Главному редактору газеты «День» Ларисе Ившиной

Глубокоуважаемая г-жа редактор!

6 августа с.г. в Вашей газете были напечатаны материалы «Та не однаково мені…» некоей Марии Матиос и «Ослиные уши невежды» старшего научного сотрудника отдела шевченковедения Института литературы НАН Украины Николая Павлюка. Трудно сказать, почему материалы эти, посвященные моей статье «Копытца ангела. Тарас Шевченко: оборотная сторона медали» («Киевский телеграф» за 19 мая с.г.), помещены под рубрикой «Полемика». Полемика предполагает хоть какое-то столкновение мнений. Между тем, оба автора демонстрируют трогательное единомыслие, местами чуть ли не буквально повторяя друг друга.

Не буду касаться злобной ругани по моему адресу. Она характеризует прежде всего самих «полемистов». Плохо лишь, что в обоих «отзывах», поданных в газете под видом «восстановления справедливости», грубо извращается суть моей публикации. «Копытца ангела» направлены не против Шевченко, а против культа «батьки Тараса». Это, все-таки, не одно и то же. Но если уж редакции «Дня» было угодно затеять полемику вокруг статьи, опубликованной в другой газете, то, может быть. Вы будете настолько любезны, что дадите мне возможность изложить на страницах Вашего издания свою точку зрения? Тем более, что в редакционном предисловии к писаниям Матиос-Павлкжа сказаны такие красивые слова о том, как «хорошо, когда бой проходит на одном поле и у различных сил есть возможность честно столкнуться лицом к лицу, виртуозно продемонстрировав убедительность аргументов».

Должен заметить, что убедительностью аргументов мои оппоненты не отличаются. Пытаясь опровергнуть положения ненавистной им статьи, Павлюк и Матиос пользуются явно недобросовестными методами. Последняя, к тому же, наследуя традиции «пламенных революционерок» эпохи красного террора, призывает «дать в морду» тем, кто думает не так, как она. Насколько этично публиковать такие призывы, оставляю судить изданию, относящему себя по уровню к профессиональному журналистскому миру. Я же только хочу доказать неосновательность предъявленных мне обвинений.

Марии Матиос очень не понравилось обнародование в «Копытцах ангела» факта рисования Тарасом Шевченко порнографических (фривольных, как говорили когда-то) картинок. Она заявляет, что «фривольными» эти картинки были лишь «с точки зрения Третьего управления царской жандармерии». Дескать, на самом деле они «могли бы конкурировать с работами выдающихся художников».

Наверное, не нужно придираться к тому, что III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии именуется «Третьим управлением царской жандармерии». Это деталь, о которой «полемисты» такого уровня могут и не знать. Обращает на себя внимание другое. «Допускаю, — разглагольствует Матиос, — что сотрудники III отделения (на этот раз хотя бы отделения. — Авт.) были малокультурными и необразованными, поэтому не имели ни малейшего представления о скульптурах Древней Греции или картинах эпохи Возрождения».

Не думаю, что сотрудники III отделения были необразованными, но речь не о них. В своей статье я ссылался не только на жандармов (на жандармов, как раз, в последнюю очередь), но и на известных украинских литературоведов Сергея Ефремова, Михаила Новицкого, Александра Дорошкевича. Они тоже были малокультурными? Не логичнее ли предположить, что на недостаточном уровне находится образованность Матиос, не способной различить в творчестве Т.Г. Шевченко произведения искусства от банальной порнографии?

Кстати сказать, о том, что «батько Тарас» рисовал «интересные» картинки я упомянул в статье вовсе не из желания «посмаковать подробностями». Факт этот, тщательно замалчиваемый присяжными шев-ченкознавцами, позволяет многое понять в судьбе Кобзаря. В частности, он объясняет запрет рисовать, содержащийся в царском приговоре поэту.

Точно также далеко не малозначительной подробностью является пристрастие Тараса Григорьевича к чрезмерному употреблению спиртных напитков. Эта пагубная привычка снижала уровень литературного творчества Шевченко и, в конце концов, преждевременно свела его в могилу. Зачем же пытаться замолчать то, что, в общем-то, общеизвестно? Другое дело, что упоминание об этом не должно служить поводом для насмешек над поэтом. Но разве тон моей статьи насмешливый? Чем же тогда возмущается Матиос? Правдой?

Необоснованны, по моему мнению, и претензии к «Копытцам ангела» Николая Павлюка. Он, например, стремится обесценить приводимое там высказывание Пантелеймона Кулиша о «полупьяной музе Шевченко». Павлюк указывает, что раньше Кулиш говорил другое и изменил свое мнение лишь после смерти поэта, «когда Шевченко давно уже не мог дать ему достойную отповедь, а сам он окончательно убедился, что его собственной музе оказалось не по силам внушить ему ничего подобного шевченковским стихам».

Мой оппонент умалчивает (а, может быть, просто не знает), что Кулиш периода 1870-х годов (когда была написана им «История воссоединения Руси», откуда взята цитата о «полупьяной музе») существенно отличается от Кулиша шевченковского времени. С тех пор Пантелеймон Александрович интеллектуально вырос, значительно пополнив свои знания по истории Украины. В результате, он отказался от прежних заблуждений и нелестно отзывался не только о сочинениях Кобзаря (многие из которых сам редактировал), но и о своих ранних произведениях. Что же, Кулиш завидовал самому себе?

Столь же некорректны комментарии институтского «шевченко-знавца» по поводу высказывания И.Я. Франко о Т.Г. Шевченко как о «просто среднем поэте, которого незаслуженно пытаются посадить на пьедестал мирового гения». Н.Павлюк объясняет эту фразу тяжелой болезнью Ивана Яковлевича и тут же противопоставляет ей другое высказывание, из «знаменитого» «Посвящения» к 100-летнему юбилею Кобзаря в 1914 году, где Франко говорит о «мировом значении Шевченко». Но если в 1907 году, когда было написано цитировавшееся мною письмо Франко к В.Доманицкому, классик украинской литературы действительно тяжело болел, то в 1914 году он был еще более тяжело болен (болезнь-то прогрессировала). Выходит, дело не в состоянии здоровья писателя? Видимо, необходимо определить, когда Франко писал то, что думал, а когда руководствовался другими соображениями. Сделать это несложно. Достаточно задаться вопросом: в каком случае человек бывает более искренним? Толкая речи с трибуны и сочиняя юбилейные статьи или высказываясь в узком кругу и частной переписке? Вопрос, конечно же, риторический.

Двойной стандарт применяет Н.Павлюк в ответ на упоминание мною Н.В. Гоголя, не очень высоко ценившего творчество Кобзаря. Мой оппонент многозначительно заявляет, что Гоголь Шевченко никогда не видел. (Как будто для верного суждения о произведении нужно обязательно повидать его автора!). А через два абзаца, доказывая гениальность Тараса Григорьевича, Павлюк спокойно ссылается на Герцена, тоже никогда не встречавшегося с поэтом. Где логика?

Явно неубедительно указание моего оппонента на Н.Г. Чернышевского. Приведя его слова все о том же «мировом значении Шевченко», Павлюк ехидно замечает: «Как видно, не всех «современников» Шевченко удастся А.Каревину записать в число своих единомышленников». Видно, между тем, что Павлюк не вполне разбирается в том, о чем пишет. В число современников Кобзаря у него попадает Короленко, которому ко дню смерти Тараса Григорьевича было семь лет. Что же касается Чернышевского, то значение мнения этого, по выражению Льва Толстого, «клоповоняющего господина», Павлюком слишком преувеличивается. В советское время автора «Что делать?» объявили классиком русской литературы не за талант, а за «прогрессивномыслие». Но можно ли сегодня равнять его с Гоголем или, скажем, с Афанасием Фетом (тоже не восторгавшимся Кобзарем)? Опять-таки, риторический вопрос.

Впрочем, привлечение Чернышевского в качестве эксперта-шев-ченковеда не самое курьезное в опусе Павлюка. В неуемный восторг его приводит опубликованный тем же «Киевским телеграфом» (16 июня с.г.) материал, в котором некий Хоменко тужится «развенчать» мою статью. Появление подобного «отклика», уверен Павлюк, означает попытку газеты откреститься от «Копытец ангела» и «сдать» их автора (т. е. меня).

Курьез заключается в том, что выступивший в качестве моего «опровергателя» Хоменко, как это отчетливо видно из им написанного, не знает биографии Т.Г. Шевченко даже в рамках куцей школьной программы. Напечатав его материал, «Киевский телеграф* дал возможность своим читателям самостоятельно сопоставить, чьи аргументы весомее. Многие полагают, что редакция газеты просто подыграла мне, подобрав в оппоненты заведомо слабого «противника». А вслед за тем «Киевский телеграф» напечатал и мой ответ (№ от 21 июля с.г.). Правда, пожалев Хоменко, редактор убрал из моего материала несколько критических стрел. Но и то, что прошло в печать, дает наглядное представление о том, кто есть кто. И если такой «специалист» попал у Павлюка в авторитеты, остается только задуматься об уровне знаний старшего научного сотрудника Института литературы.

А об этом уровне свидетельствует хотя бы следующее место из его статьи: «Сплошной выдумкой является обвинение, будто Шевченко по-просту «прогулял» деньги, якобы собранные с помощью Варвары Репниной для выкупа его родственников из крепостного состояния. В тогдашних ее письмах к Шевченко, в том числе и в приводимом А.Каревиным письме от 9 декабря 1845 г., речь идет о попытке Шевченко издать несколько выпусков альбома своих гравюр «Живописная Украина» (подписные билеты на которые помогала распространять княжна)».

Сотруднику отдела шевченковедения стыдно не знать, что доходы от издания «Живописной Украины» должны были пойти именно на выкуп родственников Шевченко. Однако из затеи этой, по вине Тараса Григорьевича, ничего не вышло, что и вызвало упреки Репниной. Упреки, как полагает Сергей Ефремов (исследователь, которого никак нельзя заподозрить в стремлении очернить память поэта), связанные с якшанием («приятелюванням») Шевченко с «мочемордами».

Еще один тезис «Копытец ангела», возмущающий Павлюка, — упоминание об осуждении Кобзаря современниками за писание пасквилей на императрицу Александру Федоровну, выкупившую его из крепостной зависимости. Эти обвинения, заявляет мой оппонент, «напрямую списаны с жандармских протоколов». Неужели только оттуда? Платить злом на добро (в данном случае, поливать грязью женщину, благодаря которой получил свободу) считалось дурным тоном в любом цивилизованном обществе. «Недаром говорится: с хама не буде пана». Так прокомментировал поступок Шевченко первый издатель его «Кобзаря» П.И. Мартос. Карл Брюлов и Василий Жуковский, люди также сыгравшие не последнюю роль в выкупе Тараса Григорьевича, после случившегося отказали ему в своем покровительстве. Генерал В.А. Перовский, которого многие, в том числе друзья поэта, характеризовали как человека «истинно великодушного и с ангельски добрым сердцем», искренне хотел помочь Кобзарю. Но узнав подробности его вины, отказался от своего намерения и отозвался о Шевченко как о негодяе. Очень плохо, если Павлюк всего этого не знает.

Вряд ли можно признать убедительными и доводы моего оппонента в пользу высокого, как ему кажется, уровня образованности Шевченко. Ссылка на посмертную опись шевченковской библиотеки ничего не доказывает. Опись состоит всего из 110 наименований, включая газеты, журналы, буквари, брошюры, инструкцию по гравированию, сочинения самого Шевченко и даже чистый альбом. К тому же, большинство книг Тарас Григорьевич не покупал. Их дарили ему знакомые и, по свидетельству очевидцев, валялись эти книги в беспорядке на полу, оставаясь непрочитанными.

Мало что дает для выяснения вопроса об образованности Кобзаря и так называемый «Дневник» Шевченко. Более чем странно, что профессиональный шевченковед именует это сочинение дневником (без кавычек). Настоящие специалисты знают, что сам поэт свои записки дневником не называл. Да они и не были таковыми. Дневник пишется для себя и не предназначен для посторонних глаз. Упомянутое же произведение изначально составлялось в расчете на будущих читателей. С помощью этих записок Шевченко хотел подать себя как образованного человека. Вот и сыпал именами писателей и других известных людей, названиями книг, суждениями на различные темы. И при этом часто попадал впросак.

Так, Тарас Григорьевич называет Фультона изобретателем паровоза («перепутал паровоз с пароходом», — комментирует это место Ефремов). Рассказывает о своем знакомстве со Львом Толстым, которого тогда не было в Петербурге. (Исследователи думают, что автор записок перепутал писателя с его братом). Сообщает о встрече с декабристом Персидским (не существовало такого декабриста). В записи от 30 сентября Шевченко говорит, что только что прочитал «Рассказ маркера» Л.Толстого. Но произведение Льва Николаевича называется «Записки маркера». Вряд ли поэт ошибся бы в названии, если бы только вот-вот выпустил книгу из рук. Очевидно, он просто что-то слышал о произведении и по памяти воспроизвел название в «Дневнике». И т. д.

И, конечно же, совершенно неприемлемыми являются комментарии Павлюка к «истории с Машей». Он, правда, называет этот «инцидент» «неприглядным», но считает его исчерпанным на том основании, что Шевченко извинился перед Сошенко. Однако пострадавшей стороной был не только и не столько Сошенко, сколько Маша. История с ней — большое пятно на совести Тараса Григорьевича, которое еще более увеличивается в свете его творчества. Указания на «донжуанство» Пушкина никого не оправдывают. «Донжуанство» еще не синоним подлости. Кроме того, сравнивать двух литераторов неправомерно. Пушкина справедливо ценят как великого поэта. Но никто никогда не выставлял его в качестве образца для подражания, человека несомненных моральных принципов, могущего служить примером для юного поколения.

Отношение к Шевченко у нас принципиально иное. На него указывают как на пример, на котором надо воспитывать молодежь. Его тщательно оберегают от критики. Призывают «жить по Тарасу», сверять с ним каждый свой шаг. Когда-то так относились к Ленину. Чем закончилось? Когда правда о «самом человечном человеке» вышла наружу, многие испытали шок. Когда-нибудь выйдет на свет вся правда и о Шевченко. И что тогда? Опять шок для миллионов людей, в сознании которых сегодня насаждается образ непогрешимого Тараса.

Тарасу Григорьевичу безусловно нужно отдать дань уважения как поэту. Но нельзя делать из него кумира, формировать в обществе такое отношение к Шевченко, когда к нему на поклон идут «неначе грішники до Бога» (как поется в известной песне). Вот об этом написано в «Копытцах ангела».

Разумеется, свое мнение я никому не навязываю. Хочет кто-то молиться на «батьку Тараса»? Пожалуйста. Но не надо свои субъективные суждения выдавать за глас народа. Павлюк со своими «ослиными ушами» и Матиос с революционной кровожадностью — это еще не народ. Их мнение — не истина в последней инстанции. Никакого «повсеместного возмущения статьей А.Каревина» нет. Есть отклики — положительные, отрицательные. Каких больше? Никто не считал. Замечу только, что для справедливой оценки моей статьи, нужно не вопрошать: «Как он посмел замахнуться на нашу святыню?». Следует ставить вопрос: «Насколько написанное в «Копытцах ангела» — правда?» И раз все изложенное там соответствует действительности (а никто до сих пор не смог опровергнуть ни одного приводимого мною факта) — возмущаться излишне. Правда все равно останется правдой.