Алкивиад

(№ 624). «Воспитывался он в доме Перикла, которому, как говорят, приходился пасынком, учился – у Сократа, а тестем его был Гиппоник, самый богатый из всех людей, говорящих на греческом языке. Так что если бы сам Алкивиад захотел что-нибудь придумать себе на пользу, то не смог бы вообразить или добиться больших благ, чем те, что уготовили ему природа и судьба. Когда он достиг отроческого возраста, многие влюблялись в него по обычаю греков, и среди прочих – Сократ, о чем упоминает Платон в " Пире". Он выводит там Алкивиада, который вспоминает, как он провел с Сократом ночь и встал с его ложа таким же, каким должен быть сын, спавший с отцом. Возмужав, он и сам также любил многих мальчиков, изящно и шутливо обходясь со многими неприятными сторонами подобной любви. Мы остановились бы на этой теме подробнее, если бы нам не предстояло рассказать о делах гораздо более важных» (Непот. Алкивиад 2 [Непот 1992, с.30-31])

(№ 625). «О красоте Алкивиада нет, пожалуй, нужды говорить особо: заметим только, что всегда, во всякую пору его жизни, она была в полном цвете, сообщая мальчику, юноше, а затем взрослому мужу прелесть и обаяние. Не то чтобы, как утверждал Еврипид, все прекрасное было прекрасно и осенью, но в применении к Алкивиаду и немногим другим это оказалось верным благодаря счастливому сложению и крепости тела. Говорят, ему была в пользу даже картавость, придававшая убедительность и редкое изящество непринужденным речам. Об этой картавости упоминает и Аристофан в стихах, осмеивающих Феора:

Промямлил тут Алкивиад мне на ухо:

«Теол-то булки лижет и как мелин лжет».

А что ж, промямлил мальчик правду чистую! [ Аристофан. Осы 44-47 ]

И Архипп, насмехаясь над сыном Алкивиада, восклицает: «Вот он идёт, этот неженка, волоча по земле гиматий, и, чтобы как можно более походить на отца,

Картавит, головой своей к плечу склонясь»

(Плутарх. Алкивиад 1, пер. С.П.Маркиша [Плутарх 1994, т.1, с.243-244])

(№ 626). «Понося Алкивиада, Антифонт пишет, что мальчиком он убежал из дома к одному из своих любовников, некоему Демократу. Арифрон был уже готов публично отказаться от воспитанника, но его отговорил Перикл, сказавши так: «Если мальчик погиб, то благодаря твоему извещению это откроется на день раньше, и только, но если он жив – вся его дальнейшая жизнь погибла». Тот же Антифонт утверждает, будто в палестре Сибиртия Алкивиад ударом палки убил одного из своих сопровождающих. Не следует, однако, верить всей этой хуле, исходящей от врага, который нимало не скрывал своей ненависти к Алкивиаду» (Плутарх. Алкивиад 3, пер. С.П.Маркиша [Плутарх 1994, т.1, с.244-245])

(№ 627). «(4) Целая толпа знатных афинян окружала Алкивиада, ходила за ним по пятам, предупреждала все его желания, и никто не сомневался в том, что привлекает их лишь удивительная красота мальчика, но любовь Сократа была надежным свидетельством его добрых природных качеств, которые философ усматривал и различал под покровом внешней прелести; опасаясь его богатства и высокого положения, а также бесчисленной толпы сограждан, чужеземцев и союзников, осыпавших подростка лестью и знаками внимания, он старался, насколько мог, оградить его от опасностей, как берегут растение в цвету, дабы оно не потеряло свой плод и не зачахло. Ведь нет человека, которого судьба окружила бы настолько прочною и высокой оградою так называемых благ, чтобы он стал вовсе недоступен для философии и неуязвим для откровенных, больно жалящих слов; так и Алкивиад, с самых ранних лет избалованный и как бы замкнутый в кругу людей, которые искали только его благосклонности и не давали прислушаться к словам наставника и воспитателя, все же благодаря врожденным своим качествам узнал Сократа и сблизился с ним, отдалившись от богатых и знатных влюбленных. Они быстро подружились, и когда он услышал речи Сократа – речи не любовника, жаждущего недостойных мужа наслаждений, домогающегося поцелуев и ласк, но обличителя, бичующего его испорченность и пустую, глупую спесь,

То крылья опустил петух, как жалкий раб. [ Фриних ]

В деятельности Сократа Алкивиад видел подлинное служение богам, направленное к попечению о молодежи и ее спасению; он презирал самого себя и восхищался учителем, испытывал горячую благодарность за его доброжелательство и благоговейный стыд пред его добродетелью, и мало-помалу создал для себя образ любви, который Платон называет «разделенной любовью» [«Федр» 255d], так что все только диву давались, глядя, как он обедает с Сократом, вместе с ним упражняется в борьбе, живет в одной с ним палатке, с остальными же влюбленными резок и неприветлив, а с некоторыми и вызывающе груб.

Один из них, Анит, сын Антемиона, как-то раз, принимая каких-то чужеземцев, пригласил на пир и Алкивиада. Приглашение Алкивиад отверг и, оставшись у себя, пил с друзьями; когда же все захмелели, то шумной ватагой отправились к Аниту. Алкивиад остановился в дверях залы, окинул взором столы, уставленные серебряными и золотыми кубками, и приказал рабам забрать половину утвари и отнести к нему домой, но войти не удостоил и, распорядившись подобным образом, удалился. Чужестранцы возмущенно закричали, что Алкивиад-де нагло оскорбил хозяина. «Напротив, - возразил Анит, - он обнаружил сдержанность и снисходительность: ведь он оставил нам эту половину, меж тем как мог забрать все». (Плутарх. Алкивиад 4, пер. С.П.Маркиша [Плутарх 1994, т.1, с.245])

(№ 628). «(5) Так же обходился Алкивиад и со всеми прочими влюбленными, сделав исключение лишь для одного метэка, который как рассказывают, был небогат, но продал все, что имел, собрал сто статеров и принес деньги Алкивиаду, умоляя взять этот подарок. Тот был польщен, засмеялся и пригласил щедрого даятеля к обеду. Радушно встретив его и угостив, Алкивиад вернул ему деньги, а затем велел принять назавтра участие в торгах, с тем чтобы непременно взять на откуп общественные налоги, одержав верх над остальными откупщиками…» (Плутарх. Алкивиад 5, пер. С.П.Маркиша [Плутарх 1994, т.1, с.245-246])

(№ 629). «(6) Хотя у Сократа было много сильных соперников, временами он крепко держал Алкивиада в руках, воздействуя на присущие ему от рождения добрые качества – трогая своими словами его душу, надрывая сердце, исторгая из глаз слёзы; но случалось и так, что мальчик, поддавшись на уговоры льстецов, суливших ему всевозможные удовольствия, ускользал от учителя, и тогда тот гонялся за ним, точь-в-точь как за беглым рабом, ибо одного лишь Сократа Алкивиад и стыдился и боялся, всех прочих не ставя ни во что.

Вот почему Клеанф и говорил, что Сократ держал своего возлюбленного за уши, оставляя соперникам немало удобных для захвата мест, которые ему самому недоступны, - чрево, срам, глотку… Алкивиад же, бесспорно, был падок до наслаждений, как можно судить хотя бы по словам Фукидида [VI 15] о бесчинствах и излишествах в его образе жизни. Но еще более разжигали соблазнители его честолюбие и тщеславие, раньше срока старались пробудить вкус к великим начинаниям и без умолку твердили, что стоит ему взяться за государственные дела, как он разом не только затмит всех прочих военачальников и народных любимцев, но и самого Перикла превзойдет могуществом и славою среди греков. Впрочем, железо, размягченное в пламени, на холоде вновь твердеет, и все частицы его собираются воедино; так и Сократ, едва только брал под надзор раздувшегося от удовольствий и чванства Алкивиада, - тут же словно бы сжиал его и стискивал своими речами, делал робким и смиренным, втолковывая, как он еще далек от подлинной доблести» (Плутарх. Алкивиад 6, пер. С.П.Маркиша [Плутарх 1994, т.1, с.246])

Поход на Потидею. (Плутарх. Алкивиад 7 [Плутарх 1994, т.1, с.247])

(№ 630). «Но с делами и речами государственного мужа, с искусством оратора и мудростью сочетались непомерная роскошь повседневной жизни, разнузданность в попойках и любовных удовольствиях, пурпурные, женского покроя одеяния, волочившиеся в пыли городской площади, чудовищная расточительность, особые вырезы в палубе на триерах, чтобы спать помягче – в постели, уложенной на ремни, а не брошенной на голые доски, позолоченный щит, украшенный не обычным для афинян отличительным знаком, но изображением Эрота с молнией в руке, - и, видя все это, почтенные граждане негодовали и с омерзением отплевывались, но в то же время страшились его презрения к законам и обычаям, угадывая в этом нечто чудовищное и грозящее тиранией» (Плутарх. Алкивиад 16, пер. С.П.Маркиша [Плутарх 1994, т.1, с.251])

Аристофан. Лягушки 1425, 1432-33 (Плутарх. Алкивиад 16 [т.1, с.252])

См. Элиан. Пёстрые рассказы II 1, 13; III 28; IV 15, 16, 21; IX 29; XI 7, 12; XII 14, 15; XIII 38; (о Сократе и Алкивиаде): II 1 [Элиан 1963, с.15]; III 28 [с.38]; IV 21 [с.48]; IX 29 [с.73]; XI 12 [с.83]; про Алкивиада XIII 38 [с.109].

Также см. Телет. [Антология кинизма 1996, с.157-158]

Еврипид. Из эпиникия Алкивиаду [Поэты 1999, с.381-382]

Про Алкивиада: Фукидид V 43 (421 г.) [Фукидид 1999, с.320]. Речь Алкивиада перед сицилийским походом (VI 16-18 [Там же, с.360-363])

(№ 631). «Действительно, Алкивиад пользовался у сограждан большим авторитетом. Однако расточительный образ жизни, траты на содержание конюшни для конских ристаний и на другие увлечения далеко превышали его наличные средства. Эти его увлечения и прихоти впоследствии немало содействовали гибели города» (Фукидид VI 15 [Фукидид 1999, с.360])

Критий, фр.2 [Поэты 1999, с.287]; [Плутарх 1994, т.1, с.264]

В I речи Андокида цитируются документы:

(№ 632). «На следующих донес Андромах: на Алкивиада, Никиада, Мелета, Архебиада, Архиппа, Диогена, Полистрата, Аристомена, Эония, Панэтия» (Андокид I 13 [Андокид 1996, с.37])

(№ 633). «На следующих донес Тевкр: на Фэдра, Гнифонида, Исонома, Гефестодора, Кефисодора, себя самого, Диогнета, Сминдирида, Филократа, Антифонта, Тисарха, Пантакла» (Андокид I 15 [Андокид 1996, с.38])