Глава XXVII. Что ж, я схватил за волосы Фортуну,

Что ж, я схватил за волосы Фортуну,

И если вырвется — моя вина.

Тот, кто бороться мог с противным ветром,

С попутным справится наверняка.

Старинная пьеса.

Наши путешественники без приключений прибыли в Эдинбург, и Рэвенсвуд, как и было условленно, поселился у маркиза.

Между тем долгожданный политический переворот совершился, и тори как в Шотландии, так и в Англии ненадолго пришли к власти. Мы не намерены здесь исследовать причины и следствия этого переворота: скажем только о том, как он сказался на различных политических партиях, в зависимости от их направления и принципов. В Англии многие сторонники Высокой церкви, во главе с Харли, впоследствии получившим титул графа. Оксфордского, тотчас порвали с якобитами, за что и получили прозвище «непостоянных». В Шотландии же приверженцы Высокой церкви, или кавалеры, как они себя называли, оказались более последовательными, хотя и менее благоразумными. Они рассматривали происшедшую перемену как первый шаг к возведению на престол после смерти королевы Анны ее брата, шевалье де Сен-Жоржа. Те, кто пострадал за верность претенденту, теперь тешили себя безрассудными надеждами не только возвратить утраченное, но и отомстить политическим противникам. Виги же предвидели возобновление преследований, которым подвергались при Карле II и его брате, равно как и отчуждения имущества, конфискованного у якобитов при короле Вильгельме.

Но более других перепугалось племя осмотрительных, каковое существует при всех правительствах и особенно многочисленно в провинции, такой, как Шотландия. Люди эти, по меткому выражению Кромвеля, «служат судьбе», иными словами, всегда готовы присоединиться к правящей партии. Многие из них поспешили явиться к маркизу Э***с повинной и, заметив, что он принимает живейшее участие в своем молодом родственнике, мастере Рэвенсвуде, наперебой принялись давать юноше советы, как лучше действовать, чтобы вернуть хотя бы часть прежних владений и титул, которого был лишен его отец.

Особенно волновался старый лорд Тернтипет.

— У меня сердце обливается кровью, — сокрушался он, — когда я вижу, что такой прекрасный юноша, отпрыск поистине благородного и древнего семейства, а главное, кровный родственник маркиза Э***, которого я уважаю более всех на свете, находится в столь тяжком положении.

Со своей стороны, «дабы содействовать восстановлению древнего дома», вышеупомянутый Тернтипет прислал Эдгару, причем совершенно безвозмездно, три семейных портрета (без рам) и шесть стульев с высокими спинками и мягкими сиденьями, украшенных гербом Рэвенсвудов: он приобрел их шестнадцать лет назад при распродаже обстановки в доме покойного лорда Рэвенсвуда в Кэнонгейте.

Маркиз принял этот дар весьма холодно, заявив, что Рэвенсвуд и его друзья только в том случае сочтут себя удовлетворенными, если лорд Тернтипет возвратит поместье, которое он сначала взял в заклад под ничтожную сумму, а затем, пользуясь беспорядками в делах Рэвенсвудов, присвоил с помощью всем известных сутяжнических махинаций. Тернтипет страшно перепугался, но не подал виду и изобразил крайнее недоумение.

Старый приспешник всех правительств попытался было уклониться от требований маркиза: клялся и божился, что не понимает, зачем молодому Рэвенсвуду тотчас вступать во владение означенным поместьем, когда он, несомненно, возвратит себе большую часть своего состояния, отняв имение у сэра Уильяма Эштона, что было бы только разумно и справедливо и чему он, лорд Тернчипет, готов всячески содействовать. Наконец, он даже предложил отказать спорные земли Эдгару после своей смерти.

Однако все эти отговорки ни к чему не привели, и Тернтипету пришлось вернуть чужую собственность, удовлетворившись получением закладной суммы. Не имея другого средства сохранить мир с власть имущими, он возвратился домой, расстроенный и обиженный, горько жалуясь друзьям, что «не было еще такого перемещения и изменения в правительстве, которое не принесло бы ему хоть маленькую выгоду, тогда как нынешнее лишило его лучшего куска».

Точно так же поступили и с другими лицами, нажившимися за счет Рэвенсвудов, и сэр Уильям Эштон со дня на день ожидал, что решения суда, по которым к нему перешли замок и родовое имение Рэвенсвудов, будут обжалованы в палате лордов. Однако мастер Рэвенсвуд считал себя обязанным ради Люси, равно как и в благодарность за оказанное ему гостеприимство, решить это дело полюбовно. Поэтому он написал письмо бывшему лорду-хранителю (ибо сэр Эштон уже не состоял в этой должности), в котором чистосердечно объявлял о своей помолвке с Люси, прося согласия на брак с ней и предлагая покончить споры на любых условиях, угодных сэру Уильяму.

Тому же курьеру было поручено отвезти письмо леди Эштон, в котором Рэвенсвуд умолял простить его, если невольно подал повод к неудовольствию; он описывал свою нежную привязанность и беспредельную любовь к Люси, заклинал леди Эштон, как истинную представительницу рода Дугласов не только по имени, но и по духу, отказаться от давней вражды и ненависти и, наконец, заверял, что в его лице семья Эштонов приобретает друга, а сама леди — почтительнейшего и преданного слугу. Письмо было подписано:

Эдгар, мастер Рэвенсвуд.

Третье письмо было адресовано Люси, и посланный получил приказание изыскать достаточно надежный способ, чтобы тайно вручить его мисс Эштон в собственные руки. В письме заключались пылкие уверения в вечной любви и говорилось об ожидающей Эдгара в ближайшем будущем перемене, которой он придавал немаловажное значение, поскольку эта перемена, возможно, устранит препятствия к их браку.

Он также сообщал о предпринятых им попытках преодолеть предубеждение ее родителей, особенно леди Эштон, и выражал надежду, что они согласятся с его доводами. В противном случае оставалось уповать на то, что за время его отсутствия (ему предстояло уехать по важному и почетному делу) сэр Эштон и леди Эштон изменят свое решение. Он слепо полагался на силу любви и верил, что Люси сумеет противостоять любым попыткам разлучить ее с ним, и так далее, и тому подобное. В письме говорилось еще о множестве вещей, близких сердцу наших влюбленных, но мало чем интересных или поучительных для читателей. На эти три письма Рэвенсвуд получил три ответа, которые были весьма различны по стилю и доставлены ему весьма различными способами.

Ответ леди Эштон привез его собственный нарочный, которому дозволили оставаться в замке ровно столько, сколько понадобилось, чтобы набросать следующие строки:

Мистеру Рэвенсвуду из «Волчьей скалы».

Сэр! Я получила письмо, подписанное Эдгар, мастер Рэвенсвуд. Полагаю, что оно написано самозванцем, ибо семья Рэвенсвудов в лице покойного лорда Аллана была лишена титула за государственную измену. Если полученное мною письмо написано вами, то, да будет вам известно, что, пользуясь правом матери, я намерена устроить счастье своей дочери, мисс Люси Эштон, по собственному усмотрению и что она выйдет замуж за достойного человека, которому уже обещана ее рука. И даже будь мисс Эштон свободна, я никогда не приняла бы предложения от вас, сэр, или членов вашего семейства, зная, что ваш род был всегда враждебен единственно правоверной пресвитерианской церкви. Сэр, никакие быстропреходящие удачи, случайно выпавшие на вашу долю, не изменят моего решения. Мне и прежде, подобно царю Давиду, случалось видеть нечестивца грозного, расширившегося, подобно укоренившемуся многоветвнстому дереву, но я прошла, и вот нет его, и даже след его исчез с лица земли. Советую вам для вашей же пользы уразуметь вышеизложенное и прошу никогда более не обращаться к не имеющей намерения оставаться вашей слугой Маргарет Дуглас, +в замужестве Эштон.

Два дня спустя после получения этого весьма неприятного послания Рэвенсвуд шел по Хай-стрит в Эдинбурге; вдруг он почувствовал, что кто-то задел его локтем, и едва незнакомец снял шляпу, чтобы принести свои извинения, как Рэвенсвуд узнал в нем Локхарда, доверенного слугу сэра Уильяма Эштона.

Локхард поклонился, сунул Эдгару в руку пакет и тотчас скрылся. Содержавшееся в этом пакете письмо состояло из четырех страниц, исписанных убористым почерком, и, как нередко случается с сочинениями великих юристов, не заключало в себе ничего определенного. Из него явствовало только то, что автор его находится в большом затруднении.

Сэр Уильям Эштон очень много распространялся о том, как высоко он ценит и уважает своего молодого друга, мастера Рэвенсвуда, и как беспредельно ценит и уважает маркиза Э***, своего дорогого старого друга; он выражал надежду, что, каковы бы ни были меры, принятые касательно давней тяжбы, они окажутся в должном соответствии с законами и постановлениями, вынесенными in foro contentioso note 39; он торжественно заверял, что если законы Шотландии, выраженные в решениях ее верховных судов, подвергнутся пересмотру в английской палате лордов, то общественное зло от столь незаконных действий будет для него более тяжким ударом, нежели любые имущественные потери. Затем следовали громкие слова о великодушии и взаимном прощении и, между прочим, несколько замечаний на тему о переменчивости человеческих судеб — предмет, о котором так любят поговорить сторонники проигравшей партии. Он горячо сетовал на то, что столь поспешно был смещен с должности лорда-хранителя, которую благодаря долголетнему опыту занимал не без пользы для общества, и недоумевал, почему ему даже не дали возможности объясниться с теми, кто сменил его у власти, дабы выяснить, действительно ли так уж велики их политические расхождения. Он выражал уверенность, что маркиз Э***, так же как он сам, так же как и любой другой человек, не имеет иной цели, кроме служения Обществу, а потому, если бы они встретились и пришли к соглашению относительно тех мер, какими желательно добиваться этой цели, он был бы рад помочь новому правительству своим опытом и личными связями. Что касается помолвки между Рэвенсвудом и его дочерью, то сэр Эштон говорил об этом мало и как-то сбивчиво. Он сокрушался, что этот важный шаг был сделан преждевременно, и напоминал Рэвенсвуду, что сам он никогда не поощрял его любви к Люси. Он не преминул указать, что помолвка, совершенная inter minores note 40, без согласия родителей, не имеет юридической силы и считается незаконной. Этот опрометчивый поступок, добавлял он, произвел на леди Эштон крайне неблагоприятное впечатление, которое не изгладилось и поныне. Его старший сын, полковник Дуглас Эштон, полностью разделяет мнение матери, и он, сэр Уильям Эштон, не может идти наперекор их желаниям, дабы не посеять тем самым неизбежный и непримиримый раздор в собственной семье. Во всяком случае, пока об этом не могло быть и речи. Однако он не терял надежды, что время — этот великий целитель — залечит все раны.

В короткой приписке сэр Эштон, прибегая к несколько более ясным выражениям, сообщал, что, так как не желает, даже косвенно, служить причиной жестокого уничижения шотландского суда, каковым явилась бы отмена решений о замке и поместьях Рэвенсвудов в чужеземной инстанции, он, сэр Уильям, готов сам, без судебного вмешательства, пойти на значительные уступки.

Наконец, неизвестно каким образом., к Рэвенсвуду попало письмо от Люси Эштон.

«Я получила письмо: но ценой какого риска! Не пишите мне сейчас, ждите более благоприятных обстоятельств. Меня не перестают преследовать, но я буду верна своему слову, если только не лишусь рассудка. Знать, что вы счастливы и что судьба к вам благосклонна, — большая радость для меня, единственная в моем теперешнем положении. А мне это сейчас так необходимо». Записка была подписана:

Л. Э.

Пробежав эти строки, Рэвенсвуд пришел в сильное волнение. Несмотря на просьбу Люси, он несколько раз пытался переслать ей письма и даже просил о свидании; но из этого ничего не получилось; к тому же он узнал, что леди Эштон приняла самые решительные меры, дабы пресечь всякую возможность. переписки. Важное дело, порученное ему маркизом, не терпело отлагательства, день его отъезда из Шотландии неотвратимо приближался. Рэвенсвуд был в отчаянии. Он показал письмо, полученное от сэра Эштона, маркизу, и тот, прочитав сие витиеватое послание, заметил с улыбкой, что звезда бывшего лорда-хранителя закатилась и теперь ему придется, учиться распознавать, с какой стороны греет солнце.

С большим трудом Рэвенсвуду удалось уговорить маркиза не передавать дела в парламент, если сэр Эштон даст согласие на его брак с Люси.

— Я вряд ли разрешил бы вам так легкомысленно бросаться отцовским наследством, — сказал на это маркиз, — если бы не был убежден, что леди Эштон, или леди Дуглас, или как ее там еще, что называется, закусила удила, а ее муженек не осмелится ей противоречить.

— И все же, — отозвался Рэвенсвуд, — надеюсь, милорд, вы будете считать мою помолвку с Люси Эштон священной.

— Да, конечно, — ответил маркиз. — Я остаюсь вашим другом, даже когда вы делаете глупости, мой дорогой. Ну, а теперь, когда мое мнение вам известно, я попытаюсь по возможности действовать согласно вашему желанию.

Рэвенсвуду оставалось только поблагодарить своего великодушного родственника и покровителя. Уполномочив маркиза вести свои дела, он уехал на континент, где по всем расчетам должен был пробыть несколько месяцев.