Глава XXIX

Ему об этом только и твердила:

Ночами даже не давала спать

И за обедом часто упрекала, -

В гостях на это намекала вечно.

«Комедия ошибок» note 42

На следующее утро Бакло и его верный Ахат Крайгенгельт прибыли в замок Рэвенсвуд. Они были приняты с величайшей любезностью сэром Уильямом, его супругой и их сыном, полковником Эштоном.

Всякий раз, как ему случалось попасть в светское общество, Бакло, не знавший страха в других делах, с непривычки испытывал крайнее смущение; и теперь он долго запинался и краснел, прежде чем сумел объяснить, что хотел бы поговорить с мисс Эштон об их предстоящей свадьбе. Сэр Уильям и его сын вопросительно взглянули на леди Эштон, которая без малейшей тени смущения ответила, что Люси тотчас выйдет к мистеру Бакло.

— Я надеюсь, — добавила она с любезной улыбкой, — что наш дорогой мистер Бакло согласится на просьбу моей дочери и разрешит мне присутствовать при этом разговоре: Люси так молода, к тому же совсем недавно у нее обманом вынудили обещание, которого теперь она от души стыдится.

— Конечно, миледи, — ответил оробевший Бакло, — я сам, со своей стороны, собирался просить вас об этом. Я совсем незнаком с этим самым «галантным обхождением» и, уж наверное, нагорожу глупостей, если миледи откажется мне помочь.

Таким-то образом, растерявшийся перед решительным объяснением с Люси, Бакло со страху вдруг забыл, что подозревал леди Эштон в роковом влиянии на дочь, и упустил возможность самому убедиться в истинных чувствах своей невесты.

Сэр Эштон с сыном вышли из комнаты, а через несколько минут возвратилась леди Эштон в сопровождении дочери. Бакло не заметил в Люси особых перемен: она казалась скорее, спокойной, нежели взволнованной; правда, будь на его месте даже более проницательный наблюдатель, то и он едва ли мог бы решить, было ли то спокойствие отчаяния или безразличия. Бакло же сам был слишком взволнован, чтобы как следует разобраться в чувствах молодой девушки.

Он с трудом выдавил из себя несколько бессвязных фраз, перепутал все, что хотел сказать, и, запнувшись, умолк на полуслове. Неизвестно, выслушала ли его мисс Эштон или только сделала вид, —: но в ответ она не сказала ни слова. Глаза ее были устремлены на вышивание, пальцы то ли инстинктивно, то ли по привычке быстро двигались.

Леди Эштон поставила свой стул немного поодаль, в глубокой нише, почти скрывавшей ее от собеседников. Теперь, не вставая с места, она проговорила нежным, сладким голосом, в котором, однако, слышались. предостерегающие и даже повелительные нотки:

— Люси, дитя мое, помни… Ты слышала, что сказал мистер Бакло?

Несчастная девушка, казалось, забывшая о присутствии матери, вздрогнула, выронила иглу и быстро, почти не переводя дыхания, пробормотала:

— Да, миледи… Нет, миледи… Простите, я не слышала.

— Ты напрасно краснеешь, дорогая, и совсем уж напрасно бледнеешь и дрожишь, — сказала леди Эштон, подходя к ним. — Мы знаем, что девичье ушко должно быть глуховато к любезностям мужчины. Но не забывай, что мистер Хейстон пришел говорить с тобой о свадьбе, и ты сама уже давно согласилась благосклонно выслушать его. Ты же знаешь, как твой отец и я желаем вашего союза.

В словах леди Эштон, дышавших, казалось бы, горячей материнской нежностью, содержался ловко скрытый, но достаточно выразительный и грозный намек. Тон предназначался для Бакло, которого не трудно было обмануть, суть же — для Люси, превосходно понимавшей, как ей толковать слова матери, хотя их истинная цель была искусно скрыта от постороннего уха.

Люси выпрямилась, кинула вокруг себя взгляд, исполненный страха и какой-то дикой тревоги, но ничего не ответила. Тогда Бакло, не перестававший ходить взад и вперед по комнате, собрался с духом и, остановившись в нескольких шагах от ее стула, заговорил:

— Мне кажется, мисс Эштон, — начал он, — я вел себя чертовски глупо. Я пытался говорить с вами на языке, который, как принято считать, приятен молодым девушкам, но, мне кажется, вы меня не поняли; впрочем, чему тут удивляться, когда я сам, черт возьми, ничего не понял. Однако, что бы там ни было, я должен объясняться с вами раз и навсегда и на чистом шотландском языке. Ваши родители согласны на мое предложение и, если вы не побрезгуете простым малым, который ни в чем не будет вам перечить, я сделаю вас хозяйкой лучшего имения в целых трех Лотианах, а в Эдинбурге вам будет принадлежать дом леди Гернингтон в районе Кэнонгейта — живите где хотите, делайте что хотите, принимайте кого хотите. Вот вам мое слово, и я от него не отступлюсь.

А у меня к вам только одна просьба: место в конце стола для одного моего беспутного приятеля. Я, может быть, прогнал бы его, да он внушил мне, что мне и часу без него не обойтись. Надеюсь, вы не выставите за дверь моего Крайги, хотя, конечно, можно подыскать компанию и получше.

— Полноте, Бакло, полноте! — поспешила вмешаться леди Эштон. — Как могла у вас явиться мысль, что Люси будет иметь что-нибудь против такого прямого, честного и добродушного человека, как капитан Крайгенгельт?

— Ну, что касается искренности, честности и добродушия, — усмехнулся Бакло, — боюсь, что этих добродетелей у него и в помине нет. Впрочем, это неважно. Крайги знает мои привычки, умеет быть мне полезным, так что, как я уже сказал, мне без него трудно обходиться. Но мы отвлеклись от цели. Я нашел в себе смелость, мисс Эштон, объясниться с вами начистоту и хотел бы услышать прямой ответ из ваших собственных уст.

— Дорогой Бакло, — снова вмешалась леди Эштон, — позвольте мне помочь моей застенчивой дочери.

Я повторяю вам в ее присутствии, что Люси вполне согласна положиться в этом вопросе на выбор своих родителей. Люси, дитя мое, — добавила она, по-прежнему облекая в ласковые слова настойчивый свой приказ — игра, которую мы уже отмечали выше, — Люси, милая моя, скажи сама, верно ли я говорю?

— Я обещала повиноваться вам, — ответила бедная жертва глухим, прерывающимся голосом, — но при одном условии…

— Люси хочет сказать, — поспешно пояснила леди Эштон, поворачиваясь к Бакло, — что ждет ответа на письмо, посланное не то в Вену, т то в Ратисбон, не то в Париж — кто знает, где его там носит, этого молодчика, — с требованием возвратить ей обманом вырванное у нее слово. Я уверена, мой друг, вы не осудите мою дочь за эту щепетильность, дело касается нас всех.

— Нет, почему же? Мисс Эштон поступает правильно… Очень честно даже… — сказал Бакло и не то пропел, не то продекламировал припев старинной песенки:

Не тяни ты с любовью постылей,

Если новую вздумал завесть.

Но, мне кажется, — сказал он, помедлив немного, — можно было уже сто раз получить ответ от Рэвенсвуда. Черт возьми! Я готов сам поехать и привезти от него письмо, если мисс Эштон окажет мне честь таким поручением.

— Ни в коем случае, — всполошилась леди Эштон. — Нам стоило большого труда отговорить Дугласа (а ему уж это скорее пристало) от такого опрометчивого шага. Неужели вы думаете, что мы разрешим вам, нашему другу, которого любим как родного сына, пуститься в такое опасное путешествие, да еще с таким опасным поручением. Впрочем, все наши друзья едины в своем мнении, и Люси следовало бы к нему прислушаться: если этот недостойный человек не ответил на ее письмо, его молчание, как всегда в подобных случаях, должно быть принято за согласие расторгнуть помолвку. Всякое обязательство теряет силу, если заинтересованная сторона не настаивает на его исполнении. Сэр Уильям, который превосходно знает законы, не имеет никаких сомнений на этот счет, а потому, дорогая Люси…

— Миледи! — воскликнула Люси с необычной для нее энергией. — Не надо меня убеждать. Я уже сказала, что если эта несчастная помолвка будет расторгнута, вы можете распоряжаться мною, как вам угодно… Но до тех пор я не могу поступить так, как вы того требуете. Это был бы великий грех перед богом и людьми.

— Но, дорогая моя, если он будет упорно молчать…

— Он не будет молчать, — ответила Люси. — Прошло всего шесть недель, как я послала ему письмо с верным человеком.

— Ты послала!.. Ты осмелилась!.. Ты это сделала!.. — закричала леди Эштон срывающимся от гнева голосом, выходя из принятой на себя роли.

Но тут же опомнилась и пропела как нельзя слаще:

— О дорогая моя! Как ты могла на это решиться!

— Бог с ним, — вступился за Люси Бакло. — Я уважаю чувства мисс Эштон и, жалею только об одном — что она не избрала меня своим посыльным.

— А позвольте узнать, — дорогая мисс Эштон, — иронически спросила мать, — сколько времени обязаны мы ждать возвращения вашего Паколета — вашего волшебного ганца, ибо, как я понимаю, обычному смертному вы не доверили бы столь важное послание?

— Я высчитала недели, дни, часы и даже минуты, — ответила Люси. — Через неделю придет ответ.

Если его не будет — значит, Эдгара уже нет в живых.

Я буду вам признательна, сэр, — добавила она, обращаясь к Бакло, — если вы попросите мою мать до истечения этого срока не возобновлять разговора о свадьбе.

— Я готов умолять об этом леди Эштон, — сказал Бакло. — Клянусь честью, я уважаю ваши чувства, мисс Эштон. И хотя мне не терпится покончить с этим делом, я джентльмен и уж лучше совсем откажусь от сватовства, чем соглашусь причинить вам даже минутное огорчение.

— Мистер Хейстон, — воскликнула леди Эштон, побелев от гнева. — Я отказываюсь понимать вас!

Разве сердцу матери не дорого счастье дочери? Я хотела бы знать, мисс Люси, в каких выражениях было составлено ваше письмо?

— Оно было точной копией предыдущего, которое вы сами мне продиктовали.

— В таком случае, — сказала леди Эштон, и в ее голосе снова послышались ласковые нотки, — мы будем надеяться, что по истечении недели, дорогая моя, ты примешь окончательное решение.

— Не будем торопить мисс Эштон, миледи, — вмешался Бакло, у которого, несмотря на грубые манеры, сердце было доброе. — Гонец может замешкаться или его могут задержать непредвиденные обстоятельства: однажды я сам потерял в пути целый день, оттого что лошадь моя расковалась. Позвольте, я загляну в свой календарь: через двадцать дней праздник святого Иуды. Накануне я должен присутствовать на скачках в Кавертон Эдже: хочу взглянуть, как вороная кобыла лэрда Китлгирта будет тягаться с четырехгодовалым жеребцом лабазника Джонстона. Но я могу прискакать обратно за одну ночь, или Крайги сообщит мне, чем кончились скачки. А пока я и сам не буду надоедать мисс Эштон и надеюсь, что вы, миледи, сэр Уильям и полковник Дуглас тоже не будете торопить ее с ответом.

— Вы великодушный человек, сэр, — сказала Люси.

— Не знаю, мисс, скорей, как я уже вам докладывал, простой и незлобивый малый, который будет рад сделать вас счастливой. Только разрешите мне это и научите, как за это взяться.

Сказав это, он отвесил Люси низкий поклон, обнаруживая при этом сердечность чувств, обычно ему не свойственную, и направился к выходу.

Леди Эштон шла за ним следом и, провожая, не переставала уверять, что Люси глубоко ценит искренность его чувств. Она просила Бакло не уезжать, не повидавшись с сэром Уильямом, «потому что, — сказала она, бросив многозначительный взгляд в сторону Люси, — в день святого Иуды мы должны быть готовы скрепить подписью и печатью брачный контракт».

— Скрепить подписью и печатью, — повторила Люси, как только за ними закрылась дверь. — Скрепить подписью и печатью — скрепить свой смертный приговор! — И, прижав к груди исхудалые руки, бедная девушка почти без чувств упала в кресло.

Шумное появление Генри вывело ее из оцепенения.

Мальчик прибежал за алой лентой, которую сестра обещала ему на банты для новых подвязок. Люси покорно поднялась, открыла маленькую шкатулку из слоновой кости, отыскала ленту, аккуратно отмерила и отрезала от нее два ярда, а затем, по просьбе брата, завязала для него банты.

— Подожди! Не закрывай! — воскликнул Генри. — Мне еще нужно серебряной тесьмы, чтобы привязать колокольчики к кольцу моего нового сокола. Правда, он того не стоит. Мы чуть ноги не протянули, пока достали его из гнезда, а он оказался просто мерзким душегубом: вонзит когти в куропатку, пустит ей кровь — да бросит. А бедной птице что остается? Помучается немного и околеет где-нибудь в вересняке или под первым же кустом дрока, куда хватит сил дотащиться.

— Ты верно заметил, Генри. Ах, как верно! — вздохнула Люси и, передав ему моток тесьмы, с тоской сжала его руку в своей. — Сколько таких разбойников на свете! А сколько насмерть раненных птичек, которые ищут лишь места, где бы им спокойно умереть, и нет для них даже вересковой полянки, даже кустика дрока, куда бы можно было спрятаться, — Ну, — произнес Генри, — это, наверно, что-то из романа. Шолто говорит, что ты из-за них совсем помешалась. Ого! Кажется, Норман свищет сокола. Бегу закреплять путы.

И он умчался, беспечный, веселый мальчуган, а Люси с ее горькими думами осталась одна.

«Видно, так уж мне на роду написано, чтобы все меня покинули, — подумала она, — даже те, кому, казалось, следовало бы любить меня, — покинули и отдали в руки моим преследователям. Значит, так и надо. Я сама, ни у кого не спросясь совета, вступила на путь опасностей, и теперь сама же, ни у кого не спрашивая совета, должна найти выход или умереть».