Паруса и железо. Вечер

На альбомном листе рисунок получался просто здорово. Вернее, начал получаться. Всё выходило так, как Вальке хотелось. И чтобы не спугнуть удачу, он решил не торопиться, закончить его потом. Завтра или послезавтра.

Валька взглянул на тонкие мачты, на мальчишку со вздыбленным воротником матроски, улыбнулся им как живым. И прикрыл альбом.

Было уже около восьми часов. Мама и отец давно пришли с работы, но Вальке не мешали. В соседней комнате они вели долгий разговор о том, что, получив зарплату, необходимо купить Вальке новое пальто, недорогое, но хорошее, потому что старое уже совсем...

— Не надо пальто. Купите лучше транзистор, — подал голос Валька. Транзистор ему был абсолютно ни к чему, просто захотелось подурачиться.

— Ещё не легче, — откликнулась мама, и после этого за дверью наступило молчание. Оно было негодующим и укоризненным.

— Хорошие такие транзисторы продаются, — жалобно сказал Валька.

— Совершенно не понимаю эту современную моду! —возмутился отец. — Таскать на животе громкоговорители и оглушать улицу разными твистами!

— Лучше бы вспомнил, на что похоже твоё пальто, — вмешалась мама. — Ты в нём на беспризорника похож. У других дети как дети. Вот Саша приходит — посмотреть приятно...

Пришёл Сашка, и Валька захотел, чтобы родители выглянули из своей комнаты и посмотрели. Пальто на Бестужеве сидело каким-то удивительно перекошенным образом, верхняя пуговица висела на ниточке, а шапка лихо съехала на левый бок. При этом Сашка сохранял невозмутимый вид.

Валька оглянулся на дверь. Родители понизили голоса и не показывались. Жаль. Но не звать же их, чтобы нарочно посмеяться над Сашкой.

Бестужев сел верхом на стул, поискал в кармане платок, не нашёл и шапкой начал протирать запотевшие очки. Он был явно не в духе. Наверно, облачное небо помешало его астрономическим наблюдениям.

— Разденься, — сказал Валька.

— Не буду. Я сейчас пойду. Что по немецкому задано? Я не записал.

— Завтра нет немецкого. Завтра арифметика, русский, рисование...

— Да знаю я, он послезавтра. А когда готовить? Завтра опять металлолом собираем. Забыл?

— Какой ещё металлолом? — недовольно сказал Валька.

— Обыкновенный. Такой же, какой в субботу собирали, когда ты не пришёл.

— И не приду, — буркнул Валька. — Надоело уже до зелени в глазах. Одно и то же...

— Ну и дурак, — отрезал Бестужев. — Вот обскачет нас пятый " Б", кому лучше будет?

— А кому хуже?

— Нам хуже.

— Почему?

— Что ты из себя глупого балбеса изображаешь?

Валька подумал, что умных балбесов не бывает, но вслух повторил:

— Ну, скажи почему?

— Потому что соревнование, — устало сказал Сашка.

— Очень полезное соревнование. Консервные банки ищем. А на пустыре за Андрюшкиным домом старый башенный кран валяется. Разобрали и бросили. Он уже полгода ржавеет. Уже в газете писали. А потом говорят: нужен металл.

— Нужен, — сказал Сашка.

Вот и поговори с ним. Валька даже разозлился.

— Ну и ройся в свалках, если нравится.

— Нравится. По крайней мере, весело. Не то что одному дома торчать.

— Кому что... — сказал Валька.

— Конечно. Только могут подумать, что кое-кто плюёт на весь отряд.

— Отряд... — сказал Валька. Даже без насмешки. С грустью. — При чём здесь отряд? Просто пятый " А". Даже барабана нет...

— Вот горе-то!

— " Кто не придёт на сбор, пусть без родителей в школу не является", — голосом Анны Борисовны произнёс Валька.

Сашка промолчал. Что уж тут скажешь.

— А Равенков ходит как фельдмаршал. " Встать! Сесть! Смирно! " Думает, если в военное училище собрался, значит, уже полководец... Вот у нас в лагере был вожатый сводного отряда...

— И пятнадцать барабанов, — вставил Сашка.

— Девятнадцать, — сухо сказал Валька и в упор посмотрел на Бестужева. Сашка опустил глаза.

— Вожатый у нас так себе, — согласился он. — Только я не про него, а про ребят говорю. Они-то чем плохие?

— А я разве сказал—плохие?

— Не сказал. Только они идут железо таскать, а ты дома рисуешь.

— Рисую, — с вызовом сказал Валька. — Когда каток заливали, я не рисовал, а работал, хоть у меня и коньков-то нет. А ерундой заниматься мне неохота. Жестянки собирать. А кран лежит и ржавеет. Сколько в нём тонн? Пусть сперва его переплавят, а потом банки.

— Переплавят и кран и наши банки. И, между прочим, парусные корабли сейчас тоже строят из железа. И даже десяти кранов на один корабль не хватит.

— Между прочим, не строят. Из железа не строят. Раньше строили, уже давно. Были стальные барки. А сейчас баркентины с деревянными корпусами.

— Не верится что-то.

— То, что у кометы голова из ледяных глыб, тоже не верится. А я ведь не спорил, когда ты говорил.

Сашка молчал.

— Я тебе говорю не о кометах, а о тебе, — наконец возразил он. — А ты всё виляешь.

— Не надо обо мне много говорить, — тихо сказал Валька и с тревогой почувствовал, что Сашка ему неприятен.

— Хорошо, — сказал Сашка тоже тихо и спокойно.

Валька выволок из угла портфель и вытряхнул на стол тетрадки и книги. Только так можно было достать из набитого портфеля дневник.

— Вот запиши, что задано...

— Спасибо, не надо.

Неужели Сашка обиделся? Впрочем, это его дело. Валька не виноват. Он сказал:

— Как хочешь.

— Поздно уже, — объяснил Сашка. — Не успею сделать. Потом спишу у кого-нибудь.

— Ну смотри...

— Смотрю. — Сашка снова зевнул.

И Валька почувствовал, что за этим пустым разговором прячется и растёт у них обида Друг на друга. Надо было сказать что-нибудь хорошее. Может быть, смешное. Поскорее разогнать обиду. Но что сказать. Валька не знал. Потому что подъёмный кран действительно ржавеет на пустыре, у баркентин деревянные корпуса, а Равенков строит из себя фельдмаршала. И, кроме того, у Сашки было такое лицо, что говорить хорошие слова не хотелось. Казалось, они отскочат от Бестужева, как ягоды рябины от гипсовой статуи (осенью в школьном сквере мальчишки стреляют ими из трубочек).

Сашка встал.

— Пойду.

— Я запру за тобой дверь.

Он вышел за Бестужевым в сени в одной рубашке, и холод сразу ухватил его в крепкие ладони.

Сашка замешкался у порога.

— Не копайся, — ворчливо сказал Валька. — Вон какой холодюга.

— Придёшь завтра? — вдруг спросил Сашка, словно не было долгого разговора.

— Железо собирать?

— Железо.

" Видно будет", — хотел сказать Валька. Или можно было ответить: " Завтра и поговорим". Но Вальке показалось, что Сашка заранее готов услышать этот ответ и снисходительно улыбается в темноте. 'А тут ещё этот холод.

— Я сказал: не приду.

Сашка и в самом деле, кажется, улыбался. Он спросил уже с крыльца:

— А якоря у деревянных баркентин тоже деревянные?

— Отвяжись ты...

— Отвязаться — это пожалуйста.

Снег заскрипел под его ботинками. Валька хлопнул дверью.

В комнате он начал дрожать от запоздалого озноба. Так часто бывает: попадёшь с мороза в тепло и начинаешь вибрировать, как стиральная машина.

— Бегает раздетый, а потом трясётся, — сказала мама. — Попробуй только заикнуться завтра, что у тебя температура.

Валька сердито промолчал.

— Не трогай его, — сказал отец. — Он поссорился с Сашкой и теперь будет тихо рычать весь вечер. Вон как дверью ахнул. Я думал, потолок рухнет.

— Не рухнет. Мы не ссорились, а просто поспорили.

— Хорошо хоть, что так по-джентльменски. В наше время споры больше кулаками решались.

— Чему ты учишь ребёнка! — сказала мама.

— В ваше время... — буркнул Валька. Представить, что они с Сашкой раздерутся, он просто не мог. Даже при самой смертельной ссоре они разговаривали бы тихо и спокойно.

А сейчас была ссора? Валька не мог понять, Может, и была, но он не чувствовал особого беспокойства. Завтра всё равно они забудут этот спор, потому что придёт новый день с новыми делами. Можно, в конце концов, сходить на сбор металлолома, раз уж Сашка так уцепился за это. Найдут они какое-нибудь старое корыто и с победным грохотом поволокут по улицам... Всё будет хорошо. Не может быть ллохо, потому что наконец у Вальки начал получаться рисунок с марсельной шхуной. Когда у человека есть радость, она не оставляет места для глупых огорчений...

— А уроки ты сделал? — услышал Валька мамин ежевечерний вопрос.

— Почти, — уклончиво ответил он и сел писать упражнение по русскому.