Крошка Ми при сильном увеличении

— Не принимайте близко к сердцу, сударыня, — сказал Фредриксон несколько натянутым тоном.

— Можем Мы начинать или нет? — спросил Король.

— Давай валяй, Ваше Величество, — сказал я.

После паузы, в продолжение которой ревел ревун, к помосту приблизился добровольный духовой оркестр хемулей, и Самодержец под всенародное ликование взошёл на трон. Воцарилась тишина, и он сказал:

— Наш придурковатый древний народ! Настал момент обратиться к вам с несколькими глубокомысленными словами. Взгляните на Фредриксона, Королевского Лейб-изобретателя Сюрпризов. С величайшего из всех них ныне спадает покрывало, дабы он пролетел по суше, по воде и по воздуху! Поразмыслите хорошенько об этом детище дерзновенной мысли, пока вы шныряете в свои лазейки, грызёте, ковыряете, гоношитесь и порете чушь. О вы, мои злосчастные, незадачливые, высочайше любимые верноподданные, мы неустанно ждём от вас великих деяний. Постарайтесь хоть немного покрыть честью и славой ваши холмы, а если это вам не удастся, то хотя бы «Ура!» герою дня!

И народ грянул такое «Ура!», что затряслась земля.

Хемули грянули Королевский Праздничный вальс, и под дождём роз и японского жемчуга Фредриксон вышел вперёд и дёрнул за шнур. Какой момент!

Покрывало соскользнуло с «Марского аркестра».

Но это уже не было наше прежнее речное судёнышко, это был крылатый аппарат из металла, невиданная, чудесная машина! Я было пригрустнул, но тут же увидел нечто, примирившее меня с преображённым судном: его название было выведено ультрамарином, судно по-прежнему называлось «Марской аркестр».

Добровольный духовой оркестр хемулей заиграл гимн Самодержца — он вам, конечно, известен — с припевом: «Вы все удивлены, ха-ха», и Мимла до того растрогалась, что пустила слезу.

Фредриксон натянул фуражку на уши и (по-прежнему под дождём роз и японского жемчуга) вступил на борт корабля в сопровождении членов Нелегальной Королевской Колонии, после чего «Марской аркестр» в мгновение ока закишел детишками Мимлы. — Прошу прощения! — вдруг крикнул Зверок-Шнырок и соскочил по сходням обратно на землю. — Нет, я боюсь! Подняться в воздух? Мне опять станет дурно! — С этими словами он стремглав нырнул в толпу и был таков.

Тут машина задрожала и загудела. Её двери захлопнулись и были наглухо задраены, «Марской аркестр» нерешительно закачался взад и вперёд на помосте. А в следующую секунду он совершил такой отчаянный прыжок, что я кувырнулся на пол.

Когда я набрался духу и выглянул в иллюминатор, мы уже плыли над верхушками деревьев Парка Сюрпризов.

— Он летит! Летит! — воскликнул Супротив ка.

Не нахожу слов описать единственное в своём роде ощущение, охватившее меня, когда я уверился, что парю над землёй. Хоть я и вполне доволен солидностью статей, которыми наделила меня непостижимая судьба, должен признаться, они не приспособлены для парения. А тут я совершенно неожиданно почувствовал себя лёгким и грациозным, словно ласточка, у меня как гора с плеч свалилась, я был быстрый, как молния, и непобедимый. С самого начала мне доставляло тончайшее наслаждение смотреть сверху вниз на всех тех, кто суетился там внизу, на земле, или с боязливым удивлением смотрел вверх, сюда, где был я. Миг этот был дивный, но, к сожалению, слишком краткий.

«Марской аркестр» плавно снизился и заскользил, распуская белые усы пены, по морю, от берега Самодержца.

— Фредриксон! — крикнул я. — Давай ещё полетаем!

Он посмотрел на меня невидящим взором, глаза его были налиты синевой, весь облик отмечен печатью скрытого торжества, какого ему не мог дать никто из нас Он устремил «Марской аркестр» прямо вниз, в морскую пучину.

Корабль наполнился прозрачным зеленоватым светом, мимо иллюминаторов заструились рои пузырьков.

— Идём ко дну, — известила крошка Ми.

Я приплющился носом к стеклу и смотрел в толщу воды. «Марской аркестр» зажёг венок фонарей по средней линии. Они отбрасывали слабый дрожащий свет в морскую тьму.

Меня пробирала дрожь. Повсюду зелёный мрак, ничего больше, мы плыли в вечной ночи и полной пустоте. Фредриксон выключил двигатель, и мы стали опускаться, беззвучно скользя, всё глубже и глубже. Никто не разговаривал — по правде сказать, нам было немножко боязно.

Однако уши Фредриксона стояли торчком от радости, и я увидел на нём новую капитанскую фуражку — украшена она была двумя маленькими серебряными плавниками. В неслыханной тишине я стал мало-помалу различать какой-то шёпот, он делался всё громче и громче. Похоже было, тысячи испуганных голосов вновь и вновь нашёптывают одно-единственное слово: морская собака, морская собака, морская собака. Дорогие читатели, попробуйте прошептать один раз «морская собака», предостерегающе и очень медленно, — это звучит ужасно!

И тут мы различили массу маленьких теней — они выплыли к нам из мрака. Это были рыбы и морские змеи, каждая с фонариком на носу.

— Почему они не зажгли свои фонари? — с удивлением спросила Мимла.

— Наверное, батарейки сели, — сказала её дочь. — Мам, а кто это — морская собака?

Рыбы подплыли совсем близко к «Марскому аркестру» и с интересом стали рассматривать его. Они сплошным кольцом окружили погружающуюся лодку, и мы всё время слышали испуганный шёпот: «Морская собака! Морская собака!»

— Тут что-то не так, — сказал Супротивка. — У меня Предчувствия! Нюхом чую, что они просто не смеют зажечь свои огни. Это надо же — запретить народу зажигать огни, которые он сам носит на голове!

— Ну, мы сгорели, — известила крошка Ми.

Рыбы подплыли ещё ближе, сплошной стеной сгрудились вокруг «Марского аркестра» и таращились на наши фонари.

— А они умеют говорить? — спросил я.

Тут Фредриксон включил свой беспроволочный звукопеленгатор. Прибор посипел с минуту, затем мы услышали тысячекратный жалобный вой: «Морская собака, морская собака! Она подходит всё ближе, и ближе, и ближе… Гаси огни! Гаси огни! Тебя съедят… Сколько у тебя ватт, бедняга кит?»

— Раз должен быть мрак, значит, должен быть мрак, — трезво оценило обстановку моё привидение. — Роковая ночь окутывает погост своими завесами. Чёрные тени кричат с роковыми нотами в голосе.

— Чу! — сказал Фредриксон. — Я что-то слышу…

Мы насторожили уши. Откуда-то издалека донёсся слабый стучащий звук вроде ударов пульса, или нет — вроде шагов, как если бы что-то приближалось гигантскими медленными скачками.

Все рыбы враз исчезли.

— Теперь нас сожрут, — известила крошка Ми.

— Пожалуй, надо бы уложить малышей, — сказала Мимла. — А ну, все марш в постель!

Малыши стали в круг и начали расстёгивать друг дружке пуговицы на спине.

— А ты почитаешь нам?! — закричали малыши.

— Это можно, — сказала Мимла, — На чём мы остановились в прошлый раз?

Малыши в голос затянули: «Это… кровавая… работа… одноглазого… Боба… сказал… полицейский инспектор Твиггс… и… вынул… трёхдюймовый… гвоздь… из… уха… убитого… это… должно… быть… произошло…»

— Ладно, ладно, — сказала Мимла. — Только давайте поторопитесь.

Диковинные шаги-прыжки подошли ещё ближе. «Марской аркестр» беспокойно покачнулся, звукопеленгатор зашипел, словно кошка. Я почувствовал, как ощетинилась у меня холка, и крикнул:

— Фредриксон! Гаси огни!

Но прежде чем нас окружил мрак, мы мельком увидели морскую собаку с наветренной стороны, и промельк этот был совершенно неописуемо ужасен, скорее всего потому, что мы успели получить лишь самое общее представление об этом чудовище. Во мраке моё воображение дополнило остальное, и это было ещё хуже.

Фредриксон тронул машину с места, но, вероятно, он был слишком взволнован, чтобы правильно вести её. Вместо того чтобы всплыть, «Марской аркестр» быстро погрузился и лёг на морское дно.

Тут он пустил в ход свои гусеничные лапы и пополз по песку. Водоросли, словно чьи-то робкие руки, скользили мимо наших окон. В тишине и во мраке слушали мы, как сопит морская собака. Вот она серой тенью высунулась из водорослей.

Глаза у неё были жёлтые, и два ужасных снопа света, словно лучи прожектора, обшарили бока лодки.

— А ну под одеяло! — крикнула Мимла своим детишкам. — И не вылезать, пока не скажу!

С кормы послышался противный скрежет: морская собака начала с руля глубины.

И тут в море пошла кутерьма. «Марской аркестр» приподнялся и рывком перевернулся на спину, водоросли наподобие волос разостлались по морскому дну, вода забурлила, как в водопроводном кране. Нас расшвыряло кого куда, двери шкафов распахнулись, и весь фарфор вылетел оттуда и пустился в пляс вместе с овсянкой, саго и рисом, ботинками детишек Мимлы, вязальными спицами привидения, а табачная банка Супротивки опрокинулась, и это был чистый ужас. А извне, из морского мрака, несся вой, от которого пушок становился дыбом у нас на хвосте.

Затем наступила тишина. Жуткая тишина.

— Люблю летать и совсем не люблю нырять, — откровенно заявила Мимла. — Интересно, сколько детей у меня осталось. Пересчитай их, доченька!

Но едва её дочь начала считать, как чей-то грозный голос воскликнул:

— Ага! Вот вы где, морра побери всю вашу компашку! Семьсот дыр в моей маленькой дыре! Вы рассчитывали укрыться тут, на морском дне? Так, что ли? Не от меня! Не от меня, с кем вы вечно забываете попрощаться!

— Кто это? — воскликнула Мимла.

— А ну-ка отгадай — можно до трёх раз, — ухмыльнулся Супротивка.

Фредриксон зажёг огни, и друнт Эдвард сунул голову под воду и обозрел всю нашу компанию через иллюминатор. Мы с невинным видом ответили взглядами на его взгляд и при этом заметили несколько кусков морской собаки, плавающих вокруг: чуточку хвоста, чуточку усов, а всё остальное было сплошное месиво. Друнт Эдвард ненароком растоптал её.

— Эдвард! Друг милый! — воскликнул Фредриксон.

— Этого мы никогда не забудем, — сказал я. — Ты спас нас в последнюю минуту!

— Поцелуйте дяденьку, дети! — воскликнула Мимла и заплакала от умиления.

— О чём вы? — спросил друнт Эдвард. — Не выпускайте малышей. Они набьются мне в уши. Вы с каждым днём становитесь всё несноснее! Скоро вас даже нельзя будет съесть. Я оттоптал себе все пятки, пока искал вас, а теперь — вечная история! — вы норовите вывернуться и подлизаться!

— Ты стоптал насмерть морскую собаку! — крикнул Супротивка.

— Что-что? — воскликнул друнт Эдвард и аж подскочил на месте. — Неужто я опять кого-то растоптал?! Поверьте, я этого не хотел! И как раз сейчас у меня просто нет средств на похороны… — Он вдруг вспылил и крикнул: — А впрочем, с какой стати вы позволяете вашим паршивым собакам путаться у меня под ногами? Пеняйте на себя!

И друнт Эдвард, глубоко уязвлённый, зашагал по морю по колено в воде. Через некоторое время он обернулся и крикнул:

— Завтра утречком я приду к вам на кофе! И кофе должен быть крепкий!

И тут всё морское дно засветилось.

— Ну, мы ещё раз сгорели, — известила крошка Ми.

Тьма-тьмущая рыб приплыла со всех сторон с зажжёнными фонарями — карманными, судовыми, штормовыми, лампочками накаливания и карбидными лампами. У некоторых торчали бра из каждого уха, и все как одна были вне себя от радости и благодарности.

Совсем недавно такое мрачное, теперь море светилось, словно радуга, синими травяными коврами фиолетовых, красных и оранжевых анемон, а морские змеи становились на голову от радости.

Наше возвращение домой было возвращением с триумфом. Мы пошли галсами вдоль и поперёк всего моря, и нельзя было сказать, что, танцуя, проплывало мимо иллюминаторов — свет моря или свет звёзд. Лишь под утро мы повернули назад к острову Самодержца, и почти все мы были совсем вялыми и хотели спать.

Глава восьмая, в которой я сообщаю об обстоятельствах свадьбы Зверка-Шнырка, бегло касаюсь моей исполненной драматизма встречи с мамой Муми-тролля и, наконец, заношу на бумагу заключительные слова моих мемуаров

В десяти морских милях от берега мы заметили гребную шлюпку, выставившую флаг «Терплю бедствие».

— Это Самодержец! — взволнованно воскликнул я. — Как, по-вашему, может у них быть революция в такой ранний час? — (Пожалуй, это-таки было непохоже на верноподданных Короля.)

— Революция? — переспросил Фредриксон и дал полный вперёд. — Как бы не случилось чего с моим племянником.

— Как живёте, как делишки? — крикнула Мимла, когда мы пристопорили и стали борт о борт с Королевской шлюпкой.

— На нас валятся все шишки! — крикнул в ответ Самодержец. — То бишь всё пошло наперекосяк! Вы должны немедленно вернуться домой!

— Может, это забытые кости наконец-то отомстили за себя? — с надеждой спросило привидение.

— Ваш маленький Зверок-Шнырок наделал делов, — пропыхтел Король и вскарабкался на борт нашей лодки. — Эй, кто-нибудь, позаботьтесь о шлюпке… Мы отправились за вами своей собственной монархической персоной, ибо нисколько не полагаемся на своих верноподданных.

— Зверок-Шнырок?! — воскликнул Супротивка.

— Да, именно Зверок-Шнырок, — сказал Король. — Мы очень любим свадьбы, но Мы просто не можем впустить в пределы королевства семь тысяч скалотяпов и злую тётку!

— Кто же это женится? — заинтересованная, спросила Мимла.

— Мы же сказали! Зверок-Шнырок! — ответил Самодержец.

— Это немыслимо, — сказал Фредриксон.

— Да, да, да, он намерен жениться, и немедленно, — нервозно ответил Самодержец. — На некой Зверке-Соуске… Эй там, кто-нибудь, поддайте ходу… Они, видите ли, моментально пришли в восторг друг от друга, обменялись кольцами, то бишь пуговицами, стали бегать повсюду, словом, потеряли голову, а потом отправили телеграмму своей тётке (хотя, говорят, её съели) и семи тысячам скалотяпов и пригласили их всех на свадьбу! И Мы проглотим Нашу собственную корону, если они не разроют в пух и прах всё королевство! Эй, кто-нибудь, дайте стакан вина!

— Возможно ли, чтобы они пригласили на свадьбу тётку той Хемульши? — спросил я, потрясённый, протягивая Самодержцу стакан с вином.

— Да, да, что-то вроде этого, — мрачно ответил он. — Тётку без пол носа и злую к тому же. Мы любим сюрпризы, но только такие, которые преподносим Мы сами!

Мы приблизились к берегу.

На далеко выдававшемся в море мысу стояли Зверок-Шнырок и Зверок-Соусок и ждали. «Марской аркестр» подошёл к суше, и Фредриксон бросил конец нескольким верноподданным, которые стояли и любовались нами.

— Н-ну!

— Прошу прощения! — воскликнул Зверок-Шнырок. — Я женился.

— На мне, — прошептала Зверок-Соусок и сделала книксен.

— Но Мы же просили вас подождать до после обеда, — взмолился Самодержец. — А теперь прости-прощай, праздник, весёлая свадьба!

— Извините, нам было невмоготу ждать так долго! — возразил Зверок-Шнырок. — Мы в восторге друг от друга!

— О мои дорогие! — воскликнула Мимла, всхлипывая, и ринулась по сходням на берег. — Поздравляю! Она просто прелесть, эта Зверок-Соусок! Поздравьте их, ребяточки, теперь они муж и жена!

— Одна сатана, — сказала крошка Ми.

Тут Снифф прервал Муми-папу. Он вскочил в кровати и сказал:

— Стоп!

— Папа читает о своей юности, — укоризненно сказал Муми-тролль.

— Но также и о юности моего папы, — сказал Снифф с неожиданным достоинством. — Я много слышал о Зверке-Шнырке, но ни слова о некой Зверке-Соуске!

— Я как-то позабыл про неё, — пробормотал Муми-папа. — Она появляется лишь теперь…

— Ты забыл мою маму!!! — крикнул Снифф.

Дверь в спальню открылась, и в неё заглянула Муми-мама.

— Вы ещё не спите? — спросила она. — Мне послышалось, кто-то зовёт маму.

— Это я! — воскликнул Снифф и выскочил из кровати. — Подумать только! Мне все уши прожужжали эти папы, папы, папы, и вдруг я безо всякой подготовки узнаю, должна быть ещё и мама!

— Но ведь это так естественно, — с удивлением сказала Муми-мама. — Насколько я понимаю, у тебя была очень счастливая мама с большой коллекцией пуговиц.

Снифф сурово поглядел на Муми-папу и сказал:

— Вот оно что?!

— С массой коллекций пуговиц! — заверил его Муми-папа. — Камни, раковины, бусы, словом, всё что твоей душеньке угодно! К тому же она была чудо как хороша!

Снифф призадумался.

— О мамах так о мамах, — сказал Снусмумрик. — Как, собственно, обстояло с этой Мимлой? И что, у меня тоже была мама?

— Ну разумеется! — сказал Муми-папа. — И очень симпатичная к тому же.

— Тогда крошка Ми мне родня! — удивлённо воскликнул Снусмумрик.

— Да-да, конечно, конечно, — сказал Муми-папа. — Только не прерывайте меня. Ведь в конце-то концов, это мои мемуары, а не чья-то родословная!

— Можно ему читать дальше? — спросил Муми-тролль.

— Можно, — сказали Снифф и Снусмумрик.

— Спасибо! — с облегчением сказал Муми-папа и продолжил чтение.

Весь день Зверок-Шнырок и Зверок-Соусок принимали свадебные подарки. Наконец банка из-под кофе наполнилась, и пуговицы, камни, ракушки, ручки-шары от шкафов и ещё всякая всячина (чего я просто не в силах перечислить) сложились кучей на вершине горы.

Зверок-Шнырок сидел на всём этом в обнимку со Зверком-Соуском и был на верху блаженства.

— Ужас как хорошо быть женатым, — сказал он.

— Возможно, — сказал Фредриксон. — Но послушай. Обязательно ли приглашать на свадьбу тётку той Хемульши? И скалотяпов?

— Прошу прощения, но скалотяпы очень бы опечалились, если бы не смогли последовать за ней, — сказал Зверок-Шнырок.

— Ох уж эти тётки! — воскликнул я.

— Положа руку на сердце, — откровенно признался Зверок-Шнырок, — я, собственно, не сгораю от жажды свидеться с ней. Но прошу прощения! Меня мучают угрызения совести. Ведь это я высказал пожелание: пусть кто-нибудь будет столь любезен и съест её!

— Гм… — хмыкнул Фредриксон. — А впрочем, в этом что-то есть.

К часу прибытия пакетбота мыс, все пригорки и пляжи были сплошь заполнены верноподданными Самодержца. Его Величество сидел под балдахином на самом высоком холме, готовый дать знак добровольному духовому оркестру хемулей.

Зверка-Шнырка и Зверка-Соуска посадили в свадебную лодку в виде лебедя.

Все были очень возбуждены и обеспокоены, ибо молва о тётке той Хемульши и о том, какой ужасный у неё характер, уже облетела всю страну. К тому же все с полным основанием опасались, что скалотяпы подорвут мощь королевства и съедят весь лес в Парке Сюрпризов.

Однако никто ни словом не обмолвился об этом молодожёнам, и они с чистой совестью продолжали обмениваться пуговицами.

— Как, по-твоему, можно её отпугнуть — фосфором или наканифоленной ниткой? — спросило моё привидение, сидевшее рядом и расшивавшее черепами чайную покрывашку для Зверка-Соуска.

— Её — нет, — мрачно ответил я.

— Она опять заведётся со своими воспитательными играми, — высказал предположение Супротивка. — А то и не позволит нам улечься в спячку, когда придёт зима, и заставит нас ходить на лыжах.

— А что это такое? — спросила дочка Мимлы.

— Волочить ноги по атмосферным осадкам, — объяснил Фредриксон.

— О господи! — испуганно воскликнула Мимла. — Какой ужас!

— Тут уж мы скорёхонько отдадим концы, — сказала крошка Ми.

В эту минуту по толпе верноподданных прошёл боязливый шелест — приближался пакетбот.

Добровольный духовой оркестр хемулей грянул гимн «Спаси наш придурковатый народ», и свадебный лебедь отплыл от берега. Пара детишек Мимлы свалилась в воду от возбуждения, ревун взревел, а Супротивка потерял самообладание и удрал.

Только когда мы разглядели, что пакетбот пуст, до нас дошло, что семь тысяч скалотяпов попросту не могли бы уместиться в нём. Возгласы смешанного чувства облегчения и разочарования разнеслись по всем берегам. Один-единственный маленький Скалотяп спрыгнул с пакетбота в свадебного лебедя, и тот поспешно направился к суше.

— Что такое?! — сказал Самодержец и, больше не в силах сдерживать себя, покинул трон и сошёл к берегу. — Один-единственный скалотяп?!

— Да это же наш старый знакомый! — воскликнул я. — И в охапке у него какой-то огромный пакет!

— Так или иначе, его съедят, — сказал Фредриксон.

— Тихо! Тихо! Тихо! — крикнул Король и реванул ревуном. — Дайте пройти скалотяпу. Это Посол.

Толпа расступилась, освободив место новобрачным и Скалотяпу, и тот с застенчивым видом пробежал к нам трусцой и положил пакет на землю. Пакет был слегка обглодан по краям, но в остальном цел и невредим.

— Н-ну? — сказал Самодержец.

— Тётя той Хемульши кланяется вам… — сказал Скалотяп и принялся лихорадочно рыться в карманах своего выходного костюма.

Все так и запрыгали от нетерпения.

— Живее, живее! — вскричал Король. Наконец Скалотяп достал скомканное письмо и с достоинством произнёс:

— Писать меня учила тётя той Хемульши. Я знаю почти весь алфавит. Весь, кроме букв «й», «ь» и «я». Она читала вслух, а я писал. Вот что она говорит.

Скалотяп перевёл дух и с трудом стал читать:

«Милые дети!

С горким сожалением, нечисто совестю и чувством неисполненного долга пишу эти строки. Не могу прибыт на вашу свадбу, но, надеюс, вы простите мен за мою неучтивост. Поверте, была так полщена и рада, что вы тоскуете по мне, что разливалас в три руч от умилени, а также от того, что маленки Зверок-Шнырок женится. Не знаю, как уж и благодарит вас, милые дети, во-первых, за то, что вы спасли мен от морры, а во-вторых, за то, что познакомили мен с восхитителными скалотпами. Мо нехемулски долг признат ужасную правду: скалотпам, а также и мне так хорошо друг с другом, что даже свадебны праздник не может выманит нас из дому. В воспитателных играх провожу вес ден, а также тоскую по здоровенкому подкидышу с его проворными прыжками. Чтобы хот сколко-нибуд утешит вас, посылаю вам драгоценны подарок, которы, надеюс, украсит банку Зверка-Шнырка! Сто девносто девт поклонов от скалотпов. Благодарна и преданна вам

тёт то Хемулши».

На холмах воцарилась мёртвая тишина.

— Что такое «неучтивост»? — спросил я.

— Неучтивость, разумеется, — ответил Скалотяп.

— Тебе нравятся воспитательные игры? — осторожно спросил Фредриксон.

— Страшно нравятся! — ответил Скалотяп.

Я аж сел на землю в лёгком замешательстве.

— Вскрой пакет, милый! — крикнул Зверок-Шнырок.

Скалотяп торжественно перегрыз бечёвку, и на свет божий явилась фотография, представляющая тётку той Хемульши в натуральную величину в качестве Королевы скалотяпов.

— А ведь нос-то у неё не обгрызен! — воскликнул Зверок-Шнырок. — Как я счастлив! О как это прекрасно!

— Милый мой, — сказала Зверок-Соусок, — взгляни-ка на рамку.

Мы все взглянули на рамку и воскликнули: «О!» Она была из чистого испанского золота с розами из топаза и хризолитами по углам. По внутренней её кромке шёл ряд маленьких бриллиантов (оборотная сторона была инкрустирована простой бирюзой).

— А их можно будет выковыривать? — спросила Зверок-Соусок.

— Конечно! — воскликнул в экстазе Зверок-Шнырок. — Ведь недаром нам подарили на свадьбу шило!

Как раз тут в заливе раздался грозный голос, он прогремел:

— Эх! Семьсот дыр в моей маленькой дыре! Я всё жду и жду своего утреннего кофе, и никто из вас не вспомнит о старом друнте Эдварде, не приголубит его!

Прошло несколько дней после того, как Муми-папа рассказал о свадьбе Зверка-Шнырка. Все сидели на веранде. Был штормовой сентябрьский вечер. Муми-мама выставила на стол пунш с ромом и бутерброды с патокой. Все принарядились, как наряжаются только в особо торжественных случаях.

— Ну как? — выжидательно сказала Муми-мама.

— Мемуары завершаются сегодня, — тусклым голосом сказал папа. — Заключительное слово будет написано в шесть сорок пять. Последняя фраза… ну да вы сами решите, как она вам понравится!

— Будет там что-нибудь о твоей разгульной жизни с хатифнаттами? — спросил Снусмумрик.

— Нет, — ответил папа. — Видишь ли, это будет поучительная книга.

— Как раз потому-то и нужно написать об этом! — воскликнул Снифф.

— Шу-шу-шу! — сказала Муми-мама. — А что, если бы и я появилась на немножечко в самом конце? — И лицо её залилось краской.

Муми-папа отпил из своего стакана три больших глотка и сказал:

— Так и сделаем. Слушай хорошенько, сын мой, ибо в последнем разделе речь пойдёт о том, как я нашёл твою маму.

Он открыл свою книгу и стал читать.

Наступила осень, и обложной серый дождь, не переставая, окутывал остров Самодержца.

Я был глубоко уверен, что наш достославный вояж на «Марском аркестре» был лишь прелюдией к грандиозному путешествию в большой мир. Но вышло иначе. Он оказался лишь высшей точкой, кульминационным пунктом без продолжения. Как только Фредриксон вернулся домой и переполох со свадьбой Зверка-Шнырка улёгся, Фредриксон начал совершенствовать своё изобретение. Он переделывал и модернизировал, обустраивал и шлифовал, доводил и окрашивал — и в конце концов «Марской аркестр» стал походить на гостиную.

Временами Фредриксон совершал небольшие увеселительные прогулки с Самодержцем или Нелегальной Королевской Колонией, но всегда возвращался домой к полудню.

А я продолжал тосковать, я чахнул от тоски по огромному миру, который ожидал меня. Меж тем дождь лил всё сильнее и сильнее, и Фредриксон всегда находил что-нибудь такое, что требовалось наладить, будь то руль глубины, освещение, люк кривошипной камеры или что-либо ещё, что можно было бы изменить.

Мало-помалу наступила пора великих штормов.

Дом Мимлы сдуло, и её дочь простудилась от спанья под открытым небом. Дождь заливал и банку Зверка-Шнырка. Только у меня был настоящий дом с изразцовой печкой. Что делать? Естественно, прошло немного времени, и все переселились ко мне. И чем больше штурманская рубка обретала обжитой семейный вид, тем острее ощущал я своё одиночество.

Не могу со всей силой не подчеркнуть опасность, когда кто-либо из ваших друзей возьмёт да женится или возьмёт да станет придворным изобретателем. Вот ты являешься членом Нелегальной Колонии, окружён искателями приключений, готовыми пуститься в путь, как только им взгрустнётся, и у тебя обширный выбор — вся карта мира…

…И вдруг всё это их уже не интересует. Они хотят сидеть в тепле. Они боятся дождя. Они начинают собирать всякие большие вещи, которые нельзя упаковать, и болтают о пустяках. Им слабо внезапно решиться и переиначить свою жизнь. Прежде они ставили паруса, а теперь кропают этажерки для фарфора. О, можно ли без слёз говорить о подобных вещах!

Хуже всего было то, что и я заразился общим настроением, и чем уютнее я себя чувствовал у изразцовой печи, тем труднее мне было оставаться свободным и отважным, как орлан. Дорогие читатели, поймёте ли вы меня? Я жил на воле, и всё же словно взаперти и в конце концов стал совершенное ничто, тогда как ветер и дождь не переставали бушевать снаружи. В один совершенно особенный вечер, к рассказу о котором я сейчас приступаю, стояла ужасная непогода. Крыша дома потрескивала и поскрипывала, время от времени штормовой зюйд-вест забрасывал в дымовую трубу водяную пыль, а дождь шебаршил по веранде, словно чьи-то маленькие быстрые ноги (я перестроил капитанский мостик под веранду и выточил балюстраду в виде сосновых шишек).

— Мама! Ты не почитаешь нам вслух? — спросили детишки Мимлы из своих кроватей.

— Конечно, почитаю, — ответила Мимла. — На чём мы остановились?

— Полицейский инспектор… Твиггс… подкрался… тихонько… поближе! — закричали ребята.

— Хорошо, — сказала Мимла. — Полицейский инспектор Твиггс подкрался тихонько поближе. Уж не дуло ли револьвера блеснуло вон там? В холодной как лёд решимости он скользил дальше на ногах разящего закона, остановился, потом заскользил дальше…

Я краем уха слушал детектив, который Мимла читала вот уже который раз.

— Ничего себе история, — сказало привидение. Оно расшивало (скрещенные кости на чёрной фланели) мешочек для хранения деревянных палочек, на которых носили пластиковые сумки, и посматривало вполглаза на часы.

Зверок-Шнырок сидел перед огнём в обнимку со Зверком-Соуском. Супротивка раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в «Путешествии по Океану». Всё выглядело так спокойно, так уютно — чисто домашняя семейная жизнь, и чем дольше наблюдал я эту сцену, тем беспокойнее становилось у меня на сердце. Я сидел как на иголках.

Время от времени морская пена лизала чёрные, дребезжащие окна.

— Каково-то тем, кто на море в такую ночь, — погружённый в свои мысли, заметил я.

— Восемь по Бофору. Если не больше, — вставил Фредриксон, рассматривая волны в своей книжке с картинками.

— Выйду посмотрю погоду, — пробормотал я и проскользнул в дверь с подветренной стороны. С минуту я простоял неподвижно, прислушиваясь.

Угрожающий грохот прибоя наполнял тьму вокруг меня. Став лицом к морю, я потянул носом воздух, прижал к голове уши и перешёл на наветренную сторону.

Буря с рёвом набросилась на меня, и я зажмурился, чтобы не видеть то невыразимо ужасное, что может быть и происходить на море в штормовую осеннюю ночь. О такой жути и помыслить-то страшно…

Впрочем, это был один из тех редких моментов, когда я вообще не думал. Я знал лишь одно: сейчас я должен спуститься вниз к пляжу, несмотря на шипящий прибой. Во мне проснулось какое-то таинственное Предчувствие, которое и в моей последующей жизни приводило к поистине удивительным результатам.

Из ночных туч проглянула луна, сырой песок засверкал, как металл. Волны с грохотом накатывали на берег, они, словно выстроившиеся в ряд белые драконы, вставшие на дыбы с растопыренными когтями, обрушивались на пляж, с шипением откатывались во мрак и возвращались вновь.

Воспоминания прямо-таки ошеломляют меня!

Вцепившись в доску, она приближалась на волнах прибоя к берегу, влетала, словно мячик, в залив, затем её снова относило в море.

Я бросился прямо в прибойную волну и крикнул во всё горло:

— Я тут!

Она опять возвращалась. Она бросила доску и плыла, как на парусах, колыхаясь вверх и вниз, воздевая ноги к небу. Не успел я и глазом моргнуть, как увидел надвигающуюся на меня чёрную стену воды. Я схватил в охапку потерпевшую кораблекрушение, и в следующую секунду мы беспомощно закружились в кипящих волнах прибоя.

Со сверхъестественной силой я вогнал ноги в песок и стал твёрдо, крепко-крепко, затем с трудом начал выбираться на сушу, меж тем как волны жадно хватали меня за хвост. Я спотыкался, делал неимоверные усилия, боролся — и наконец положил мою прекрасную ношу на песок, где её уже не могло настигнуть дикое жестокое море. Ах, это было совсем не то что спасать тётку той Хемульши! Я — именно я — спас муми-тролля, такого же, как я сам, только ещё более красивого — маленькую женскую особь рода муми-троллей.

Она села на песке и крикнула:

— Сумку! Спасите сумку!

— Но ведь она у вас в руках! — сказал я.

— О, она уцелела! — воскликнула муми-тролльша. — Какое счастье! — И она открыла свою большую чёрную сумку, стала рыться и что-то искать в ней. Наконец она извлекла из неё пудреницу.

— Похоже, пудра подмокла, — огорчённо заметила она.

— Ничего, вы и так прекрасны, — галантно заметил я.

Тут она подняла на меня неописуемый взгляд и густо покраснела.

Позвольте мне остановиться здесь, на этом знаменательном поворотном пункте моей бурной молодости, разрешите мне завершить мои мемуары на том моменте, когда мама Муми-тролля, прелестнейшая из представителей рода муми-троллей, вошла в мою жизнь! С тех пор её ласковые, понимающие глаза смотрели на мои безрассудства, и в результате последние преображались в знание и разум, вместе с тем теряя обаятельность необузданной свободы, которая взманила меня писать о них.

Всё это случилось страшно давно, но теперь, когда я восстанавливаю события в своей памяти, я сознаю, что всё могло быть совершенно иначе.

Я откладываю свою авторучку в уверенности, что вопреки всему прекрасная пора приключений ещё не завершена (это было бы так прискорбно).

Пусть каждый достойный внимания муми-тролль поразмыслит надо всем, что я пережил, над моим мужеством, моим умом, моими добродетелями (а по мне так пожалуйста — и над моими дурачествами).

Если он ещё не понял, что лучше учиться на ошибках других, чем на своих собственных, ему самому придётся приобрести собственный опыт чудесным, многотрудным образом, отличающим всех юных и одарённых муми-троллей.