Он исчез.

Один лишь Чарли пребывал в неведении относительно всех этих событий. Правда, и в его быту кое-что изменилось. Полноценные завтраки, обеды и ужины, которые по заведенному Эстер порядку регулярно возникали на подносе под его дверью, сменились корявыми сандвичами, холодными котлетами и засохшими блинами яичницы, приносимыми время от времени, когда Миссиз вспоминала о его существовании. Впрочем, для Чарли это не имело никакого значения. Если он испытывал голод и еда оказывалась под дверью, он мог съесть кусок вчерашней котлеты или черствого хлеба, а если еды под дверью не было, то обходился без нее. Его мучил жуткий, неутолимый голод совсем иного рода. В этом была суть его жизни, и никакие появления или исчезновения Эстер ничего не могли в этом изменить.

Однако изменения, и очень серьезные, все-таки произошли, хотя Эстер была тут совершенно ни при чем.

В усадьбу очень редко, но все же приходили письма; еще реже кто-нибудь вскрывал их для прочтения. Через несколько дней после разговора с Джоном, сославшимся на отсутствие писем от Эстер, Миссиз, проходя через холл, заметила конверты, пылившиеся на коврике под щелью почтового ящика. Она их подобрала и занялась просмотром почты.

Первое письмо было от банкира, предлагавшего Чарли заманчивый инвестиционный проект.

Второе содержало счет за выполненную часть работы по ремонту крыши.

Может, третье письмо было от Эстер?

Нет. Оно пришло из психиатрической лечебницы. Изабелла умерла.

Миссиз ошеломленно уставилась на бумагу. Умерла! Изабелла! Возможно ли это? В письме что-то говорилось о гриппе с осложнениями.

Такую новость нельзя было не сообщить Чарли, но Миссиз пришла в ужас при одной мысли об этом. «Сперва посоветуюсь с Копуном», – решила она и отложила письма в сторону. Но к вечеру, когда Джон сидел за кухонным столом, а она подливала ему свежий чай, в памяти Миссиз уже не осталось и намека на давешнее письмо. Этот эпизод присоединился ко множеству других, вполне сознательно ею прожитых и прочувствованных, но потом напрочь вылетевших из ее слабой старческой головы. А спустя еще несколько дней Миссиз, пронося через холл подгоревшие тосты и бекон – завтрак для Чарли, – вновь заметила те же письма, машинально их подняла и поместила на поднос рядом с едой, при этом ничего не вспомнив про их содержание.

В последующие дни ничего не происходило, только пыль становилась все толще, слой сажи на окнах густел, игральные карты все дальше выползали из распечатанной колоды на столе в гостиной, а Миссиз все чаще и легче забывала о том, что Эстер существует на свете.

В безмятежной тиши тех дней первым, кто проявил беспокойство, оказался Джон-копун.

Он всю жизнь работал под открытым небом и не привык заниматься делами по дому. Тем не менее он знал, что свежий чай следует наливать в предварительно вымытую чашку и что готовую еду негоже класть на тарелку, где перед тем лежал кусок сырого мяса. Он видел, как идут дела на кухне у Миссиз, и прекрасно все понимал. Посему, когда гора грязной посуды в мойке достигала внушительных размеров, Джон засучивал рукава и скрепя сердце брался не за свое дело. Забавно было видеть его в сапожищах и картузе стоящим над раковиной и неуклюже орудующим посудной тряпкой, особенно если сравнить с тем, как ловко и аккуратно он обращался с глиняными горшками для рассады у себя в оранжерее. В последнее время он стал замечать, что количество тарелок и чашек на кухне сокращается, и, если так пойдет дальше, они могут скоро исчезнуть совсем. Куда же девалась вся эта посуда? Первое, что в этой связи припомнил Джон, была картина ползущей вверх по лестнице Миссиз с подносом еды для Чарли. А когда он в последний раз видел ее приносящей сверху пустые тарелки? Это было очень давно.

Джон поднялся к комнатам Чарли и обнаружил перед запертой дверью длинную шеренгу тарелок и чашек. Чарли даже не притронулся ко всей этой снеди, от которой теперь исходил густой неприятный запах. Тучи мух с гудением вились над тарелками. Сколько дней подряд Миссиз таскала сюда еду, не замечая, что предыдущие порции остались нетронутыми? Подсчитав тарелки и чашки, Джон помрачнел. Ему все стало ясно.

Стучать в дверь он посчитал бесполезным. Вместо этого он сходил в сарай и принес оттуда брусок дерева, достаточно увесистый, чтобы послужить в качестве тарана. Грохот ударов в дубовую дверь, треск дерева и скрежет петель, выдираемых из косяков, были достаточно громкими, чтобы привлечь туда всех нас, включая даже Миссиз.

Когда наполовину сорванная с петель дверь наконец распахнулась, мы услышали басовитое жужжание мух, а из комнаты потянуло таким страшным зловонием, что Эммелина и Миссиз попятились обратно к лестнице. Джон прикрыл рот ладонью и сильно побледнел.

– Стой на месте, – приказал он мне и вошел внутрь.

Я последовала за ним, держась на два-три шага позади.

Мы осторожно продвигались по комнате, переступая через кучи мусора и гниющие остатки пищи и распугивая полчища жирных мух. Чарли вел скотский образ жизни. Покрытые плесенью тарелки попадались повсюду: на полу, на камине, на столе и на стульях. Дверь спальни была приоткрыта. Джон толкнул ее концом деревяшки, которую все еще держал в руках; изнутри выскочила и пробежала по нашим ногам спугнутая крыса. Перед нами предстало кошмарное зрелище. Еще больше мух, еще больше разложившейся еды, и, хуже того, – без сомнения, Чарли был болен. На половом коврике виднелось пятно засохшей, облепленной мухами рвотной массы, а на столике рядом с кроватью лежали окровавленные носовые платки и старая штопальная игла Миссиз.

Постель была пуста – только смятые серые простыни, заляпанные кровью и всякой гадостью.

Мы молчали, стараясь не дышать и лишь по необходимости втягивая тухлый воздух через рот, отчего возникали позывы к рвоте. Но это было еще не самое худшее. Оставалось проверить последнее из трех помещений. Джон помедлил, сделал над собой усилие и наконец решился открыть дверь ванной комнаты. Но еще до того, как она распахнулась и отвратительный запах ударил в ноздри, я кожей почувствовала эту мерзость, и все мое тело покрылось холодным потом. Крышка унитаза была опущена, но из-под нее во все стороны выпирало то, что она безуспешно пыталась скрыть. Однако это были пустяки по сравнению с ванной. Взглянув туда, Джон резко попятился и сбил бы меня с ног, не отскочи я назад одновременно с ним. Наполнявшая ванну темная масса человеческих выделений источала столь жуткую вонь, что мы с Джоном не выдержали и пустились наутек – через залежи крысиного помета и тучи навозных мух в коридор, потом вниз по лестнице и на улицу.

Здесь меня стошнило. После всего увиденного желтая лужица моей рвоты на зелени травы буквально ласкала взор – она казалась такой чистой, свежей и даже пахла приятно.

– Ничего-ничего, – пробормотал Джон и похлопал меня по спине ощутимо дрожавшей ладонью.

Между тем Миссиз, которая последовала за нами на своей предельной скорости, пересекла лужайку и уставилась на нас вопрошающе. Что мы могли ей сказать?

Мы нашли кровь Чарли. Мы нашли его дерьмо. Мы нашли его блевотину. Однако мы не нашли самого Чарли.

– Его там нет, – сказали мы Миссиз. – Он исчез.

***

Возвращаясь к себе в комнату, я размышляла об этой истории. Она представляла интерес сразу в нескольких отношениях.

Само собой, исчезновение Чарли стало важным поворотом сюжета. Я вспомнила о ежегодниках и озадачившей меня тогда аббревиатуре: ОПУ. Но, кроме того, здесь появилась еще одна существенная деталь. Догадалась ли она, что я это заметила, при том что внешне я ничем не выдала свою реакцию? Сегодня мисс Винтер впервые употребила в рассказе местоимение «я».

***

В комнате меня дожидался поднос, на котором помимо сандвичей с ветчиной лежал большой коричневый конверт.

Мистер Ломаке, адвокат, ответил на мой запрос без промедления, с обратной почтой. В конверте я нашла вежливую сопроводительную записку, копию контракта Эстер, которую я отложила в сторону после беглого просмотра, рекомендательное письмо от леди Блейк из Неаполя, перечислявшей незаурядные достоинства гувернантки, и – самое интересное – письменное согласие Эстер взяться за предложенную ей работу в Анджелфилде. Сей документ был написан кудесницей собственноручно.

Уважаемый доктор Модели.

Благодарю Вас за любезное предложение занять должность гувернантки в Анджелфилде.

Я буду готова приступить к своим обязанностям 19 апреля, как это указано в Вашем письме.

Я навела справки и выяснила, что ближайшая к Вам железнодорожная станция находится в Банбери. Не могли бы Вы дать мне совет, как лучше всего добраться оттуда до Анджелфилда? Мой поезд прибывает в Банбери в половине одиннадцатого утра.

Искренне Ваша, Эстер Барроу

Твердо выведенные заглавные буквы указывали на решительность и силу характера, а равномерный наклон строчных – на последовательность и стабильность. Легкость и целеустремленность ощущались в плавных петельках «§» и «у». Размер букв был средний: достаточно крупный, чтобы читающий мог их без труда разобрать, но не слишком большой – для экономии бумаги и чернил. Написание простое и строгое – никаких завитушек, росчерков и тому подобных украшений. Красота этого почерка заключалась в его упорядоченности: каждая буква знала свое место, не налезая на соседей и не отрываясь от них. Все добротно, четко и правильно. Это была сама Эстер в буквенном виде.

В правом верхнем углу письма был указан обратный адрес в Лондоне.

«Отлично, – подумала я, – теперь я смогу тебя отыскать».

Я взяла лист бумаги и, прежде чем приступать к работе над историей мисс Винтер, написала письмо специалисту по генеалогии, о котором упомянул отец. Письмо вышло довольно длинным: для начала мне пришлось объяснить, кто я такая (ибо он наверняка не знал, что у Айвена Ли есть дочь), а затем по возможности ненавязчиво ввернуть фразу о ежегодниках, этим намеком обосновав свое право на ответную услугу с его стороны. Далее я изложила все, что мне было известно о Эстер: Неаполь, Лондон, Анджелфилд. Что же до сути моего послания, то она сводилась к двум словам: «найдите ее».