мор и пагубу>.

В следующие мгновения Дженни стала свидетельницей поразительнейшей, никогда прежде не виданной демонстрации боевого искусства и силы. Ройс сражался как одержимый, проявляя такое проворство и ловкость, такую мощь, что увлек за собой шестерых всадников, когда его наконец свалили с коня. Кошмар продолжался, становясь все страшней и страшней. Не сознавая, что встает вместе со всеми, кто был на галереях, Дженни вглядывалась в груду мужских тел и металла, слух ее обжигали звон, лязг и грохот мечей о сталь. Рыцари Ройса заметили происходящее и принялись прорубать к нему дорогу, а потом - как казалось с того места, откуда смотрела Дженни, - вся картина битвы переменилась. Ройс появлялся и исчезал в людском клубке, точно демон мести; вот он взмахнул над головой мечом, держа его обеими руками, и опустил со всей силою... на ее отца.

Дженни с воплем закрыла лицо руками, и ей так и не довелось увидеть, как руки Ройса дернулись в воздухе, и меч вместо отца поразил горца. Она не увидела, как по доспехам Ройса заструилась кровь от жестоких кинжальных ран, нанесенных ее братом, когда тот ткнул припрятанным клинком в щель между шлемом и нагрудником; она не увидела, как были пробиты насквозь на бедре легкие латы Ройса, как, загородив от окружающих, враги молотили его по спине, по плечам, по голове. Открыв глаза, она увидела только, что отец ее каким-то чудом еще стоит на ногах, а Ройс атакует Макферсона и еще двоих как сумасшедший, преисполнившийся холодной ярости, вертится, рубит... и противник при каждом ударе падает наземь бесформенной грудой металла, Дженни пошатнулась и почти повалилась на зажмурившую глаза Бренну. - Дженни! - крикнула тетушка Элинор. - Я не думаю, что тебе следует...

Но Дженни не обратила внимания; горькая волна подступила к горлу, слезы почти ослепили ее, она бросилась к своей лошади и выхватила поводья из рук ошеломленного слуги...

- Смотрите, миледи! - восторженно заорал он, помогая ей взобраться в седло и кивая в сторону ристалища на Ройса. - Вы когда-нибудь в жизни видали такого бойца?

Дженни взглянула еще раз и увидела, что меч Ройса вновь опускается на плечо шотландца. Увидела, что ее отец, брат, отец Бекки и десяток других шотландцев лежат на земле, уже залитой кровью.

Увидела неумолимую, неминуемую смерть. Видение это продолжало терзать ее, когда она стояла у открытого окна в своей спальне, прислонившись побелевшей щекой к оконной раме, обхватив себя руками, пытаясь как-нибудь удержать всю боль и ужас внутри. Миновал час с той минуты, как она покинула турнир, и уже с полчаса шли поединки. Помня об объявлении герольда, что поединки, которые последуют за турниром, откроют самые искусные бойцы, Дженни не сомневалась, что все выступления Ройса состоятся сразу же по завершении битвы. " Король Генрих, - думала она со смутной скорбью, - решил произвести сильнейшее впечатление, продемонстрировав всем и каждому, что его знаменитый воин, даже измученный, способен разбить любого шотландца, которому достанет глупости потягаться с ним".

Она насчитала уже пять завершенных поединков, имея возможность судить по чудовищному глумливому вою толпы, провожающему с арены каждого побежденного. Еще четыре, и Ройс уйдет с поля; к тому времени кто-нибудь обязательно принесет ей известие, скольких ее родичей он искалечил или убил. Она смахнула слезы, и ей даже в голову не приходило, что что-нибудь может случиться с Рейсом. Он был непобедим. Она убедилась в этом во время его поединков до начала турнира. И... прости. Господи... гордилась. Даже когда он бился с Макферсоном, страшно гордилась...

Двойственность ее положения раздирала ей сердце и душу, и она стояла на месте, не видя поля, но слыша, что там происходит. Судя по долгому, жуткому, насмешливому реву толпы, который становился явственней в конце каждого поединка, зрителям не доводилось хорошенько полюбоваться проигрывающим в очередной схватке. Шотландцы явно не заслуживали даже редких вежливых аплодисментов...

Дженни вздрогнула - дверь спальни неожиданно распахнулась и ударилась о стену.

- Возьмите плащ, - угрожающе рявкнул Стефан Уэстморленд, - вы вернетесь на ристалище со мной, или я вас поволоку!

- Я не вернусь, - возразила Дженни, вновь оборачиваясь к окну. - Я не имею желания веселиться, покуда мой муж режет моих родичей на куски, или...

Стефан схватил ее за плечи, повернул к себе лицом, и слова его засвистели словно яростные удары хлыста.

- Я вам расскажу, что происходит! Там, на поле, погибает, мой брат! Он поклялся, что не поднимет руки на ваших родичей, и как только они догадались об этом во время турнира, члены вашего благородного семейства принялись его убивать! - говорил он сквозь зубы, тряся ее. - На турнире они изрезали его на куски! А теперь он сражается в поединках... Вы слышите, как веселится толпа? Это смеются над ним. Он так страшно изранен. что, по-моему, даже не понял, когда его сбили с коня. Он думал, что сможет перехитрить их на поединках, но не смог, а его вызвали еще четырнадцать шотландцев...

Дженни смотрела на него, не сводя глаз, сердце начало бешено биться, но ноги точно приросли к полу, словно она пыталась бежать в ночном кошмаре.

- Дженнифер! - хрипло вымолвил Стефан. - Ройс позволяет им убивать себя. - Пальцы его больно впивались ей в плечи, но голос прерывался от муки. - Там, на арене, он погибает за вас. Он убил вашего брата и теперь расплачивается... - Стефан смолк, когда Дженни вырвалась из его хватки и побежала...

Гаррик Кармайкл плюнул на землю рядом с Ройсом, победителем удаляясь с поля, но Ройс был глух к таким мелочным оскорблениям. Он, пошатываясь, стоял на коленях, смутно осознавая, что гул толпы постепенно и неизвестно по какой причине усиливается до непристойной громкости. Покачнувшись, он дотянулся и сбросил шлем, попытался переложить его в левую руку, но рука беспомощно висела вдоль туловища, и шлем упал на землю. К нему бежал Гэвин... нет, не Гэвин... кто-то в синем плаще, и он прищурился, пытаясь разглядеть и гадая, не очередной ли это противник.

Сквозь застилающую глаза и туманящую сознание пелену крови, пота и боли Ройсу на миг показалось, будто он видит фигуру женщины... бегущей к нему, с развевающимися непокрытыми волосами, которые отсвечивают на солнце красноватым и золотым. Дженнифер! Не веря, он щурился, всматривался, а оглушительный вопль толпы все нарастал и нарастал.

Ройс простонал безмолвно, пробуя встать на ноги, опираясь уцелевшею правой рукой. Дженнифер возвращалась... возвращалась теперь, чтобы присутствовать при его поражении. Или смерти. Только он все равно не желал, чтобы она видела, как он умирает, лежа ничком на земле, и, собрав последние крохи сил, Ройс умудрился подняться. Взмахнул рукой, протер тыльной стороной ладони глаза и понял, что ему не почудилось. Дженнифер направлялась к нему, а вокруг воцарилась жуткая тишина.

Дженни подавила крик, когда, подбежав ближе, заметила его безвольно висящую руку. Она остановилась перед ним и, повинуясь раздавшемуся из-за боковой линии неистовому реву отца, дернула головой, обратив взгляд на копье, лежащее под ногами Ройса.

- Возьми его! - гремел отец. - Возьми копье, Дженнифер!

И тут Ройс догадался, зачем она пришла. Она пришла завершить то, что начали ее родичи; она пришла отомстить на своего брата Уильяма. Не шелохнувшись, он глядел на нее, видя, как по прекрасному лицу катятся слезы и как она медленно наклоняется. Но не берет копье, не выхватывает свой кинжал, а накрывает ладонями его руку и прижимается к ней губами. Одурманенный болью, охваченный смятением, Ройс наконец осознал, что она опускается перед ним на колени, и из груди его вырвался стон.

- Милая... - потерянно вымолвил он, сжимая пальцы, пытаясь поднять ее, - не надо...

На глазах у семи тысяч зрителей Дженнифер Меррик Уэстморленд, графиня Рокбурн встала на колени перед своим мужем, совершая публичный акт униженного покаяния, содрогаясь в неистовых рыданиях. Простояв так достаточно долго, Дженнифер поднялась, сделала шаг назад, подняла к Ройсу залитое слезами лицо и расправила плечи.

Гордость вспыхнула в израненном Ройсе, ибо стояла она так величественно и победно, словно король только что возвел ее в рыцарское достоинство.

Гэвин, которого удерживал на месте Стефан, вцепившись в плечо, подскочил сразу же, как только тот его выпустил. Ройс обнял оруженосца одной рукой и, хромая, заковылял с поля.

Уходил он под аккомпанемент почти такого же радостного хора, какой сопровождал его после победы над Макферсоном и Дюмоном.

Медленно, нерешительно и неохотно Ройс открывал глаза в своей палатке на турнирном поле, приготовившись к взрыву боли, которая, как ему хорошо было известно, возвращается вместе с сознанием. Но боли не было.

По доносившемуся снаружи шуму он рассудил, что поединки еще продолжаются, лениво полюбопытствовал, куда делся Гэвин, и тут вдруг сообразил, что его кто-то держит за правую руку. Повернув голову, он глянул в ту сторону и на мгновение подумал, что бредит. Над ним склонялась Дженнифер, окруженная ослепительно ярким нимбом солнечного света, льющегося через откинутый позади нее полог палатки. Она улыбалась ему с такой нежностью в прекрасных глазах, что он содрогнулся. Откуда-то издалека прозвучал мягкий голос:

- Добро пожаловать, мой любимый.

Внезапно он понял, почему видит ее в сияющем ореоле, почему не чувствует боли, почему она говорит и глядит на него с такой невероятной нежностью. И проговорил вслух, бесстрастно и твердо:

- Я умер.

Склонившееся над ним видение покачало головой и тихонько присело рядом. Нагнувшись, ангелоподобная дева откинула с его лба прядь черных волос и улыбнулась, но длинные ее ресницы слиплись от слез.

- Если б ты умер, пришлось бы, пожалуй, мне выйти на поле и поразить своего сводного брата, - поддразнила она, и в ее голосе еще слышалось страдание.

Кончики пальцев, лежавших на лбу, были холодными, и определенно наяву он ощущал прикосновение ее бедра.

- И как бы ты это сделала? - спросил он.

- Ну, - сказало видение, склоняясь и нежно щекоча его губы своими мягкими губками, - в прошлый раз я сделала вот как... Подняла забрало... и...

По губам его скользнул язычок, и Ройс задохнулся. Нет, он не умер. Ангелы, безусловно, так не целуют. Обвив здоровой рукой ее плечи, герцог притянул ее и только вознамерился поцеловать, как его осенила еще одна мысль, и он нахмурился.

- Если я жив, почему мне не больно?

- Тетушка Элинор, - прошептала она, - составила специальное снадобье, и мы заставили тебя его выпить.

Порвалась последняя паутина, опутывавшая его рассудок, и, блаженно вздохнув, он прижал ее, поцеловал и возликовал всей душой, ибо губы ее раскрылись и она целовала его в ответ от всего сердца. Когда Ройс наконец отпустил ее, оба никак не могли отдышаться, страстно желая сказать слова, достойные быть сказанными в лучшем месте, чем тут, в палатке, содрогающейся от воплей неистовой толпы. Через минуту Ройс спокойно спросил:

- Я тяжело ранен? Дженни перевела дыхание, закусила губу, и глаза ее затуманила боль от ран, полученных им по ее вине.

- Неужто дела мои так плохи? - хрипло допытывался он.

- Да, - шепнула она. - У тебя сломаны левая рука и три пальца. Раны на шее и под ключицей, которые, по словам Стефана и Гэвина, нанес тебе Малькольм, длинные и глубокие, но уже не кровоточат. Глубокая рана на ноге просто чудовищна. Ты получил страшный удар по голове, должно быть, когда снял шлем и наверняка, - мстительно продолжала она, - когда на тебя напал кто-то из моих мясников-родичей.

Кроме того, ты весь жутко избит. Он удивленно приподнял бровь:

- Звучит не так уж и плохо.

Дженни заулыбалась при столь героическом заявлении, но он тихо, многозначительно добавил:

- И что дальше?

Она сразу поняла, о чем он спрашивает, представила, какие еще физические страдания выпадут на его долю, если он вернется и проведет еще один поединок, и сравнила с неизмеримым страданием, которое придется стерпеть его гордости, если он этого не сделает.

- Тебе самому решать, - отвечала она через минуту и, не в силах сдержать недобрых чувств по отношению к отцу и брату, закончила:

- Но там, на поле чести, где моя семья обесчестила себя нынче, есть рыцарь по имени Малькольм Меррик, публично бросивший тебе вызов час назад.

Ройс погладил ее по щеке костяшками согнутых пальцев и ласково уточнил:

- Можно ли заключить из сего замечания, что, по твоему убеждению, я и впрямь способен побить его, пристегнув щит к плечу над сломанной рукой?

Она склонила голову набок:

- А ты что скажешь?

Ленивая улыбка тронула краешки чувственных губ, которые вымолвили всего два слова;

- Не сомневаюсь.

Стоя возле палатки рядом с Ариком, Дженни смотрела, как Ройс наклоняется, чтобы взять у Гэвина свое копье. Он взглянул на нее, поколебался долю секунды - пауза эта почему-то показалась многозначительной, - потом повернул Зевса, направился было к полю, но тут Дженни сообразила, отчего он мешкал, и, окликнув, велела ему обождать.

Она влетела в палатку Рейса, схватила ножницы, которыми они пользовались, нарезая полотно для перевязки ран, вернулась к вороному скакуну, который уже не мог устоять на месте, роя землю передним копытом, остановилась и глянула снизу вверх на своего улыбающегося мужа. Потом наклонилась, отхватила длинный кусок от подола синего шелкового плаща, дотянулась и привязала его к острию копья Ройса.

Арик зашагал с ней рядом, и они вместе следили, как он выезжает на ристалище под одобрительный рев толпы. Взгляд Дженни был прикован к ярко-синему знамени, реющему над копьем, и, несмотря на всю любовь к мужу, слезы подступили к горлу. Ножницы оттягивали ей руку, как тяжкий символ ее предательства; словно она обрезала вместе с кусочком синей ткани все нити, что связывали ее с родиной.

Она громко перевела дыхание и вздрогнула от изумления - массивная ладонь Арика вдруг легла ей на голову. Увесистая, как боевой топор, она полежала мгновение, потом скользнула по щеке, притянула, и Дженни ткнулась лицом ему в бок. Это было объятие.

- Нечего тебе беспокоиться, что мы разбудим его, моя дорогая, - с полнейшей уверенностью заявила Дженни тетушка Элинор. - Он спит уже несколько часов.

Серые глаза приоткрылись, оглядывая комнату, потом с ленивым восхищением уставились на отважную златовласую красавицу, которая стояла у двери спальни, слушая тетку.

- Даже без снадобья, которое я ему дала, - продолжала тетушка Элинор, направляясь к флакончикам и склянкам с порошками, расставленным на сундуке, - любой мужчина, вернувшийся сплошь израненным на поле и принявший участие еще в пяти поединках, будет спать ночь напролет. Впрочем, - добавила она с бодрой улыбкой, - ему не понадобилось много времени, чтобы расколошматить их всех. Что у него за терпение, - проговорила она с восторженной улыбкой, - и какое искусство! Я никогда не видала ничего подобного.

- Он будет ужасно страдать, когда проснется. Я хотела бы, чтоб вы дали ему побольше того снадобья, которым поили прежде, до того, как он вернулся на поле.

- Разумеется, это было бы хорошо, да только неблагоразумно. Кроме того, судя по шрамам на его теле, он привык иметь дело с болью. Как я тебе уже говорила, принимать больше одной дозы моего зелья небезопасно. С прискорбием должна признаться, что оно имеет кое-какие нежелательные последствия.

- Какие именно? - поинтересовалась Дженни, все еще надеясь хоть как-нибудь ему помочь.

- Во-первых, - страшным голосом изрекла тетушка Элинор, - он лишится возможности выполнять свои супружеские обязанности на целую неделю.

- Тетушка Элинор, - твердо сказала Дженни, готовая пожертвовать наслаждением от любовных ласк ради того, чтоб избавить его от боли, - если это единственное, о чем следует беспокоиться, прошу вас дать ему еще лекарства.

Тетушка Элинор поколебалась, неохотно кивнула и взяла с сундука пузырек с белой пудрой.

- Очень жаль, - с кривой усмешкой заметила Дженни, - что вы не можете туда добавить кое-чего такого, чтоб он спокойно выслушал, когда я сообщу о пребывании здесь Бренны и об их со Стефаном намерении пожениться. Он так жаждал мирной жизни, - добавила она, громко фыркнув, - но я сильно сомневаюсь, что ему доводилось когда-нибудь переживать столько бурь, сколько пришлось вытерпеть с того момента, как я впервые попалась ему на глаза.

- Я уверена, что ты права, - неутешительно подтвердила тетушка Элинор. - Однако сэр Годфри поведал мне, что его светлость никогда столько не хохотал, как после встречи с тобой, поэтому остается надеяться, что смех доставляет ему немалое удовольствие и вполне скрашивает суровую жизнь.

- По крайней мере, - сказала Дженни, и глаза ее потемнели от горя при взгляде на лежащий на столе пакет, доставленный от отца, - ему теперь не придется ежедневно ожидать нападения со стороны моего отца с целью вызволить нас с Бренной. Он отрекся от нас обеих.

Тетушка Элинор сочувственно глянула на племянницу и философски заметила:

- Он всегда был более расположен к ненависти, чем к любви, моя дорогая, только ты этого не понимала. Если тебя интересует мое мнение, он больше всех любит себя самого. Иначе не пытался бы выдать тебя сперва за старика Болдера, а потом за Макферсона. Он никогда тобой не интересовался, ежели не преследовал своих собственных целей. Бренна видела его таким, каков он есть на самом деле, потому что он ей не родной отец и она не была ослеплена любовью.

- Он отрекся и от моих будущих детей тоже... от любого дитяти, которое у меня когда-либо будет... - дрожащим шепотом сказала Дженни. - Представляете, как он должен меня ненавидеть, чтобы отказаться от собственных внуков.

- Вовсе не нынешний твой поступок ожесточил его против твоих детей. Он никогда не желал их, если они будут от герцога.

- Я... я не верю, - сказала Дженни, не переставая мучительно переживать свою вину. - Они ведь были бы и моими детьми.

- Только не для него, - отвечала тетушка Элинор.

Подняв маленькую бутылочку к свету, она встряхнула всыпанный в нее порошок и прибавила еще щепотку. - Если в течение нескольких недель давать это снадобье малыми дозами, можно совсем лишить человека мужской силы. Именно потому, - продолжала она, вливая в бутылочку немного вина, - твой отец хотел, чтобы я сопровождала тебя в Клеймор. Он желал, чтобы муж твой наверняка не смог дать тебе ребенка. А когда я напомнила, что в результате и ты останешься навсегда бездетной, это ничуть его не озаботило.

Дженни застыла, не дыша, сперва от ужаса перед намерением отца, потом от мысли, что, может быть, тетушка Элинор последовала его указаниям.

- Вы... ведь вы ничего не клали моему мужу в еду или в питье, нет?

Не ведая о напряженном, угрожающем взгляде, устремленном на нее с постели, тетушка Элинор помедлила, размешивая питье ложечкой.

- Господи! Нет, конечно! Я б не смогла! Только я, разумеется, заподозрила, - договаривала она, осторожно неся снадобье к постели, - что раз твой отец в конце концов решил не посылать меня в Клеймор, он скорее всего выдумал нечто лучшее. А теперь отправляйся в постель и постарайся заснуть, - сурово приказала она, не зная, что лишь добавила Дженни страданий, убедив в подлинности планов отца запереть ее в монастырской келье до скончания дней.

Тетушка Элинор дождалась, когда Дженни уйдет к себе в комнату. Радуясь, что племянница получит столь необходимый ей отдых, она повернулась к герцогу и задохнулась, мгновенно схватившись рукой за горло, устрашенная зловещим взглядом, который тот обратил на флакон.

- Я предпочитаю боль, мадам, - коротко заявил он и приказал:

- Выкиньте этот порошок из моей комнаты. Из моего поместья.

Опомнившись от кратковременного испуга, леди Элинор медленно улыбнулась.

- Так я и думала, что вы скажете именно это, дорогой мальчик, - любовно шепнула она. Повернулась, чтобы уйти, потом вновь оглянулась, и на сей раз седые брови ее вытянулись в суровую струнку.

- Надеюсь, - предупредила она, - вы не забудете о наложенных мною швах нынче ночью... когда пожелаете удостовериться, что мои снадобья покуда не причинили вам никакого вреда.

С перевязанной левой рукой и пальцами Ройсу пришлось какое-то время сражаться с серым кашемировым халатом и потратить несколько минут, завязывая на талии черный пояс. Он тихонько отворил дверь в покои Дженни, ожидая найти ее спящей в постели или скорее сидящей в темноте в попытках пережить все, что с нею сегодня случилось.

Замерев в дверях, он не обнаружил ни того, ни другого. В рожках на стенах горели высокие свечи, она неподвижно стояла у окна, чуть вскинув голову, сложив за спиной руки, и смотрела на освещенную факелами долину. Ройс подумал, что своим тонким профилем, золотисто-рыжими волосами, рассыпанными по плечам, она напоминает виденную им когда-то прекрасную статую итальянской мадонны, устремившей взор в небеса. Он глядел на нее и поражался ее отваге и духу. В один день она отказалась от своей семьи и своей страны, пала пред ним на колени под взглядами семи тысяч человек, лишилась наследства и иллюзий - и все же способна смотреть на мир с улыбкою на устах.

Ройс заколебался, не в силах решить, как лучше к ней подойти. Покончив с поединками на турнире, он пребывал почти в бессознательном состоянии и до сих пор не имел возможности поговорить с ней. Памятуя все, чем она для него пожертвовала, простого " спасибо" тут явно недостаточно. Ему пришло в голову сказать: " Я люблю тебя", - но счел не слишком уместным ни с того ни с сего выпалить это. И никак не хотел, если б вдруг оказалось, что она вовсе не думает о своих горьких потерях, чем-нибудь напоминать ей об этом.

Он решил отдаться на волю ее настроения и шагнул вперед, отбросив на стену у окна тень.

Когда он подошел и встал рядом, она вскинула на него глаза.

- Я не думаю, - проговорила она, стараясь скрыть тревогу, - что хоть сколько-нибудь преуспею, попросив тебя вернуться в постель...

Ройс оперся о стену здоровым плечом и подавил желание согласиться, при условии что она вернется в постель вместе с ним.

- Нисколько не преуспеешь, - беспечно подтвердил он. - О чем ты сейчас думала, глядя в окно? К его удивлению, вопрос этот смутил ее.

- Я... я не думала.

- Так что же ты делала? - спросил он с нарастающим любопытством.

Печальная улыбка коснулась манящих уст, она искоса бросила на него взгляд, вновь отворачиваясь к окну.

- Я... разговаривала с Богом, - призналась она. - Такая уж у меня привычка.

- В самом деле? И что ж Бог тебе сказал?

- По-моему, - тихо отвечала она, - Он сказал:

" Не стоит благодарности! "

- За что? - поддразнил Ройс. Устремив на него многозначительный взгляд, Дженни торжественно заявила:

- За тебя.

Улыбка исчезла с лица Ройса, и он со стоном крепко прижал ее к груди.

- Дженни, - хрипло проговорил он, зарываясь лицом в пышные волосы, - Дженни, я люблю тебя.

Она прильнула к нему, слилась с сильным телом, подставила губы страстному, жадному поцелую, потом обхватила его лицо руками. Чуть откинувшись в крепких объятиях, глядя в самую глубину глаз синими очами, жена его Дрожащим голосом возразила:

- Я думаю, мой господин, что люблю тебя больше.

Ройс лежал в темноте рядом с Дженни, свернувшейся в клубочек под боком, положив голову ему на плечо. Рука его медленно поглаживала ее стан, он смотрел на огонь, вспоминая, как она выглядела, спеша к нему через ристалище с развевающимися на ветру волосами.

Как странно, думал Ройс, более сотни раз он возвращался победителем с настоящих сражений, но пережил величайший момент триумфа на игрушечном поле битвы, стоя там в одиночестве, выбитый из седла, побежденный.

Нынче утром жизнь его выглядела столь же мрачной, как смерть. Теперь он обрел радость. Некто или нечто - судьба, удача или бог Дженни - взглянуло на него сегодня утром и увидело, как он страдает. И вернуло ему Дженни.

Закрывая глаза, Ройс коснулся поцелуем ее гладкого лба. " Спасибо", - подумал он.

И всем сердцем мог бы поклясться, что услышал голос, который сказал: " Не стоит благодарности".

ЭПИЛОГ