Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Шаман и Венера






 

«И тут я встретил актрису, самую красивую в моей стране». Случилось это спокойным апрельским вечером, ― было тепло, зелени ещё не было, но снег стаял, потому город выглядел голым. И выжидающим.

«Волгу» мы оставили на бульваре. Пересекли посыпанный песком голый двор. (Здание буквой «П», с большими окнами. Просторно. Пусто. Струйкой через двор текут ко входной двери гости.) Внутри также просторно, обширные помещения, стены увешаны картинами. Картины моего… другом назвать Вильяма было бы несправедливо, он один из действующих лиц моей жизни. И я его «описал», либо «изобразил» в одной из моих книг, а именно: «Укрощение тигра в Париже». Помимо картин, запах сигар, и подают коньяк. Поскольку устроители выставки ― дистрибьюторы импортного коньяка и сигар в России.

Я нахожу действующее лицо моего парижского периода жизни. С него растут неимоверно крупные седые бакенбарды, на голове причудливая шляпа, бейсбольные полосатые брюки на нижней части тела, фрак на туловище, синий платок на шее.

― Здравствуйте, дорогой Эдуард!

― Здравствуйте, Вилли. Поздравляю с открытием выставки. (В Париже я с ним вначале дружил, потом не очень ладил.)

― Я думал, вы не придёте, ― говорит он.

― Отчего же нет?

― Ну, у нас же были трения по Наташе…

― Причина трений уже два года как развеяна в виде золы ― то есть первоэлемента в четырёх городах мира, смысла нет дуться.

― Вы правы, вы правы. Потому я и просил, чтоб вам переслали приглашение.

Охранники невозмутимо лицезреют экзотического художника. «Как скажете, босс!» ― скажет Михаил, если задать ему вопрос, нравится ли им художник и его работы. А работы абстрактные.

Я оставляю Вилли исполнять его обязанности: пожимать руки пришедшим поздравить его с выставкой, а сам обхожу стены, вглядываясь в работы. Работы всё же менее экстравагантны, нежели их автор, рационалистичны, напоминают некие графики, либо амплитуды активностей.

Меня отвлекает от рассмотрения работ пухлый молодой человек, говорящий по-русски с акцентом. Я не успеваю понять, что ему надо от меня и кто он такой, потому что прямо на меня выходит Она. Она в хрупких очках с минимальной проволочной оправой, хрупкое личико красавицы собравшейся читать умную книгу, хрупкий торс-стебелёк во французском лёгком платье. На голове у неё шляпка.

― Здравствуйте, ― говорю я, потому что ясно, что это Она и нужно поздороваться.― Я вас ждал.

― Здравствуйте! ― Она улыбается самой ласковой, как потом выясняется, из всех её улыбок.

― Дайте мне руку, ― говорю я, и она даёт мне руку, и я беру её.

Она улыбается.

― Я Катя, ― говорит она.

― Я не могу вас отпустить теперь, а то вы уйдёте, Катя. Идёмте сядем куда-нибудь, мне нужно многое вам сказать.

Мы идём с ней в соседнее помещение. Там курят и пьют, сидя на кожаных лавках. Мы садимся.

― Что вы делаете в жизни, Катя?

― Я актриса. Я здесь случайно.

― А я пришёл потому, что я друг художника. У нас позади общая юность в Париже.

― А вы кто? ― неожиданно спрашивает Она. Называю себя. Я привык, что все знают, кто я такой. Вот хорошо, что она не знает.

― В каких фильмах вы снимались?

― Только что прошёл сериал «КГБ в смокинге».

― КГБ? Так это же моя тема…

 

 

Так вот начинался наш большой роман с актрисой, приведший к рождению двух живых существ, а ангелы ли они, либо демоны, пока мне неведомо.

Там хорошо пахло, не то свечи горели, не то сигары так элегантно пахли. Там было тепло. Потому от первой встречи моей с ней навсегда теперь пахнет сигарами и коньяком, спонсоры-то выставки этими удовольствиями торговали.

Тоненькая, стебелёк, несколько безумноватая со своей тонкой красотой, она была, безусловно, подброшена мне свыше. Но мне нужно было уходить, у меня была встреча в ресторане, с человеком, через которого я надеялся получать помощь для своей политической организации. Я попросил у неё телефон, и в её сумочке, в ней она близоруко стала копаться, не было, не было ни клочка бумаги, лишь обёртка от прокладки. Смеясь, я предложил, чтобы она написала телефон на прокладке. Смеясь, она написала. Я удалился с охранниками. За нашими спинами началось шоу. Мастера российского перформанса приветствовали своего собрата парижского художника. Мастер перформанса Виноградов зажёг свой член, точнее член той металлической статуи-костюма, которую он надел на себя. Горящий член разбрасывал огонь вокруг. Мы удалились. Потом выяснилось, что был небольшой пожар, выгорел пол. Так что моя встреча с актрисой символически сопровождалась пожаром от огненного члена. Что хотите, то и думайте по этому поводу.

 

 

Во дворе было тихо и гулко. Собирался, кажется, дождь. Ещё не успело даже стемнеть, только потемнело. Природа притихла, как в экзистенциалистских фильмах в конце одного акта и перед началом следующего. Негромко кричали, укладываясь спать, птицы. Пахло влагой. Охранники молчали. Мы дошли до бульвара. Молча сели в «Волгу». Тронулись.

― Красивая девка, ― сказал я.― Стервозная наверное?

― Да, ― сказал старший Михаил.― Красивая. Такие вам нравятся…

Было непонятно, нравятся мне красивые или стервозные, либо в ансамбле… Второй охранник и водитель ничего не сказали…

 

 

Во вторую встречу она приехала в чёрном БМВ, и мы её встречали. Я приехал на огромном «Кадиллаке Девиль». Это происходило на тесной Покровке. И было опять связано с парижским художником Вильямом. Его галерейщик устроил для художника приём. Она приехала в узеньком, прямо-таки узюсеньком чёрном платье и на высоченных каблуках. И без очков. И была совсем не похожа на парижскую учительницу, какой предстала передо мной впервые… Была похожа на девушку-вамп. На связанную каким-то образом с вампирами.

(В этом месте автор остановился, горько вздохнул, во вздохе слышно глубочайшее сожаление. Поднял глаза от листа бумаги, устремил свой взор в окно, за которым осень, похожая ещё на лето, он сожалеет таким образом о тех, первых встречах с актрисой. Ведь таких встреч уже больше никогда не будет. Страшное слово «никогда», не правда ли?)

 

 

В тот вечер она показала ему свою чёрную, стервозную сторону. Она напилась и накурилась травы и бродила чёрной паутинкой в толпе, нависала над мужчинами и прилипала к ним в полупьяных беседах. А он, уже считавший её своею, ну хотя бы на основании того, что они, встретившись на улице, пришли вместе… Напрасно считал, стала доказывать ему своим поведением она. И блестяще доказала. Время от времени она всё же обнималась и целовалась с ним в разных углах и комнатах квартиры. И позволяла его рукам заползать куда ему хотелось. Он желал убраться вместе с нею с этого приёма, где было уже так много людей, что они затрудняли не только передвижение, но и жизнедеятельность друг другу. В туалет, к примеру, образовалась очередь. Он звал её к себе, но она упорно твердила, что сейчас поедет репетировать.

― Куда репетировать, как репетировать? Вы едва на ногах стоите, Катя!

― Я договорилась. Меня ждут музыканты. Я пою. Вы не знали?

― Но вы едва на ногах стоите и разговариваете нечётко.

― Я договорилась…

Красивой женщине идёт всё. Она была очаровательна в полупьяном состоянии, да и травы она выкурила немало, приложилась ко многим косякам. Но была очаровательна, жаль, что наши дети не смогут никогда увидеть свою маму такой, тогда ещё не маму, и ещё даже не мою девушку. В ней было всё: порок, лошадиная доза харизмы, шарм и грация молодой соблазнительной самки, чулки, ножки, повороты, злодейские и мистические выражения лица. Она превосходила в очаровании всех женщин Джеймса Бонда вместе взятых. В тот вечер я её возненавидел (мне пришлось таскаться за ней через толпу, следуя её капризам, хотя меня она и не звала; она как бы забыла обо мне) и влюбился в неё.

(Вот такая была ваша мама, детки. Ею можно гордиться. Это была её лучшая роль. Спросите её, она играла её для того, чтобы вы родились, Богдан и Александра?)

 

 

Последний свой удар она нанесла мне под самый занавес. Когда я предложил ей отвезти её (она совсем уже плохо разговаривала) на её репетицию, она сообщила, что она уже вызвала «Франца», он сядет за руль её «БМВ», «Франц» отвезёт её на репетицию. При этом она мило улыбалась, как чёрная кошка, которая только что тебя очень сильно оцарапала, но животное так грациозно, так красиво, что прощаешь царапины на щеке и шее, и только платком промокаешь кровь.

― Франц ― это мой директор, ― наконец объяснила она после мучительной паузы. Чего директор, кого директор? Она не сказала. Так же, как и в какую сторону директор…

Директор оказался типичным юным жиголо, с чёрными глазами, из тех, что всегда находятся на подхвате возле актрис, либо певиц, либо моделей. Высокий, сутуловатый, улыбчивый. Ясно, что такой человек беден, но жадно хочет денег и удовольствий. Когда мы сообща, я, мои охранники и Франц, стали спускать актрису по широкой лестнице, чтобы выйти на Покровку, оказалось, что она потеряла способность поворачивать. Два раза она едва не грохнулась, её спас Михаил.

На Покровке, я, очень злой, просто свирепый, силой запихал актрису в БМВ, «Франц» сел за руль. Но они ещё стояли. Наш грузный «jewish canoe», как называют кадиллак в Америке, уже тихо посапывал мотором, Стас уже вывел его из переулка. Я бросился на заднее сиденье.

― Езжай! ― сказал я Стасу сквозь зубы. Я же, повторяю, был вне себя от ярости.

― Вы с ней не попрощались, босс! С девушкой.

― Обойдётся!

И мы отъехали.

Дома, у себя в Сырах я содрал с себя одежду, налил себе стакан вина, выпил, и лёг спать. Дав себе слово никогда больше не звонить этой стерве. Хватит в моей жизни стерв…

Разбудил меня звонок телефона.

― Мы репетируем, ― прошептала она. Там, фоном к её шёпоту звучала нестройная хриплая музыка.

― Очень хорошо, ― сказал я.― Отлично, репетируйте, репетируйте, ребята.― И выключил телефон.

 

 

А потом, мои детки, мои ангелы, мои демоны, я и ваша чудесная мама-кошка, мама-волк пошли в ресторан. Точнее это был private-club, и в нём ресторан. Кто кому позвонил? Кажется, это был я. Ваш отец. Я вспомнил её наутро и разволновался. А впрочем, это могла быть и ваша мама, если ей было нужно, она не раздумывала звонить первой.

 

 

Он сообщил, что ему сложно… я сообщил ей, что мне сложно выходить «out», моя широкая известность сплошь и рядом угрожает моей безопасности. Она сказала, что понимает мою ситуацию, есть одно место, private-club в центре Москвы, там бывают только свои, у неё есть клубная карта. Она сказала, что будет ждать меня там, назвала улицу, но не знала номер дома.

Мы несколько раз проехали мимо, по Леонтьевскому переулку, и нашли место, только руководствуясь её указаниями, данными по мобильному. В старом московском дворе за рулём чёрного BMW сидела девушка в чёрных очках и курила. Мы поздоровались, и она вышла из машины, и мы прошли в дверь, ведущую вниз. Обеспокоенные, но послушные охранники остались в кадиллаке.

В небольшом зале, куда нас провели, горел камин, и сидела ещё только одна пара. Едой не пахло, зато отлично пахло дымом сухих дров. Мы сели за ближайший к камину стол. Заведение называлось «Реставрация» и было вызывающе несовременным. Мне там понравилось, однако я испытывал лёгкое беспокойство, бросив взгляд на загадочные коридоры, куда удалилась официантка, приняв наш заказ. Дело в том, что в то самое время партия, мною возглавляемая, активизировалась в России до такой степени, что я заведомо стал врагом номер один в глазах государства. Сидеть в безлюдных катакомбах одному, такому человеку, как я, было и непривычно, и опрометчиво.

Но ваша мама, мои ангелы, конечно, стоила, не только простого страха, но и ужаса бы стоила. Красивая, тонкая и загадочная, она смотрела на меня и, видимо, уже выбрала меня. Возможно, она уже видела и вас, о, мои ангелы, обоих. Рождённых. И возможно, больше ничего она не видела.

Я ел свой стейк-тартар, каковой в этом безлюдном заведении на удивление имелся. Затем я заказал, из чувства хулиганства, устриц, каковые тоже там имелись (хотя, когда их подали, оказалось, что их мантия по краям чуть присохла, ну всего на миллиметр, но присохла к раковинам. Впрочем, я не отравился). Ваша мама заказала, кажется, салат-авокадо и какое-то простое мясо, и я было подумал о её предполагаемом здравомыслии. В соседней зале заиграли живую музыку, можно было различить пианино, и я предложил вашей маме союз. Нет, не руку и сердце, как в старые времена, но союз красивой женщины и прославленного мужчины. Она поглядела на меня своими крупными глазами над модным костюмом (впоследствии выяснилось, что вещи ей давали поносить из модного магазина) и лишь сказала вопросительно:

― Ну как же, мы ведь друг друга не знаем?

В этот момент в камине вспыхнуло яркое бревно.

Вероятнее всего, сердце вашей мамы было в тот вечер свободным, и она захотела попробовать, что у него, у её сердца, получится с этим нестандартным человеком. Немаловажной движущей пружиной поведения вашей мамы-актрисы, я в этом не сомневаюсь, служила также забота о её, актрисы, public image. Она ведь только что рассталась с мужем-кинопродюсером, находилась с ним в состоянии развода, и «свет» (общество, СМИ) должен был непременно узнать о её связи с мужчиной известным. Она не могла спуститься по иерархической лестнице вместе с каким-нибудь третьестепенным актёром. Вообще-то она, когда пришла на выставку парижского художника, где встретила меня, она пришла на ту выставку с целью познакомиться с неким олигархом, её обещала познакомить подруга. Олигарх не явился, но судьбою был подброшен я. Ваша мама, мои ангелы, обладала хорошими инстинктами, но ей никогда не хватало достаточно терпения в упорстве следовать своим инстинктам долго. Она резко останавливалась недалеко от результата, чтобы всё испортить. Потому она несчастлива в жизни…

Потом, мои ангелы, ваши папа и мама совершили то, что совершают мужчины и женщины, поскольку к этому их влечёт сама природа их существ. Её тонкое тело… нет, мои ангелы, в вашем возрасте рано читать неизбежно откровенную сцену, записанную смелой рукой вашего смелого отца, а когда вы вырастете, вам будет неловко читать эту же сцену, получится, что вы подглядываете в замочную скважину в спальню родителей. Потому я воздержусь от живописания.

 

 

И мы стали, как говорили когда-то в народе, том народе, которого уже нет в живых, мы стали с вашей мамой «женихаться». Вот передо мною на столе лежат два приглашения на фильм «Че Гевара: Дневники мотоциклиста», я специально их вынул заранее. Премьера состоялась 28 апреля 2005 года, то есть на тринадцатый день нашего с ней знакомства. Оба приглашения почему-то указывают 11 ряд и 4-е место. Как так получилось, навсегда останется загадкой. Довольно прямолинейный фильм режиссёра Уолтера Саллеса, где в главной роли снялся молодой красавчик актёр Берналь. Премьера имела место в кинотеатре «35 миллиметров», помню, что в фойе перед фильмом играл кубинский оркестр и угощали ромом. Юноша Че в фильме обнимался с прокажёнными.

А в другой раз мы с вашей мамой оказались в некоем большом и безвкусном клубе-сарае на Дмитровском шоссе на джазовой сессии, или «сэшэн», так следует, кажется, произносить, были туда приглашены, из известных нам с нею персон там оказался Дмитрий Дибров, телеведущий, вряд ли кто его сейчас помнит. Мы с вашей мамой очень напились, и вначале она, перепрыгнув через ограждение (там была низкая сцена, в форме круглой арены), вырвала у певицы микрофон, т.е. устроила скандал, запела. А затем мы с ней танцевали на этой же сцене и упали. Вставали мы смеясь, и к ужасу моих ребят, охранявших меня в тот вечер.

В довершение всего ваша мама, пьяная так, что плохо ходила, уселась за руль своего BMW, а я уселся с ней рядом. И мы на дикой скорости промчались через Москву и остановились у её дома. Представьте, с нами ничего не случилось, ни царапины! Через некоторое время подъехали мои охранники, очень злые. «Не делайте больше так, Эдуард Вениаминович, ― сказал мне на следующий день Михаил.― Вы могли погибнуть, вы же не один, на вас ответственность, на вас партия!»

Я согласился, что Михаил прав. Но как я мог не сесть рядом с вашей мамой на пассажирское сиденье, когда она, глядя на меня снизу вверх с водительского сиденья прошептала: «Садись, поедем ко мне! Или слабо?!» Я сел, безрассудность свойственна мне в решающие моменты жизни. Но я до сих пор жив, видимо, меня любит Господин РОК, Госпожа Удача.

Потом она мне сказала, что лихому вождению её обучил однажды каскадёр, с которым она вместе снималась в фильме.

 

 

Распробовав друг друга, познав анатомии и физиологии друг друга, мы стали наслаждаться. Летом, в «Волге» («кадиллак» жрал неимоверно много бензина и потому больше стоял в гараже на Земляном Валу) мы поехали в город Ростов-на-Дону к человеку, купившему у меня киноправа на книгу «Последние дни Супермена», к Сергею М. Успешный бизнесмен, ростовский олигарх, как я его за глаза называл, был тогда владельцем сети аптек. Пару дней мы провели в окружении его многочисленной, богатой семьи, сидели за столами, ломящимися от еды, плавали в бассейне, а потом, отделившись, поехали к забетонированному Чёрному морю на территории Краснодарского края. Остановившись в отеле, ходили купаться в море, но ненадолго, основное же время делали то, чем занимаются все только что образовавшиеся пары: предавались making love. Помимо love, мы ещё во множестве употребляли местное вино и чачу. Маленький армянин, таскавший по пляжу чачу (под пирожками) в корзинке, задружил со мной, поскольку я стал его лучшим покупателем. Обедать мы ходили в ресторан отеля с толпой отдыхающих.

Мы неизбежно обгорели. Белокожий водитель Стас не обгорел даже, а сварился, и выглядел как переваренная сарделина, весь в волдырях. Через четверо суток мы убрались от изуродованного бетоном побережья, и «Волга» наша смотрела своим чёрным носом на север.

Непонятно было, понравилось вашей маме, о мои детки, времяпрепровождение на узкой полоске Черноморского побережья, или не понравилось. Меня то, что произошло с побережьем, удручало, мне было жалко мест моей юности, когда-то свирепых, красивых и буйных (это всё к югу от Туапсе), а сейчас разделённых между собственниками, забетонированных и еле дышащих. Но я был в компании любимой женщины, верных партийцев, и потому летний ветер, вдувавший в окна «Волги», мчавшейся на север, вдувал в меня бодрость, и жизнь была открыта, как только что начатая книга.

 

 

Наши встречи некоторое время происходили в Сырах, чтобы затем, уже летом, переместиться в богатую буржуазную квартиру на Космодамианской набережной (две спальни, два туалета, гостиная, зеркала, видеонаблюдение за входной дверью и лифтом). Сыры она восприняла романтически и таинственно появлялась на BMW ночами, после спектаклей, с цветами, в тёмных очках, с бутылкой вина и травой. Квартиру на Космодамианской она восприняла как должное, с удовлетворением. Постепенно определился характер наших отношений. Она, по-видимому, восприняла их как отношения странного мудреца и красавицы. Найдя у меня в Сырах солидный том Хлебникова, она попросила меня почитать ей. Я открыл любимую мною поэму «Шаман и Венера»:

 

Шамана встреча и Венеры

Была прекрасна и ясна,

Она вошла во глубь пещеры

Порывом радости. Весна…

 

― Напрасно вы сели на обрубок,

Он колок и исцарапает вас,

Берёт со стола красивый кубок,

И пьёт, задумчив, русский квас…

 

Она забрала том себе, и он до сих пор стоит у неё на книжной полке в коридоре. Когда вы, маленькие демоны, вырастете, прочтите обязательно, эту великолепную, лёгкую, остроумную поэму, и вы получите полное представление о том, как ваша мама видела нас тогда, когда она меня любила. (И не называла ещё пренебрежительно «донором», хотя и «отличным».) Она не раз просила меня впоследствии читать ей строки из «Шамана и Венеры». Ваша мама не литературный человек вовсе, книги и стихи для неё мало что значат, видимо, она прочла поэму как сценарий, и как близкий ей, объясняющий наши отношения сценарий, он ей подошёл.

Как я, Шаман, видел наши отношения? Как сеансы идолопоклонничества, иначе назвать мои встречи с ней не могу. В ту пору она писала песни и пела, иногда я помогал ей с её текстами. Встречи происходили так. Я встречал её со спектаклей в театре им. Станиславского, что на Тверской. «Волга» наша обыкновенно таинственно ждала её в ближайшем переулке. И мы перезванивались. В конце концов она появлялась с букетами цветов, и мы ехали ко мне на Космодамианскую, иногда к ней, там она жила с тринадцатилетней дочкой Валерией. Мы открывали бутылку вина, она вставляла в компьютер диск со своими, находящимися в работе песнями, и слушала. И подпевала, и курила траву, и вновь слушала. Я в это время готовил салат и мясо, привычно и просто. У неё места в кухне было немного, мы туда прятались от её дочери. В квартире на Космодамианской места было довольно, однако она начинала вечер, нависая над открытым чемоданчиком со светящейся фотографией «Битлз» (модный радиоприёмник и диско-плеер), и по окончании обеда вновь нависала, слушая свою музыку десятки раз. Так мы и оставались на кухне. Я почтительно мирился с этими сеансами самообожания. В том, что это были сеансы самообожания, я не сомневался тогда, не сомневаюсь и сейчас, невзирая на то, что она уверяла меня, что таким образом она «работает» над музыкой. Десятки раз! Она прерывалась лишь на то, чтобы изготовить, смешав траву с табаком, очередной, как говорят в Москве, «косяк». Один лишь раз, в самом начале знакомства, ещё в Сырах, я было почитал ей свои новые стихи, но встретив её чистосердечное равнодушие, больше я ей стихов не читал. Уверен, что вашей маме недоступно наслаждение поэзией, поэзия её никак не задевает. Да и вообще литература ― не её чашка чая. Если она и прочла (в чём я не уверен) когда-либо пару модных книг, то только потому, что они модные, а не потому, что книги. К моменту знакомства со мной она была знакома с писателем Сорокиным, её познакомил с ним её режиссёр. Я полагаю, что модный Сорокин был назван ею мне в доказательство её, актрисы, модности, то есть современности.

Итак, типичный вечер. Она курит траву, слушает, нависая над «Битлз»-чемоданчиком, свои песни, мы едим, разговариваем и слушаем её песни, пьём вино. После этого я, наконец, о мои демоны, хочу уже дорваться до тела ещё не вашей мамы, но моей девушки…

― Пойдём, пойдём в постель! ― бормочу я.

Она любит меня, она называет меня «дьявол», я занимаюсь с ней любовью долго и сильно (признаюсь вам, мои демоны, нескромно признаюсь), но ей хочется продлить сеанс самообожания.

― Подожди немного, ― шепчет она и в пятнадцатый или двадцатый раз прослушивает свои новые песни, а потом прослушивает и те, что записаны месяц назад и два. Когда я всё же утаскиваю её в постель, все окна в домах напротив уже черны. Все угомонились. И только тогда я наконец получаю то, что хотел, ― её тело. Засыпаем мы часто под утро. Спать долго ни я, ни она не умеем. К тому же она страстно желает забеременеть. По странному капризу моего организма утро для меня наилучшее время для… сейчас подыщу приличное слово… семяизвержения. В феврале 2006 года там, в квартире на Космодамианской, в дальней спальне мы сделали тебя, Богдан. И мы узнали об этом в марте. Я был счастлив.

Далее её организм начал перестраиваться на ребёнка. Уже с мая месяца я был нужен ей менее всего как любовник, но всё более как объект либо приязни, либо неприязни беременной женщины. Опыта общения с беременными женщинами у меня не было, и я неизбежно огорчался там, где всего лишь следовало понимать.

― Я хочу селёдки, селёдки! Что ты сидишь?!

Я бежал за селёдкой, и перед моим изумлённым взором самка человека проглатывала, громко жуя и урча, целые тушки сельди одну за другой. Если мы везли её в «Волге», я и мои мужики-охранники, она обвиняла нас в отвратительном запахе и рвалась открыть окно, хотя мы источали не более чем обычный мужской дух, табака, сапожного гуталина, одеколонов, дезодорантов и, может быть, перегара.

Тогда же, в мае, мой бенефактор (т.е. благодетель) взялся продавать квартиру на Космодамианской, и я перевёз накопившиеся книги, рукописи и личные вещи в Сыры (среди прочего ― несколько глав книги «Ереси»), вытеснив оттуда живших там в моё отсутствие охранников. Однако большую часть времени мне пришлось всё же проводить теперь у беременной моей подруги. Я с изумлением приглядывался к её новому, куда более обширному телу, старался не раздражаться и не обижаться. О чём меня иногда просила и она ― женщина, носившая в себе мой плод. В её квартире места было неизмеримо меньше, чем на Космодамианской, отсутствовала гостиная с зеркалами и присутствовала дочь актрисы уже четырнадцати лет. В квартире был небольшой стол, у дочери, и кухонный стол. Писать писателю было негде. Политик же уезжал в автомобиле с охранниками по своим политическим делам, сидел в пробках и в судах, ругался, спешил. В августе я настоял на заключении брака. С уже обильно животастой актрисой мы пошли в ЗАГС и оформили брак. У меня осталось от того дня совершенно чёткое ощущение, что она не очень-то и хотела брака. Впоследствии, о, мои ангелы, детки мои, я вынужден был убедиться, что я не ошибся в ЗАГСе, бросая на неё косые взоры. Она не очень-то хотела мужа, мужчину в доме. И ещё я понял там, в ЗАГСе, что мы перестали быть Шаманом и Венерой…

 

 

В те месяцы её беременности, размышляя о ней, о себе и о наших отношениях, я написал вот такую статью для одного, ныне уже не существующего журнала.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.015 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал