Продолжение. (*60)Невзирая на то, что сердце мое неистово билось, я собрался с духом

(*60)Невзирая на то, что сердце мое неистово билось, я собрался с духом

и отвечал твердым голосом:

- По поручению деда моего мне надлежит справиться о здоровье

досточтимой госпожи.

- Все это были пустяки - ее обыкновенный нервный припадок. Она спокойно

спит, и я уверен, что выйдет к столу здоровая и веселая! Так и передайте!

Барон проговорил это с какой-то страстной горячностью, и оттого мне

показалось, что он беспокоится о баронессе больше, нежели хотел показать. Я

повернулся, чтобы уйти, но вдруг барон схватил меня за руку и воскликнул,

сверкая глазами:

- Мне надо поговорить с вами, молодой человек. Разве я не видел перед

собою жестоко оскорбленного супруга, не должен был страшиться столкновения,

которое могло кончиться моим позором? Я был безоружен, но тотчас вспомнил,

что при мне отличный охотничий нож, подаренный мне дедом уже здесь, в

Р...зиттене. И вот я следовал за торопливо уводящим меня бароном, решив не

щадить жизни, если мне будет грозить опасность, что со мной поступят

недостойным образом. Мы вошли в комнату барона; он замкнул за собою дверь.

Скрестив руки, он стал в волнении ходить взад и вперед по комнате, потом

остановился передо мною и повторил:

- Мне надо поговорить с вами, молодой человек! Меня обуяла дерзостная

отвага, и, возвысив голос, я сказал:

- Полагаю, что слова ваши будут таковы, что я смогу их выслушать без

повреждения моей чести!

Барон с изумлением поглядел на меня, словно не понимая моих слов. Потом

мрачно потупился, закинул руки за спину и снова стал метаться по комнате. Он

взял стоявшее в углу ружье и сунул в него шомпол, будто желая испытать,

заряжено оно или нет. Кровь закипела у меня в жилах, я схватился за нож и

подошел вплотную к барону, чтобы не дать возможность прицелиться в меня.

- Славное оружие, - сказал барон, ставя ружье на прежнее место.

Я отступил на несколько шагов, но барон опять подошел ко мне и, хлопнув

меня по плечу сильнее, чем следовало бы, снова заговорил:

- Верно, я кажусь вам, Теодор, встревоженным и смущенным. Таков я и в

самом деле после прошедшей ночи, проведенной среди стольких страхов и

волнений. (*61)Нервный припадок жены моей был совсем не опасен, теперь я

вижу это сам, но здесь, - здесь, в этом замке, где заколдован темный дух, я

беспрестанно опасаюсь чего-то ужасного, и здесь она занемогла в первый раз.

Вы - вы один в том виноваты!

Я спокойно отвечал, что не имею и малейшего подозрения, как это могло

случиться.

- Ах, - продолжал барон, - когда бы этот проклятый ящик экономши

разбился в щепки на скользком льду, когда бы вы... - но нет! Нет! Так

должно, так суждено было случиться, и я один виноват во всем. Мне надлежало

в ту же минуту, когда вы начали заниматься музыкой в комнате моей жены,

уведомить вас о настоящем положении вещей, об особых свойствах ее души. Я

порывался заговорить.

- Дайте мне сказать все, - вскричал барон, - я должен предупредить

всякое поспешное ваше суждение! Вы почтете меня за грубого, чуждого

искусству человека. Я совсем не таков, одна только предосторожность,

почерпнутая из глубокого убеждения, принуждает меня всеми силами не

допускать сюда такую музыку, которая способна взволновать всякую душу, а

также, разумеется, и мою. Знайте же, что моя жена подвержена такой

возбудимости, которая наконец умертвит в ней всякую радость жизни. В этих

зловещих стенах она не выходит из состояния раздражительной экзальтации,

которое обыкновенно овладевает ею лишь на короткое время, но часто служит

предвестником серьезной болезни. С полным правом вы можете спросить меня,

отчего не избавлю я эту нежную женщину от ужасного пребывания в здешних

местах, от этой дикой беспорядочной охотничьей жизни? Назовите это

слабостью, - все равно, я не могу оставить ее одну. В непрестанной тревоге я

был бы не способен ни к какому важному занятию, ибо знаю: ужасные видения

всевозможных бед, случившихся с ней и повергших в смятение ее душу, не

покидали бы меня ни в лесу, ни в удобной зале. А потом, я полагаю, что

слабой женщине как раз здешний образ жизни может послужить вместо

укрепляющей железистой ванны. Поистине, морской ветер, по-своему славно

завывающий в сосновом лесу, глухой лай догов, дерзкие и задорные переливы

рогов должны были одержать верх над расслабляющим томным бренчанием на

клавикордах, на которых зазорно играть мужчине, но вы возымели намерение

упорно мучить мою (*62) жену и довести ее до смерти. - Барон сказал все это,

возвысив голос и дико сверкая очами.

Кровь бросилась мне в голову, я сделал порывистое движение рукой в

сторону барона, я хотел заговорить, но барон не позволил мне раскрыть рта.

- Я знаю, что вы намерены сказать, - начал он снова, - знаю и повторяю:

вы были на пути к тому, чтобы уморить мою жену, в чем я вас, однако, не

упрекаю, хотя вы и понимаете, что я должен всему этому положить конец.

Словом, вы экзальтируете мою жену своею игрою и пением. И, когда она

блуждает без руля и ветрил по бездонному морю обманчивых сновидений и

предчувствий, навеянных на нее злыми чарами вашей музыки, вы толкаете ее в

бездну своим рассказом о зловещем призраке, дразнившем вас там, наверху, в

судейской зале. Дед ваш ничего не скрыл от меня, но я прошу вас, поведайте

мне снова все, что вы видели и не видели, - слышали, чувствовали,

подозревали.

Я собрался с духом и спокойно рассказал все, что было, от начала до

конца. Барон лишь время от времени прерывал меня возгласами удивления. Когда

я дошел до того, как мой дед с благочестивым мужеством ополчился против

наваждения и заклял его строгими словами, барон сложил руки, молитвенно

поднял их к небу и с воодушевлением воскликнул:

- Да, ангел-хранитель нашей семьи! Его бренные останки должны будут

покоиться в склепе наших предков!

Я кончил.

Скрестив руки, барон расхаживал по комнате и бормотал как бы про себя:

" Даниель, Даниель, что делаешь ты здесь в этот час! "

- Итак, больше ничего, господин барон? - громко спросил я, сделав вид,

что хочу удалиться.

Барон словно очнулся от сна, дружески взял меня за руку и сказал:

- Да, любезный друг, жену мою, которую вы без умысла так жестоко

потрясли, вы же должны и вылечить - только вы один можете это сделать.

Я чувствовал, что лицо мое запылало, и если бы стоял против зеркала,

то, нет сомнения, увидел бы в нем весьма озадаченную преглупую рожу. Барон,

казалось, тешился моим смущением; он пристально глядел мне в глаза и

улыбался с поистине коварной иронией. (*63)

- Да как же, ради всего на свете, мне это сделать? - наконец

пробормотал я запинаясь.

- Ну, ну, - перебил меня барон, - у вас будет не такая уж опасная

пациентка. Теперь я всецело полагаюсь на ваше искусство. Баронесса вовлечена

в волшебный круг вашей музыки, внезапно вырвать ее из него было бы жестоко и

безрассудно. Продолжайте ваши занятия музыкой. Всякий вечер вы будете

желанным гостем в покоях моей жены. Но только переходите постепенно к музыке

все более сильной, искусно соедините веселое с серьезным. А главное, почаще

повторяйте свою историю о странном наваждении. Баронесса привыкнет к ней,

она забудет, что призрак блуждает в этих стенах, и от всей истории останется

впечатление не больше, нежели от всякой другой волшебной сказки в

каком-нибудь новомодном романе или книге о привидениях. Вот что должны

будете вы сделать, любезный друг! - С этими словами барон отпустил меня и

удалился.

Я был внутренне уничтожен, я был низведен до роли ничтожного глупого

мальчика. Я безумец, возомнивший, что в его груди могла шевельнуться

ревность; он сам посылает меня к Серафине: он видит во мне лишь послушное

орудие, которое можно употребить и бросить, когда ему заблагорассудится! За

несколько минут до того я страшился барона, во мне было глубоко затаено

сознание собственной виновности, но виновность эта дала мне несомнительно

почувствовать высшее, более прекрасное бытие, для которого я уже внутренне

созрел; и вдруг все поглотила ночная тьма, и я увидел лишь сумасбродного

мальчишку, возомнившего в детском самообольщении, будто бумажная корона,

которую он напялил себе на голову, и впрямь золотая. Я поспешил к деду; он

уже ожидал меня.

- Ну, тезка, куда это ты запропастился? - спросил он, завидев меня.

- Говорил с бароном, - тихо и торопливо проговорил я, не глядя на

старика.

- Тьфу ты пропасть! - воскликнул старик, словно удивившись.- Тьфу ты

пропасть, я так и думал. Тезка, барон, конечно, вызвал тебя на дуэль? -

Раскатистый смех, которым тотчас же разразился мой дед, показал мне, что и

на сей раз он, как всегда, видит меня насквозь. (*64)

Я закусил губу, не посмев ему перечить, ибо хорошо знал, что он только

того и ждет, чтобы осыпать меня градом насмешек, уже вертевшихся у него на

языке.

Баронесса вышла к столу в нарядном утреннем капоте, который

ослепительной своей белизной мог поспорить с только что выпавшим снегом. Вид

у нее был измученный и усталый, но когда она, заговорив тихо и мелодично,

подняла темные глаза свои - из мрачного их пламени блеснуло сладостное

нетерпеливое томление и легкий румянец пробежал по лилейно-бледному ее лицу.

Еще никогда не была она так прекрасна! Но кто предвидит все

сумасбродства юноши, чья кровь кипит в голове и сердце? Горечь затаенной

досады, возбужденной во мне бароном, я перенес на баронессу. Все казалось

мне безбожной мистификацией, и вот я решил доказать, что рассудок мой

находится в добром здравии и я наделен проницательностью свыше всякой меры.

Словно капризное дитя, удалялся я от баронессы и ускользнул от

преследовавшей меня Адельгейды, так что я, как того и хотел, занял старое

свое место в самом конце стола между двумя офицерами, с которыми и принялся

изрядно бражничать. За десертом мы беспрестанно чокались, и, как случается

со мной при таком расположении духа, я был необыкновенно весел и шумлив.

Слуга поднес мне тарелку, где лежало несколько конфет, промолвив: " От

фрейлейн Адельгейды". Я взял и тотчас приметил, что на одной конфете

серебряным карандашиком было нацарапано: " А Серафина? " Кровь закипела в моих

жилах, я взглянул на Адельгейду; она посмотрела на меня с чрезвычайно хитрым

и лукавым видом, взяла стакан и сделала мне знак легким наклонением головы.

Почти невольно я еле слышно пробормотал: " Серафина", - взял стакан и одним

духом осушил его. Взор мой был устремлен к Серафине, я заметил, что и она в

эту минуту выпила свой стакан и ставила его на стол - взоры наши

встретились, и какой-то злорадный демон шепнул мне на ухо: " Несчастный, -

ведь она любит тебя! " Кто-то из гостей встал и, следуя северному обычаю,

провозгласил здоровье хозяйки дома, - стаканы ликующе зазвенели. Восторг и

отчаяние разрывали мое сердце, вино горело во мне, все закружилось вокруг

меня; казалось, я должен был на глазах у всех броситься к ее ногам и

испустить дух! " Что с вами, приятель? " Вопрос моего соседа образумил меня,

но Серафина исчезла. Встали из-за (*65)стола. Я хотел удалиться, но

Адельгейда задержала меня, она говорила бог весть о чем - я не слышал ее, я

не понимал ни слова. Она взяла меня за руки и с громким смехом крикнула мне

что-то в ухо. Меня словно поразил столбняк - я был нем и недвижим. Помню

только, что наконец я машинально взял из рук Адельгейды рюмку ликеру и

выпил, что я очутился один у окна, что я опрометью бросился вон из залы,

сбежал с лестницы и устремился в лес. Снег валил хлопьями, сосны стонали,

гнетомые бурей; как безумный носился и скакал я по лесу, смеялся и дико

вскрикивал: " Гей! Глядите, глядите, как черт тешится с мальчишкой,

захотевшим отведать запретного плода! " Кто знает, чем кончилось бы мое

исступленное беснование, когда б я вдруг не услышал, что в лесу кто-то

громко кличет меня по имени. Метель меж тем улеглась; из разодранных облаков

светил ясный месяц; я заслышал лай собак и увидел темную фигуру, которая

приближалась ко мне. То был старый егерь.

- Э-ге-ге, дорогой барчук, - начал он, - вы, стало быть, заплутались в

такую вьюгу; господин стряпчий вас ждет не дождется.

Я молча пошел за стариком. Деда я нашел в судейской зале за работой.

- Ты поступил умно, - крикнул он мне, - очень умно поступил, что прошелся

на свежем воздухе, чтобы охладить свой пыл! Не пей так много вина, ты еще

слишком молод. Это негоже.

Я не проронил ни слова и молча сел за письменный стол.

- Да скажи, пожалуйста, любезный тезка, что надобно было от тебя

барону?

Я рассказал все и в заключение объявил, что не намерен браться за

сомнительное лечение, предложенное бароном.

- Да и не придется, - перебил меня старик, - потому что завтра чуть свет

мы отсюда уедем, милый тезка! Так оно и случилось, я больше не видел

Серафины! Едва прибыли мы в К., дедушка стал жаловаться, что трудное

путешествие утомило его, как никогда раньше. Угрюмое его молчание,

прерываемое лишь ворчливыми выходками, свидетельствующими о самом скверном

расположении духа, предвещало возвращение его подагрических припадков.

Однажды меня спешно позвали к (*66)нему; я нашел старика распростертым на

постели, без языка, - его поразил удар; в сведенной судорогой руке было

зажато скомканное письмо. Я узнал почерк эконома из Р...зиттена, но был в

таком большом горе, что не посмел взять письмо из рук деда; я не сомневался

в скорой его кончине. Но, прежде чем пришел лекарь, в жилах моего деда

забилась кровь, и на удивление кряжистая натура семидесятилетнего старика

поборола смертельный приступ; в тот же день лекарь объявил, что он вне

опасности.

Зима в том году была суровее, чем когда-либо, за ней пришла

непогодливая хмурая весна, так что не столько постигший его удар, сколько

усилившаяся от дурного климата подагра надолго приковала его к одру болезни.

Старик решил удалиться от дел. Он передал свой нотариат другому стряпчему, и

таким образом я потерял всякую надежду когда-нибудь снова попасть в

Р...зиттен. Старик принимал только мой уход; только я один занимал его

рассказами, мог развеселить его. Но даже в те часы, когда он не чувствовал

боли и к нему возвращалась прежняя его веселость, когда не было недостатка в

соленых шутках, даже когда мы заводили речь о приключениях на охоте и я с

минуты на минуту ожидал, что речь зайдет о моем геройском подвиге, как я

охотничьим ножом уложил свирепого волка, - ни разу, ни разу не вспомнил он о

нашем пребывании в Р...зиттене, и всякий поймет, что я по совершенно

естественной робости остерегался наводить его как раз на эту тему. Мои

горестные заботы, мое беспрестанное попечение о старике заслонили в моем

воображении образ Серафины. Но как только дед мой стал поправляться, со все

большей живостью вспоминалась мне ослепительная минута в покоях баронессы,

озарившая меня, как светлая, навсегда зашедшая для меня звезда. Случай снова

пробудил всю испытанную мною муку и в то же время поверг меня в ледяной

ужас, словно явление из мира духов. Когда я однажды вечером открыл сумку для

писем, бывшую со мною в Р...зиттене, из вороха бумаг выпал темный локон,

перевитый белою лентою; я тотчас узнал волосы Серафины. Но когда я стал

рассматривать ленту, то ясно увидел на ней след от капли крови. Быть может,

Адельгейда, в одну из минут безумного беспамятства, овладевшего мною в

последний день тамошнего пребывания, и сумела подсунуть мне этот сувенир, но

(*67)откуда эта капля крови? Она вселила в меня предчувствие чего-то

ужасного и возвела этот почти буколический залог в жуткое напоминание о

страсти, за которую, может быть, заплачено драгоценной кровью сердца. Это

была та самая белая лента, что беспечно трепетала возле меня, когда я первый

раз сидел рядом с Серафиной; и вот теперь темная сила сделала ее вещей

приметой смерти. Нет, не следует юноше играть оружием, всей опасности

которого он не разумеет!

Наконец отшумели весенние грозы, лето утвердилось в своих правах, и

если прежде стояли нестерпимые холода, то теперь, в начале июля, стала

донимать нестерпимая жара. Дед заметно окреп и начал, по своему прежнему

обыкновению, выходить гулять в сад, расположенный в предместье. Однажды

тихим теплым вечером сидели мы в благоуханной жасминовой беседке, старик был

необыкновенно весел и притом без саркастической иронии, а необычно кроток,

почти что мягкосердечен.

- Тезка, - заговорил он, - не знаю, что это нынче со мною, мне как-то

особенно хорошо, чего давненько не бывало; меня словно проницает всего

электрической теплотой. Сдается мне: это предвещает близкую кончину.

Я старался отвлечь его от таких мрачных мыслей.

- Оставь, пожалуйста, тезка, - сказал он, - я уже не жилец на этом свете,

а мне еще надлежит исполнить перед тобой одну обязанность! Вспоминаешь ли ты

иногда осень, проведенную нами в Р-зиттене?

Вопрос старика словно молния поразил меня, но, прежде чем я собрался

ответить, он продолжал:

- Небу было угодно, чтобы ты необычным образом появился там и против

всякой воли был впутан в сокровенные тайны этого дома. Теперь пришло время

узнать тебе все. Нередко доводилось нам, тезка, говорить о таких вещах,

которые ты скорее предчувствовал, нежели постигал. Природа символически

представляет круг человеческой жизни в чередовании времен года. Так говорят

все, но я рассуждаю об этом иначе. Весенние туманы застилают, летние

испарения покрывают дымкой, и только в чистом эфире осени явственно виден

далекий ландшафт, пока наконец все земное бытие не скроется во мраке зимы. Я

полагаю, что только в ясновидении старости отчетливо раскрывается господство

непостижимых сил. Старости дозволено узреть обетованную землю, куда

начинается странствование после временной нашей (*68) смерти. Как ясно

представляется мне теперь темное предопределение, тяготеющее над тем домом,

с коим я был связан узами более крепкими, нежели те, что дает родство. С

какою стройностью открывается все умственным моим очам. Однако ж, как бы

отчетливо ни предстало все это моему взору, я не в силах изъяснить тебе

словами самое существенное, да и язык человеческий не сможет этого сделать.

Выслушай, сын мой, то, что я сумею пересказать тебе лишь как

достопримечательную историю! Глубоко запечатлей в сердце своем, что

таинственные отношения, в которые ты, быть может, и не по своей воле

отважился вмешаться, могли погубить тебя! Однако ж!.. Это все миновало!

Историю Р...зиттенского майората, которую поведал мне мой дед, я храню

в своей памяти так верно, что могу пересказать ее почти теми же словами (он

говорил о самом себе в третьем лице), как слышал от него самого.

В бурную осеннюю ночь 1760 года всю челядь Р...ттена пробудил ужасающий

удар; казалось, обширный замок рушится, превращаясь в груду развалин. В

мгновение ока все повскакали с постелей, зажгли свечи, запыхавшийся

дворецкий с помертвевшим от испуга и ужаса лицом прибежал с ключами; но

каково было удивление всех, когда среди мертвой тишины, в которой жутким

эхом отзывался каждый шаг и разносился визгливый скрип с трудом отпираемых

замков, прошли по неповрежденным коридорам и залам. Нигде не заметно было ни

малейшего разрушения. Мрачное предчувствие зародилось в душе старого

дворецкого. Он поднялся наверх в большую рыцарскую залу, где рядом, в

боковом покое, обыкновенно спал Родерих фон Р., когда занимался

астрономическими наблюдениями. Между дверями этого покоя и другого,

соседнего с ним, была проделана дверца; через нее тесным переходом попадали

прямо в астрономическую башню. Но едва Даниель (так звали дворецкого)

отворил эту дверцу, как буря с отвратительным воем и свистом засыпала его

щебнем и мусором, так что он в ужасе отпрянул и, выронив подсвечник, отчего

все свечи с треском погасли, громко вскричал:

" Боже праведный! Барона задавило! " В ту же минуту послышались жалобные

вопли, доносившиеся из опочивальни барона. Даниель застал там всех остальных

слуг, (*69)собравшихся вокруг тела своего господина. Они нашли его сидящим в

большом изукрашенном резьбой кресле, одетым тщательно и богаче

обыкновенного, со спокойной серьезностью на неповрежденном лице, словно он

отдыхал после важных трудов. Но то была смерть, в которой он обрел

успокоение. Когда занялся день, увидели, что верх башни обвалился; большие

каменные плиты проломили потолок и пол астрономической обсерватории и вместе

с толстыми балками с удвоенной силой рухнули на нижние своды, пробили их,

увлекая за собой часть замковой стены и узкой лестницы. Из залы нельзя было

ступить ни шагу за маленькую дверцу, не подвергая себя опасности провалиться

в пропасть, по крайней мере на восемьдесят футов.

Старый барон предвидел свою смерть почти час в час и известил о том

своих сыновей. И вот уже на другой день в Р...зиттен прибыл старший его сын,

а тем самым владелец майората барон Вольфганг фон Р. Получив роковое письмо

и полагаясь на предчувствие своего старого отца, он тотчас покинул Вену, где

как раз находился, путешествуя, и поспешил в Р...зиттен.

Дворецкий обил черной материей большую залу и положил старого барона в

том самом платье, в каком он был найден, на великолепную парадную постель,

расставив вокруг высокие серебряные подсвечники с горящими свечами.

Вольфганг безмолвно взошел по лестнице, вступил в залу и остановился возле

тела отца. Так стоял он, скрестив руки на груди, и, насупив брови, мрачно и

оцепенело смотрел на бледное лицо отца. Он был похож на статую, ни единой

слезы не проронили его очи. Наконец он почти судорожно простер к мертвецу

дрожащую правую руку и глухо пробормотал: " Неужто звезды принудили тебя

сделать несчастным сына, которого ты так любил? " Заложив руки за спину и

отступив несколько назад, барон возвел очи и, смягчив голос, почти

растроганно сказал: " Бедный обманутый старик! Вот и кончился масленичный

карнавал с его мишурными обольщениями. Теперь ты познаешь, что здешнее

скудно отмеренное нам достояние не имеет ничего общего с надзвездным миром.

Какая воля, какая сила простирает свою власть за гробом? " - Барон умолк на

несколько секунд, потом вскричал с горячностью: " Нет, нет, ни единой крупицы

своего земного счастья, на которое ты посягаешь, я не отдам в угоду твоему

(*70)упрямству", - и с этими словами он вынул из кармана сложенную бумагу и,

взяв ее двумя перстами, высоко поднял к стоявшей у изголовья покойника

горящей свече. Занявшись от свечи, бумага ярко вспыхнула, и, когда отблеск

пламени затрепетал на лице умершего, казалось, мускулы его зашевелились и

старик беззвучно вымолвил какие-то слова, так что стоявших поодаль слуг

объяли страх и оторопь. Барон спокойно кончил свое дело и тщательно затоптал

последний клочок бумаги, который уронил горящим на пол. Потом еще раз бросил

на отца мрачный взор и торопливыми шагами вышел из залы.

На следующий день Даниель доложил барону о недавнем обвале башни и с

чрезвычайным многословием описал, как все обстояло в ту ночь, когда опочил

его блаженной памяти старый господин, заключив тем, что было бы весьма

уместно тотчас же приступить к восстановлению башни, ибо когда она еще

больше разрушится, то весь замок, хотя и не обвалится, но может потерпеть

большое повреждение.

- Восстановить башню? - набросился барон на старого слугу, гневно

сверкая очами.- Восстановить башню? Никогда! Разве ты не видишь? - продолжал

он более спокойно.- Разве ты не видишь, что башня не может обрушиться просто

так, без особой к тому причины? Что, ежели мой отец сам пожелал уничтожить

это зловещее место, где он волхвовал по звездам? Что, ежели он сам придумал

такое устройство, чтобы в любое время, когда он того пожелает, произвести

обвал башни и таким образом разрушить все, что в ней находилось? Но что бы

там ни было, по мне, обвались хоть весь замок! Неужто ты думаешь, что я

забьюсь в это диковинное совиное гнездо? Нет! Мне послужит примером мудрый

предок, что заложил в прекрасной долине фундамент нового замка.

- Так, значит, - растерянно пробормотал Даниель, - верные старые слуги

принуждены будут взять страннический посох!

- Разумеется, - возразил барон, - я не допущу, чтобы мне служили

немощные старики, еле держащиеся на ногах; но я никого не прогоню. И не

трудясь вам придется по нутру даровой хлеб.

- Меня, - воскликнул горестно старик, - меня, главного дворецкого,

оставить без всякого дела!

(*71)Тут барин, намеревавшийся было уходить и стоявший к дворецкому

спиной, вдруг оборотился и, весь побагровев от гнева, подступил к нему,

грозя кулаком и закричав ужасающим голосом:

- Тебя, старого лицемерного негодяя, пособника моего отца во всяческой

чертовщине, какой вы занимались там, на башне, тебя, который как вампир

присосался к его сердцу и, быть может, предательским образом воспользовался

безумием старика, чтобы вселить в него адское решение, приведшее и меня на

край пропасти, - тебя следовало бы вышвырнуть как шелудивого пса!

Старый слуга, повергнутый в трепет столь ужасной речью, опустился на

колени у самых ног барона, и тот, быть может, невольно, как это бывает в

гневе, когда тело машинально повинуется мысли и мимикою выражает помыслы, - с

последними словами поднял ногу и так сильно пнул старика в грудь, что он,

глухо застонав, повалился на пол. С трудом поднявшись на ноги, он испустил

странный воющий вопль, подобный крику насмерть раненного зверя, и пронизал

барона взглядом, в котором горело бешенство и отчаяние. Кошелек с деньгами,

что бросил ему уходя барон, старый дворецкий оставил на полу нетронутым.

Меж тем собрались жившие по соседству ближайшие родственники покойного,

тело старого барона с большой пышностью перенесли в фамильный склеп под

церковью в Р...зиттене, и вот, когда приглашенные гости разъехались, мрачное

расположение духа, казалось, оставило нового владельца майората и он весьма

охотно стал хозяйничать в доставшемся ему имении. Вместе с Ф., стряпчим

старого барона, которого Вольфганг утвердил в должности и облек полным своим

доверием после первой же с ним беседы, он составил подробную роспись доходов

майората и рассчитал, какую часть их можно употребить на всякого рода

улучшения и на постройку нового здания. Стряпчий полагал, что старый барон

не мог проживать всего годового дохода и, так как в его бумагах было найдено

всего лишь несколько банковых билетов на незначительную сумму, а в железном

ларе немного более тысячи талеров наличными, - то, верно, где-нибудь должны

быть еще спрятаны деньги. Кто мог знать об этом, как не Даниель, который, с

присущими ему строптивостью и непокорством, быть может, только и ждал, чтобы

его спросили. Барон был немало (*72)озабочен, что Даниель, которого он

жестоко оскорбил, не столько из корысти, - ибо на что ему, бездетному

старику, желавшему окончить свои дни в родовом замке Р...зиттена, такая

груда денег, -сколько из мести за понесенную обиду, скорее сгноит где-нибудь

сокрытое сокровище, нежели объявит о нем. Барон поведал стряпчему все

происшествие с дворецким и прибавил, что, по многим дошедшим до него

известиям, один только Даниель поддерживал необъяснимое отвращение старого

барона к своим сыновьям, которых он не желал видеть в Р..зиттенском замке.

Стряпчий объявил все эти известия совершенным вымыслом, ибо во всем свете ни

одно человеческое существо не было способно хоть на йоту отклонить, а тем

более направить решения старого барона; но, впрочем, он взял на себя труд

выведать у Даниеля тайну сокровища, скрытого в каком-нибудь укромном месте.

Но этого не понадобилось, ибо, едва только стряпчий приступил к нему,

сказав: " Как же это так вышло, Даниель, что старый барон оставил так мало

наличными? " - тот с отвратительной усмешкой ответил:

- Вы разумеете, господин стряпчий, ту жалкую пригоршню талеров, что вы

нашли в маленьком ларце? Остальное ведь хранится в тайнике подле спальни

старого господина барона! Но самое лучшее, - и тут его усмешка превратилась

в омерзительный оскал, а в глазах засверкали кровавые огни, - но самое

лучшее: много тысяч золотых - погребено там, внизу, под щебнем!

Стряпчий тотчас позвал барона, все пошли в спальню, и в одном углу

Даниель сдвинул панель, под которой показался замок. И, когда барон, не

сводя алчных взоров с блестящего замка, вытащил из кармана огромную связку

ключей и, громыхая ими, стал примерять, Даниель выпрямившись и с какой-то

глумливой гордостью смотрел на барона, наклонившегося, чтобы лучше

разглядеть скважину. С помертвевшим лицом, дрожащим голосом он проговорил:

- Коли я собака, высокочтимый господин барон, то у меня и верность

собачья! - И он подал барону сверкающий стальной ключ; тот с торопливой

алчностью схватил его и без особого труда отпер дверь. Они вошли в маленькую

низенькую сводчатую кладовую, где стоял большой железный ларь с поднятой

крышкой. На груде мешков с монетами лежала записка. Старый барон своим (*74)

хорошо знакомым старинным размашистым почерком писал:

" Сто пятьдесят тысяч имперских талеров старыми фридрихсдорами,

сбереженные из доходов майоратного поместья Р...зиттен, каковая сумма

назначена на постройку замка. Далее надлежит владельцу майората, который

наследует мне, из сих денег поставить на высоком холме, что к востоку от

старой замковой башни, кою он найдет обвалившеюся, высокий маяк на пользу

мореплавателям и велеть зажигать его еженощно.

Р...зиттен, в ночь на Михайлов день 1760 года.

Родерих, барон фон Р."

Барон, подняв один за другим несколько мешков и роняя их обратно в

ларь, тешился глухим звоном золота, потом, быстро обернувшись к дворецкому,

поблагодарил его за верность, уверяя, что только клеветническая болтовня

была тому причиной, что сперва он столь дурно с ним обошелся. Старик не

только останется в замке в прежней должности дворецкого, но ему будет

положено двойное жалованье.

- Мне надлежит сполна вознаградить тебя за бесчестье, - хочешь золота -

возьми один из этих мешков! - так заключил свою речь барон; потупив глаза он

стоял перед стариком и указывал рукой на ларь, к которому он снова подошел,

оглядывая мешки. Лицо старого дворецкого вдруг запылало, и он испустил тот

ужасный воющий стон насмерть раненного зверя, как и недавно, о чем барон уже

рассказал стряпчему, и тот содрогнулся, ибо ему послышалось, что старик

процедил сквозь зубы: " Кровь за золото! " Барон, погруженный в созерцание

своих сокровищ, ровно ничего не заметил! Даниель, трясясь всем телом, как от

судорожного озноба, с наклоненной головой и смиренным видом приблизился к

своему господину, поцеловал у него руку и, утирая платком глаза, словно на

них были слезы, плаксивым голосом сказал:

- Ах, досточтимый, милостивый барон, на что мне, бедному, бездетному

старику, золото? Но вот двойное жалованье я приму с радостью и буду

отправлять свою должность рачительно и неусыпно!

Барон, не обратив особого внимания на слова дворецкого, опустил тяжелую

крышку, так что загремела и (*75) загрохотала вся кладовая, и, замкнув ларь,

осторожно вынул ключ, бросив скороговоркой:

- Ну, хорошо, хорошо, старик!.. Но ты ведь еще говорил, - начал барон,

когда все уже вернулись в залу, - ты говорил о множестве золотых монет,

погребенных там, под развалинами башни?

Старик молча подошел к маленькой дверце и с трудом отпер ее. Но стоило

ему распахнуть створку, как в залу вихрем ворвалась густая снежная пороша;

вспугнутый ворон, крича и каркая, залетал из угла в угол, бился черными

крыльями в окно и, найдя опять открытую дверь, низвергся в бездну... Барон

ступил шаг в коридор, но, едва заглянув в пропасть, отпрянул назад. " Ужасный

вид - кружится голова! " -пролепетал он и, словно в беспамятстве, упал на руки

стряпчего. Однако ж он тотчас оправился и спросил, устремив на дворецкого

проницательный взор: " А там? " Меж тем старик снова запер дверь и,

навалившись на нее всем телом, тяжко вздыхал и кряхтел, силясь вытащить

исполинский ключ из заржавленного замка. Наконец справившись с этим, он

обернулся к барону и, перебирая в руках большие ключи, сказал со странной

усмешкой:

- Да, там, внизу, тысячи и тысячи - все дивные инструменты покойного

господина, - телескопы, квадранты, глобусы, ночное зеркало - все побито

вдребезги и погребено под балками и камнями.

- Но деньги, наличные деньги, - перебил его барон, - ты говорил о золотых

монетах, старик?

- Я разумел только вещи, - отвечал дворецкий, - которые стоили не одну

тысячу золотых.- Более от него нельзя было ничего добиться.

Барон, казалось, был весьма обрадован, вдруг получив средства, в

которых нуждался, чтобы осуществить свой любимый замысел - построить новый

великолепный замок. Хотя стряпчий полагал, что, согласно воле покойного,

речь могла идти только о подновлении или полной перестройке старого здания,

и, по правде, всякое новое вряд ли могло сравниться с величавым достоинством

и строгой простотой родового замка, однако барон остался при своем

намерении, рассудив, что в подобных распоряжениях, не санкционированных

учредительным актом, можно отступить от воли усопшего. Вместе с тем (*76) он

дал понять, что считает своим долгом позаботиться о благоустройстве своего

местопребывания, Р...зиттена, насколько позволяет климат, почва и

окрестности, ибо предполагает в скором времени ввести сюда как свою любимую

жену существо во всех отношениях достойное любых жертв, как бы велики они ни

были.

Таинственность, с какой барон известил о своем, быть может, уже втайне

заключенном союзе, не дозволила стряпчему пуститься в дальнейшие расспросы,

но, узнав о намерении барона, он успокоился, ибо видел в его жадности к

деньгам уже не подлинную скаредность, а скорее страстное желание заставить

любимую женщину позабыть о своем более прекрасном отечестве, которое она

принуждена будет покинуть. Впрочем, ненасытным или по крайней мере скупым

стяжателем должен был он признать барона, когда тот, роясь в золоте и

разглядывая старые фридрихсдоры, не мог удержаться, чтоб не воскликнуть с

досадой:

- Старый негодяй, верно, утаил от нас самое большое сокровище, но по

весне я велю в моем присутствии разобрать башню.

Приехали зодчие, с которыми барон подробно обсуждал, как лучше всего

возвести строение. Он отвергал один чертеж за другим; не было архитектурного

замысла, который бы казался ему достаточно богатым и великолепным. И вот он

принялся сам рисовать, и это занятие, беспрестанно представляя его очам

солнечно-светлый образ счастливого будущего, наполнило его веселием и

радостью, нередко переходившими в шаловливую резвость, которую он сумел

сообщить и другим. По крайней мере его щедрость, его широкое гостеприимство

опровергали всякое подозрение в скупости. Казалось, и Даниель совершенно

забыл о нанесенном ему бесчестье. Смиренно и покорно держал он себя при

бароне, который, вспоминая о погребенных сокровищах, часто следил за ним

недоверчивым взором. Но что всех приводило в удивление: старик молодел день

ото дня. Быть может, скорбь о старом господине глубоко сокрушала его и

только теперь стала утихать; также причиной этого могло быть и то, что ему

не приходилось, как прежде, проводить на башне холодные ночи без сна и он

получал лучшую пищу и доброе вино, сколько пожелает; но, что б там ни было,

старик теперь казался крепким мужчиной, краснощеким и плотным, ходил твердой

поступью (*77) и громко смеялся, когда случалась какая-нибудь потеха.

Веселая жизнь в Р...зиттене была нарушена приездом человека, который,

по всей видимости, не мог быть тут лишним. Это был младший брат Вольфганга,

Губерт; увидев его, Вольфганг смертельно побледнел и громко воскликнул:

- Несчастный, что здесь тебе надобно?

Губерт бросился к нему с объятиями, но тот схватил его и повлек за

собою в дальний покой, где они затворились. Несколько часов провели они

вместе, наконец Губерт вышел весьма расстроенный и велел подавать лошадей.

Ф. заступил ему дорогу, Губерт хотел пройти, но стряпчий, движимый

предчувствием, что как раз сейчас можно положить конец смертельному раздору

братьев, просил его повременить хоть несколько часов; и тут как раз вошел

барон, громко крикнув:

- Оставайся, Губерт! Ты одумаешься!

Взор Губерта просветлел; он обрел спокойствие и, торопливо сбросив

богатую шубу, которую подхватил слуга, взял стряпчего под руку и,

направляясь с ним в комнаты, с насмешливой улыбкой сказал:

- Итак, владелец майората все же склонен терпеть меня здесь.

Стряпчий предполагал, что теперь должно разрешиться несчастное

недоразумение, которое могла питать только разлука. Губерт взял железные

щипцы, стоявшие возле камина и, колотя ими по суковатому дымящемуся полену и

поправляя огонь, заметил:

- Видите ли, господин стряпчий, я человек добросердечный и пригоден ко

всякой домашней работе. Но Вольфганг начинен странными предрассудками и к

тому же мелочный скряга!

Ф. нашел неуместным проникать далее в отношения братьев, тем более что

лицо Вольфганга, его поведение, его голос с полной ясностью обличали душу,

терзаемую всеми возможными страстями.

Чтобы узнать решение барона по какому-то делу, касающемуся майората,

стряпчий поздним вечером пошел в его покой. Он застал барона в совершенном

расстройстве, расхаживающего большими шагами по комнате, заложив руки за

спину. Заметив наконец стряпчего, ба(*78)рон остановился, взял его за руку

и, мрачно глядя ему в глаза, сказал прерывающимся голосом:

- Мой брат приехал. Знаю, - продолжал он, едва Ф. успел раскрыть рот, -

знаю, что вы собираетесь сказать. Ах, вам ничего не известно. Вы не знаете,

что мой несчастный брат - да, только несчастным назову я его, - подобно злому

демону, всюду заступает мне дорогу и возмущает мой покой. Не он причиною,

что я не впал в несказанную нужду; он приложил к тому все старания, но это

было не угодно небу. С тех пор как стало известно об учреждении майората, он

преследует меня смертельной ненавистью. Он завидует моему имению, которое в

его руках пошло бы прахом. Он самый безумный расточитель на всем свете. Его

долги намного превышают половину того состояния, которое ему достанется в

Курляндии; и вот, преследуемый кредиторами, которые его замучили, он спешит

сюда и клянчит денег.

" А вы, брат, ему отказываете! " - хотел перебить его Ф., но барон,

выпустив его руку и отступив на шаг, громко и порывисто воскликнул:

- Постойте! Да, я отказываю! Из доходов майората я не могу и не буду

раздаривать ни одного талера! Но сперва выслушайте, какое предложение сделал

я понапрасну этому сумасброду всего несколько часов назад, а потом уж судите

о моем чувстве долга. Имение в Курляндии, которое подлежит разделу, как вы

знаете, довольно значительно, я хотел отказаться от своей части, но только в

пользу его семьи. Губерт женился в Курляндии на красивой бедной девушке. Она

родила ему детей и бедствует теперь с ними. Имением надлежит управлять,

назначив из доходов необходимые деньги ему на содержание, а кредиторов

удовлетворить, учинив с ними полюбовную сделку. Но что ему спокойная и

безмятежная жизнь! Что ему до жены и детей! Деньги подавай ему, наличные

деньги, большими кушами, чтобы он мог с беспутным легкомыслием их

проматывать. Неведомо какой демон открыл ему тайну ста пятидесяти тысяч

талеров; он требует из них половину, утверждая с присущим ему

безрассудством, что деньги эти не принадлежат к майорату, а должны быть

признаны свободным имуществом. Я откажу и должен отказать ему в этом, но

меня томит предчувствие, что он в душе замышляет мою погибель!

(*79)Как ни старался стряпчий, который, не будучи посвящен в близкие

отношения братьев, вынужден был прибегнуть к общеизвестным и довольно

плоским моральным рассуждениям, разуверить барона в его подозрениях, однако

все было тщетно. Вольфганг поручил ему переговорить со злобным и

корыстолюбивым Губертом. Ф. исполнил это со всяческой осторожностью, на

какую только был способен, и немало обрадовался, когда Губерт наконец

объявил ему:

- Ну, так и быть, я принимаю предложение владельца майората, но только

с условием: пусть он мне тотчас же отсчитает в задаток тысячу фридрихсдоров

наличными, ибо я, по жестокости моих кредиторов, могу навсегда потерять

честь и доброе имя, и пусть разрешит мне время от времени жить в прекрасном

Р...зиттене у добросердечного брата.

- Никогда! - воскликнул барон, когда Ф. воротился с предложением

Губерта. - Никогда не позволю я ему хоть минуту пробыть в моем доме после

того, как привезу сюда жену! Подите, дорогой друг, скажите этому смутьяну,

что он получит две тысячи фридрихсдоров, и не в задаток, нет, - в подарок,

только пусть уедет, поскорее уедет!

Тут стряпчий догадался, что барон уже женился без ведома отца и что в

этом браке, должно быть, и кроется причина вражды братьев. Губерт выслушал

стряпчего гордо и спокойно, а когда тот кончил, сказал глухо и угрюмо:

- Я соберусь с мыслями, а пока побуду здесь еще несколько дней.

Ф. старался доказать недовольному, что барон, уступая ему полностью

имение, не принадлежащее к майорату, и впрямь делает все возможное, чтобы

удовлетворить его, и ему, право, не на что пенять, хотя и следует признать,

что всякое установление, которое столь благоприятствует первенцу и

отодвигает на задний план других детей, само по себе может быть ненавистно.

Губерт одним рывком, как человек, который хочет глубоко вздохнуть,

расстегнул жилет сверху донизу, заложил руку за жабо, другою уперся в бок и,

проворно повернувшись на одной ноге, как танцор, резко крикнул:

- Ба! Ненавистное родится из ненависти! -потом разразился громким смехом

и сказал:

- (*80)Как милостиво владелец майората бросает золотые бедному нищему!

Ф. увидел, что о полном примирении братьев не могло быть и речи. К

досаде барона, Губерт надолго расположился в комнатах, которые отвели ему во

флигеле. Заметили, что он часто и подолгу разговаривает с дворецким и даже

иногда ездит с ним травить волков. Впрочем, он редко показывался на глаза и

всячески избегал оставаться наедине с братом, что тому было весьма кстати.

Ф. чувствовал всю тягостность этих отношений и даже должен был в душе

сознаться, что странная и неприятная манера, с какою Губерт все делал и

говорил, была способна отравить всякое удовольствие. Теперь ему стал понятен

ужас, который объял барона, когда он увидел своего брата.

Ф. сидел один в судейской зале, обложенный актами, когда к нему вошел

Губерт, еще более мрачен и спокоен, чем обыкновенно, и почти горестным

голосом сказал:

- Я принимаю последнее предложение брата. Устройте так, чтобы я сегодня

же получил две тысячи фридрихсдоров; ночью я уеду верхом один.

- С деньгами? - спросил Ф.

- Вы правы, -ответил Губерт, -я знаю, что вы хотели сказать, - лишнее

бремя! Так напишите вексель на Исаака Лазаруса в К. Я отправлюсь туда этой

же ночью. Меня выживают отсюда. Старик напустил сюда злых Духов!

- Вы разумеете вашего отца, господин барон? - спросил Ф. с большой

строгостью.

У Губерта задрожали губы, он схватился за стул, чтобы не упасть, но,

быстро оправившись, крикнул:

- Итак, сегодня же, господин стряпчий, - и, пошатываясь, с трудом вышел

из залы.

- Теперь он увидел, что никакие ухищрения не помогут, что ему не

сломить моей непреклонной воли, - сказал барон, выдавая вексель на Исаака

Лазаруса в К. Отъезд враждебно расположенного к нему брата словно снял с

него, Вольфганга, тяжкое бремя; давно не был он так весел, как в тот день за

ужином. Губерт прислал просить извинения, и все были весьма довольны его

отсутствием.

(*81) Ф. жил в одном из отдаленных покоев, окна которого выходили во

двор замка. Ночью он внезапно проснулся; ему показалось, что его пробудил

далекий жалобный стон. Но сколько он ни прислушивался, кругом стояла мертвая

тишина, и он решил, что все это ему почудилось во сне. Но какое-то совсем

особое чувство страха и тревоги овладело им с такою силою, что он не мог

остаться более в постели. Он встал и подошел к окну. По прошествии

некоторого времени ворота замка отворились, и из них вышла какая-то фигура с

зажженною свечой в руках и пересекла замковый двор. Ф. узнал старого Даниеля

и увидел, как тот отворил двери конюшни и вскоре вывел оседланную лошадь.

Тут из темноты выступила другая фигура, закутанная в шубу, в лисьей шапке.

Ф. узнал Губерта, который несколько минут жарко спорил с Даниелем, а потом

удалился. Даниель поставил лошадь обратно в конюшню, запер ее и, воротившись

через двор тем же путем, запер также и ворота. Было очевидно, что Губерт

собирался уехать, но в последнюю минуту переменил намерение. Также очевидно

было, что Губерт находился в каком-то опасном союзе со старым дворецким. Ф.

с нетерпением ожидал утра, чтобы уведомить барона обо всем, случившемся

ночью. В самом деле, следовало вооружиться против умыслов коварного Губерта,

который, в чем стряпчий теперь убедился, еще вчера выдал себя своим

расстроенным видом.

Утром, в тот час, когда барон обыкновенно вставал, стряпчий услышал

беспорядочную беготню, хлопанье дверьми, нестройные голоса и крики. Он вышел

из комнаты; всюду попадались слуги, которые, не обращая на него внимания, с

помертвелыми лицами сновали по лестницам и пробегали мимо из покоя в покой.

Наконец он узнал, что барон пропал и вот уже битый час его тщетно ищут. В

присутствии егеря он лег в постель, а потом, видимо, встал и, надев шлафрок

и туфли, вышел с подсвечником в руках, ибо как раз этих вещей и недоставало.

Гонимый мрачным предчувствием, стряпчий поспешил в роковую залу, боковой

покой которой Вольфганг, так же как и отец, избрал своей опочивальней.

Дверца, что вела на башню, была отворена настежь; объятый глубоким ужасом,

стряпчий громко воскликнул:

" Он разбился и лежит внизу! " Так оно и было. Выпал снег, и сверху

отчетливо можно было увидеть только (*82) оцепеневшую руку, торчавшую из

камней. Прошло много времени, прежде чем рабочим удалось с опасностью для

жизни спуститься по связанным лестницам вниз и поднять на веревках труп. В

смертельной судороге барон крепко ухватил серебряный подсвечник; рука,

которая еще сжимала его, была единственная неповрежденная часть тела,

отвратительно размозженного при падении на острые камни.

Когда тело барона внесли в залу и положили на широкий стол, на том же

самом месте, где всего несколько недель назад покоилось тело старого

Родериха, с несказанным отчаянием в лице стремительно вбежал Губерт.

Сраженный ужасным зрелищем, он завопил: " Брат, бедный мой брат! Нет, я не

молил о том демонов, овладевших мною! " -Стряпчий содрогнулся от этих

предательских слов; ему показалось, что он должен тотчас же броситься на

Губерта, как на братоубийцу. Губерт в беспамятстве рухнул на пол; его

отнесли в постель, но он, как только ему дали укрепляющее лекарство, скоро

оправился. Страшно бледен, с мрачной скорбью в полуугасших глазах, вошел он

в комнату стряпчего и, медленно опустившись в кресло, так как не мог

держаться на ногах от слабости, сказал:

- Я желал смерти брата моего, ибо отец, безрассудно учредив майорат,

оставил ему в наследство лучшую часть. Теперь, когда он столь ужасным

образом обрел свою смерть, я владелец майората, но сердце мое сокрушено, я

никогда не буду счастлив. Я утверждаю вас в должности, вы получаете самые

неограниченные полномочия на управление майоратом, но я не могу тут

оставаться! - Губерт покинул комнату стряпчего и уже через два или три часа

скакал по дороге в К.

По-видимому, несчастный Вольфганг встал ночью и захотел пройти в

смежный покой, где помещалась библиотека. Сонный, он ошибся дверью, открыл

дверцу, что вела на башню, сделал шаг вперед и низринулся в бездну. Но в

этом объяснении все же было много натянутого. Ежели барон не мог уснуть,

ежели он к тому же собирался взять в библиотеке книгу для чтения, то при чем

тут сонливость, а ведь только в этом случае и можно было ошибиться и открыть

дверку на башню. К тому же она была заперта, и отпереть ее стоило большого

труда.

- (*83)Эх! - заговорил наконец егерь барона, Франц, когда Ф. изложил

собравшимся слугам свои соображения, - эх, любезный господин стряпчий, так

просто это не могло стрястись!

- А как же тогда? - спросил стряпчий.

Франц, честный, верный малый, который лег бы в гроб вместе со своим

господином, однако не захотел говорить перед всеми, а отложил до того

времени, когда мог все поведать стряпчему наедине. Ф. узнал, что барон часто

толковал Францу о неимоверных богатствах, погребенных под развалинами, и,

словно наущаемый злым демоном, взяв у Даниеля ключи, он нередко в ночную

пору отворял дверь на башню и с тоскою смотрел в пропасть на мнимые

сокровища. Верно, и в роковую ночь, после того как егерь ушел от него, барон

отправился в башню, и там случилось с ним внезапное головокружение и увлекло

его в пропасть. Даниель, который также был весьма потрясен смертью барона,

предложил замуровать губительную дверь, что тотчас и сделали. Барон Губерт

фон Р., ставший теперь владельцем майората, вскоре совсем переехал в

Курляндию и в Р...зиттен больше не заглядывал. Ф. получил все полномочия,

необходимые для неограниченного управления майоратом. Постройка нового замка

была оставлена, зато старое здание по возможности приведено в исправный вид.

Прошло много лет, прежде чем Губерт в первый раз после смерти

Вольфганга однажды поздней осенью снова посетил Р...зиттен и, запершись с

Ф., провел несколько дней в совещаниях, после чего снова отбыл в Курляндию.

Проездом через К. барон оставил в тамошнем присутственном месте свое

завещание.

В бытность свою в Р...зиттене барон Губерт, по-видимому, совершенно

переменившийся, часто говорил о предчувствии близкой смерти. Оно и в самом

деле сбылось, ибо через год он умер. Сын его, которого также звали Губертом,

поспешно приехал из Курляндии, чтобы вступить во владение богатым майоратом.

За ним последовали мать и сестра. По-видимому, юнец унаследовал все дурные

качества своих предков: с первых же минут пребывания в Р...зиттене он

показал себя гордым, заносчивым, несдержанным, корыстным. Он захотел тотчас

же произвести перемены во всем, что нашел неладным или неудобным, прогнал на

все четыре стороны (*84)повара, собрался прибить кучера, да это ему не

удалось, ибо здоровенный малый возымел дерзость тому воспротивиться; одним

словом, он уже входил в роль строгого владельца майората, когда Ф. твердо и

сурово положил конец его своеволию, объявив ему весьма решительно, что ни

один стул не будет сдвинут с места и ни одна кошка не выгнана из дома, коли

ей здесь живется, до тех пор покуда не распечатают завещания его отца. " Вы

осмелились мне, владельцу майората..." - начал было Губерт. Однако Ф. не дал

договорить раскипятившемуся юноше и, смерив его проницательным взглядом,

сказал:

- Не торопитесь, господин барон. Вы не смеете приступить к управлению,

прежде чем будет открыта духовная; а до тех пор один я тут хозяин и сумею

насилие сломить насилием. Вспомните, что в силу своих полномочий как

исполнитель духовной вашего отца, в силу установленного судом распорядка я

облечен правом воспретить вам пребывание в Р...зиттене и потому советую вам

во избежание неприятностей спокойно вернуться в К.- Судейская строгость и

решительный тон придали надлежащее действие его словам, и вот молодой барон,

изготовившийся налететь не в меру острыми рожками на стойкую твердыню,

почувствовал, что его оружие слишком ненадежно, и почел за лучшее, отступая,

прикрыть свое посрамление насмешливым хохотом.

Прошло три месяца, и настал день, когда согласно воле покойного

надлежало открыть духовную в К., где она хранилась. Кроме судейских, барона

и Ф., в зале суда находился еще какой-то молодой человек весьма благородной

внешности, которого привел Ф. и кого, - так как за борт его сюртука был

заложен лист бумаги, - все сочли за писца стряпчего. Барон Губерт, по

всегдашнему своему обыкновению, едва взглянул на него и нетерпеливо

потребовал, чтобы поскорее покончили с этой нудной и ненужной церемонией без

дальних околичностей и бумагомарания. По его словам, он даже не понимал,

какое отношение может иметь завещание к наследованию по крайней мере

майората, а ежели дело идет о каком-либо особом распоряжении, то будет

зависеть всецело от его воли, принять это во внимание или нет. Барон, бросив

на бумаги рассеянный и сердитый взгляд, удостоверил руку и печать покойного

своего отца и потом, как только секретарь суда принялся читать вслух

ду(*85)овную, стал равнодушно смотреть в окно, небрежно свесив правую руку

через спинку стула, положив левую на судейский стол и барабаня по зеленому

сукну. После короткого вступления покойный барон Губерт фон Р. объявил, что

он никогда не был настоящим владельцем майората, а только управлял им от

имени единственного сына покойного барона Вольфганга фон Р., коего так же,

как и его деда, звали Родерихом; ему-то и должен был по порядку наследования

достаться майорат. Подробнейшие росписи доходов и расходов, а также

наличного состояния и проч. можно найти в оставшихся после него бумагах. Как

сообщил в своей духовной Губерт, барон Вольфганг во время своего путешествия

познакомился в Женеве с девицей Юлией де Сен-Валь и почувствовал такую

сильную к ней склонность, что решил никогда больше не расставаться с нею.

Она была очень бедна, и ее семья хотя и принадлежала к дворянскому, однако

не особенно знаменитому роду. Уже по одному тому он не мог надеяться на

согласие старого Родериха, не щадившего никаких усилий, чтобы всячески

возвысить майорат, однако в письме из Парижа он осмелился открыть старому

барону свою склонность; то, что можно было предвидеть, случилось и на самом

деле, ибо отец решительно объявил, что он сам уже избрал невесту для

владельца майората и ни о какой другой не может быть и речи. Вольфганг,

вместо того чтобы отплыть в Англию, как это ему надлежало, под именем Борна

возвратился в Женеву, где и обвенчался с Юлией, которая по прошествии года

родила ему сына, ставшего после смерти Вольфганга владельцем майората. В

объяснение тому, что Губерт, знавший обо всем этом, так долго молчал и

выдавал себя за владельца майората, приведены были различные резоны,

основанные на давнишнем уговоре его с Вольфгангом, но они казались

недостаточными и придуманными нарочно.

Словно громом пораженный вперил барон неподвижный взгляд в секретаря

суда, который монотонным, сиплым голосом возвещал все эти несчастья. Когда

тот кончил, поднялся стряпчий Ф. и, взяв за руку молодого человека, которого

он привел с собою, обратился с поклоном к присутствующим:

- Честь имею, господа, представить вам барона Родериха фон Р.,

наследственного владельца Р..зиттена.

(*86) Барон Губерт, с затаенной яростью в горящих глазах, посмотрел на

юношу, который словно упал с неба, чтобы лишить его большого майората и

половины свободного имения в Курляндии, потом погрозил ему кулаком и выбежал

из залы, будучи не в силах вымолвить хотя бы одно слово. По приглашению

судей барон Родерих представил письменные свидетельства, долженствовавшие

удостоверить, что он действительно то лицо, за которое себя выдавал. Он

вручил им скрепленную подписями выпись из метрических книг той церкви, где

венчался его отец, в коей удостоверялось, что в означенный день купец

Вольфганг Борн, родом из К., в присутствии поименованных лиц, с

благословения церкви сочетался браком с девицей Юлией де Сен-Валь. Также

было при нем свидетельство о крещении (он был крещен в Женеве как прижитый в

законном браке сын купца Борна и супруги его Юлии, урожденной де Сен-Валь),

различные письма его отца к его матери, давно уже умершей, которые все,

однако ж, были подписаны одною только буквою В.

Стряпчий, насупившись, просмотрел эти бумаги и сказал, порядком

озабоченный: " Ну, бог даст, выйдет".

На другой день барон Губерт фон Р. через посредство одного адвоката,

которого он избрал своим поверенным, сделал представление властям в К., в

коем он требовал не чего иного, как немедленной передачи ему Р...зиттенского

майората. Само собой разумеется, сказал адвокат, что покойный барон Губерт

фон Р. ни посредством завещания, ни иным каким образом не вправе

распорядиться майоратом. Помянутое завещание, следовательно, не что иное,

как написанное и переданное через суд показание, согласно коему барон

Вольфганг фон Р. якобы оставил майорат в наследование своему сыну, который

еще жив, что имеет не большую доказательную силу, нежели всякое другое

свидетельство, а посему не может утвердить в правах предполагаемого барона

Родериха фон Р. Скорее дело самого претендента во время тяжбы доказать свое

якобы существующее наследственное право, которое здесь убедительно

опровергается, и потребовать передачи ему майората, ныне доставшегося,

согласно порядку наследования, барону Губерту фон Р. По смерти отца владение

непосредственно переходит к сыну, и нет никакой надобности объявлять о

(*88)вступлении во владение майоратом, ибо порядок майоратного наследования

не допускает отклонений, следовательно нынешний владелец майората не может

быть отрешен от своих прав в силу притязаний совершенно неосновательных.

Какие причины были у покойного назвать другого наследника майората,

совершенно неважно, следует только заметить, что у него самого, как то в

случае надобности можно будет доказать по оставшимся после него бумагам,

была в Швейцарии любовная связь, и, таким образом, быть может, мнимый сын

его брата на самом деле его собственный сын, рожденный от запретной связи,

коему он, движимый внезапным раскаянием, решил завещать богатый майорат.

Как ни правдоподобны были обстоятельства, указанные в духовной, как ни

возмущал судей особенно заключительный аргумент, в котором сын не

постеснялся возвести на покойного обвинение в преступлении, все же дело в

том виде, как оно было представлено, казалось законным, и только через

неустанные хлопоты Ф. и настоятельные уверения его в том, что в короткое

время будут предъявлены непреложные доказательства, необходимые для

утверждения в правах барона Родериха фон Р., удалось добиться отсрочки в

передаче майората и продления полномочий стряпчего управлять майоратом

впредь до принятия окончательного решения.

Ф. слишком хорошо видел, как трудно ему будет исполнить свое обещание.

Он перерыл все бумаги старого Родериха, не найдя ни малейшего обрывка письма

или записи, где содержалось бы хоть какое-нибудь указание на отношения сына

его Вольфганга с девицей де Сен-Валь. Погруженный в думы, сидел Ф. однажды в

спальне старо