Новое платье короля

Не хотелось бы обижать Александра Хоменко, но его аргументация именно такого уровня. Он, например, сомневается в аутентичности приводимой мною цитаты «якобы из какого-то письма Ивана Франко, в которой Шевченко называется посредственным поэтом». Поэт-культуролог ничего не знает о таком письме, в связи с чем употребляет выражение «сплошная лажа».

Сообщаю г-ну Хоменко и всем скептикам: письмо это датировано 1907 годом, адресовано видному шевченковеду Василию Доманицкому, а мною взято из книги Сергея Ефремова «Иван Франко», лишь недавно возвращенной из спецхранов в открытый доступ. Кстати сказать, Америки я не открываю. Все, что было изложено в моей статье, прекрасно известно специалистам. Не самый знающий главный редактор «Народної газети» Анатолий Шевченко (тоже весьма бурно отреагировавший на «Копытца ангела») безошибочно указал, что это за цитата.

Что же касается восторженных отзывов о Шевченко Тарасе, сделанных Франко публично, то стоит порекомендовать г-ну Хоменко прочитать сказку Андерсена «Новое платье короля» или поспрашивать людей, помнящих не такие уж далекие времена «застоя». Многие тогда в публичных речах и статьях говорили одно, а в узком кругу — другое. Те, кто думает, что в среде, к которой принадлежал Франко, отношение к инакомыслящим было более терпимым, чем в СССР эпохи Брежнева, глубоко ошибаются. Достаточно вспомнить о судьбе «позднего» Кулиша или Драгоманова. Вот и приходилось Ивану Яковлевичу, подобно подданным глупого короля из андерсеновской сказки, громко восхищаться тем, чем он совсем не восхищался в душе.

Оконфузился достопочтенный Хоменко и с «разбором» другой цитаты. «В уста Мыколы Хвылевого, — пишет он, — вкладываются негативные слова о Шевченко как о малокультурном и безвольном человеке. «Поздравляю вас, господин, соврамши!» — говаривал, помнится, в подобной ситуации булгаковский персонаж, поскольку приведенные Каревиным слова принадлежат не Хвылевому, а Дмитрию Карамазову — литературному персонажу романа Хвылевого «Вальдшнепы». Подобное передергивание всегда считалось одним из самых грубых нарушений научной и журналистской этики».

Безусловно, не всегда позицию автора правомерно отождествлять с позицией его литературного героя. Однако в данном случае литературоведы уверены: в уста Дмитрия Карамазова Хвылевый вложил собственные мысли. Небезызвестный Евген Маланюк (тоже поэт и культуролог, но поавторитетнее Хоменко) о данном изречении написал целую статью «По поводу высказываний М.Хвылевого о влиянии Т.Шевченко на формирование психологии украинского народа». Статья эта, в которой осуждается «бунт Хвылевого против Шевченко» давно опубликована за границей. В 1997 году ее перепечатал журнал «Народна творчість та етнографія» (№ 2–3). Другой исследователь в журнале «Український засів» (1995. № 4) даже пишет фамилии литературного героя и его автора через дефис: Карамазов-Хвылевой и нападает на писателя за попытку «нейтрализации» Шевченко. Перечень аргументов из литературоведческих работ можно продолжить. Их довольно много. Но, кажется, и так ясно, что с булгаковским «соврамши» по моему адресу достопочтенный слегка погорячился.

«Проверка на достоверность»

Не выдерживает критики и проведенная Хоменко «проверка на достоверность» утверждения о неряшливости Кобзаря. Повторюсь еще раз: для такой проверки проверяющему необходимо обладать определенным запасом знаний. Мой оппонент ссылается на воспоминания Сошенко о том, что Шевченко «хорошо одевался». Жаль только, что воспоминания эти г-н Хоменко изучал не очень тщательно. Будь он усерднее, обратил бы внимание: рассказ Сошенко относится к концу 1830-х годов, а у меня речь идет о конце 1850-х. «Сапоги смазные, дегтярные, тулуп чуть не нагольный, шапка самая простая барашковая, да такая страшная и, в патетические минуты Тараса Григорьевича, хлопающаяся на пол в день по сотне раз». Так описывает Шевченко Пиунова.

А вот свидетельство доброго знакомого Кобзаря, музыкального критика Стасова: «Я ненавижу лук… и через этот фрукт ушел было раз за 1, 5 версты от Шевченки, когда он повстречался со мною на Невском, закабалил мою руку, по которой похлопывал дружески и любовно своею красною толстою ладонью, а сам для наиболее эстетического услаще-ния вонял мне прямо в нос луком и водкой».

Легко отметаются и другие «доводы» г-на Хоменко. О Шевченко-«садисте» (это слово употребляет мой оппонент, в моей статье его нет), поровшем одноклассников, известно из его собственного признания. Об увлечении крепкими напитками (принимаемыми в количествах, многократно превышающих указанную Хоменко «норму», — «рюмка-другая») — свидетельств масса. Тут и Максимович, и Иванишев, и Костомаров, и Кулиш, и Белозерский, и Лебединцев, и Косарев, и Ускова. Да и в так называемом «Дневнике* Тараса Григорьевича есть соответствующие «откровения». О «таинственных редакторах» замечу, что таинственные они лишь для г-на Хоменко и равных ему по уровню. Большой тайны здесь нет. Это прежде всего Кулиш. Еще Гребенка, Мартос. Вероятно, Костомаров. Есть и другие, менее известные.

Негодование моего оппонента вызвало утверждение о всего только двух случаях, когда Шевченко в жизни (а не в стихах) возмущался под настроение крепостническим произволом. Хоменко уверяет, что таких случаев было «большое количество», но в доказательство приводит только один — эпизод с помещиком Родзянко. Ну, и где же «большое количество»? У меня, по крайней мере, речь идет о двух эпизодах, один из которых как раз и есть история с Родзянко. Тогда, как известно, недовольный подзатыльником, отпущенным дворецким мальчику-слуге, Тарас Григорьевич покинул помещичий дом не попрощавшись. Это и было возмущение под настроение. Прошло немного времени, настроение поменялось и вот уже поэт пишет супругам Родзянко: «Дорогие мои Аркадий Гаврилович и Надежда Акимовна. Как я теперь раскаиваюсь, что оставил ваши места».

Еще более курьезна претензия г-на Хоменко по поводу приведенного мной общеизвестного факта: после увольнения в отставку Шевченко устремился не на родную Украину, а в Петербург, где покровители обещали ему безбедное существование. «Зачем так подставляться? — Вопрошает мой достопочтенный оппонент. — Зачем делать все на таком примитивном уровне, откровенно врать, сознавая, что твоя ложь сразу будет опровергнута… Каждому учителю украинской литературы известно, что после увольнения Шевченко не мог по собственному желанию выбирать место своего проживания».

Чуть-чуть поправлю моего многоуважаемого критика. Не только каждому учителю, но и вообще каждому, кто учил в школе биографию Кобзаря, должно быть известно: Шевченко после выхода в отставку ничего не знал о каких-то ограничениях на выбор места проживания.

Куда ехать, он выбирал сам. «1 августа пришла почта и привезла мне разрешение ехать, куда я хочу», — писал поэт Михаилу Лазаревскому. Только в Нижнем Новгороде, уже на полпути в Петербург, настигло Тараса Григорьевича ограничительное распоряжение. Он вынужден был почти на полгода застрять в провинциальной глуши, настойчиво добиваясь права на въезд в столицу империи.

Все это, повторяю, факты общеизвестные, ничего не слышал о них. кроме г-на Хоменко, наверное, только народный депутат Владимир Яво-ривский (что. конечно, очень печально, ибо главе Национального союза писателей Украины следовало бы лучше ориентироваться в биографии Кобзаря).

Не переадресовываю Александру Хоменко вопрос: «Зачем так подставляться?». Уверен: подставляться он не хотел, а просто не очень хорошо знал, о чем пишет. Нужно пожелать многоуважаемому поэту и культурологу немного больше скромности. Наверное, не стоило при таком уровне осведомленности высовываться со своим «отзывом» на страницы прессы. А если уж высунулся, нужно грамотно выбирать тактику ведения полемики: определить у «противника» «слабые места» и наносить по ним выверенные до миллиметра удары, избегая ударов по местам защищенным. Хоменко же со всей силы лупит туда, где, образно выражаясь, броня крепка. Так и покалечится можно.

Гораздо умнее поступил, например, главный редактор «Літературної України» Василий Плющ. В эмоциональном, написанном сразу по горячим следам отклике, он в своей газете все же не стал опровергать содержащиеся в «Копытцах ангела» факты, переключив внимание читателей на другое. Дескать, Пушкин с Байроном тоже не были ангелами в жизни, но их все равно ценят как литераторов. Тут возразить нечего.

Но, как говорится, умнее поступает тот, кто умнее. Г-н Хоменко, судя по всему, и не мог выбрать правильную тактику. Главная, хорошо просматривающаяся цель его опуса — «достать», уязвить автора ненавистной ему статьи. Подскажу своему оппоненту: легче всего подобная цель достигается, если стремление к ней завуалировано, неочевидно для «врага» и третьих лиц. У Хоменко это правило не соблюдено. Злобой дышит каждая его строчка. А злоба и ненависть — плохие помощники в полемике.