Иди. И скажи, что ты все это придумал!

Соврать? – резко спросил я.

Ты сам пришел к этому. Значит, соврать… во имя правды.

Я уныло поплелся в класс и упавшим голосом объявил, что все это вранье, что никакую Аллу я не встречал, а десятиклассника вообще взял с потолка.

- Трепло! – сказал кто-то. Я проглотил насмешку.

Однажды меня ударил один верзила из старшего класса. Но это было полбеды. Он ударил меня на глазах девочки, которой мне очень хотелось понравиться. Я жестоко страдал. И тогда Учитель подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:

Ты должен побить его.

Как побить? – Я вспыхнул от неожиданности.

Очень просто. Как бьют.

Но он сильнее меня, – пробормотал я.

Сильнее тот, кто прав. Кто прав, всегда побеждает, даже если ему при этом достанется… Учти, женщины не любят битых.

После разговора с Учителем я долго не мог решиться. Но однажды превозмог себя и, борясь со страхом, поднялся на этаж, где учился мой обидчик. Я подстерег его у двери и, когда он вразвалочку вышел из класса, очертя голову бросился на него. Я даже сбил его с ног. И пока он, ошеломленный внезапным нападением, еще не успел прийти в себя, я гордо удалился за стены крепости – в свой класc.

Я ничего не сказал девочке, которой хотел понравиться, но она все поняла по моему победоносному взгляду и еще по тому, как у меня от волнения дрожали коленки.

На другой день меня вызвала завуч, которую мы звали Катаклизма.

Что это за новости? – воскликнула она, едва я переступил порог кабинета. – Кто научил тебя драться?

Учитель! – с готовностью ответил я.

Учитель? – От неожиданности завуч даже поднялась со стула. – Ты понимаешь, что говоришь?

Понимаю, – сказал я и в ту же секунду понял, что не должен был этого говорить.

То есть не Учитель… а я… сам. Я решил… – Я бормотал что-то несвязное, но было уже поздно.

А врать тебя тоже научил Учитель? – Катаклизма атаковала меня. Своими жесткими вопросами она загнала меня в угол.

- Да!.. То есть нет…

Я окончательно запутался. И чтобы спасти положение, шагнул вперед и чуть ли не закричал:

Я сам побил его, потому что он первый побил меня. И я побил его потому, что женщины не любят битых.

Что-о-о? – Лицо у Катаклизмы вытянулось и пошло пятнами. – Какие женщины?!

Глаза у Катаклизмы стали выпуклыми, и она прошла мимо меня таким решительным солдатским шагом, что паркет заскрипел, как морозный снег.

Прости меня, Учитель! Я предал тебя, но не потому, что сердце у меня черное, просто ты не успел научить меня взвешивать каждое слово. А может быть, умышленно не сделал этого, чтобы сохранить во мне непосредственность – самое прекрасное, что есть в человеке.

Но Катаклизме не удалось остановить вечный двигатель – сердце моего Учителя. Поезд мчится вперед. И когда бы я ни открыл вагонное окно и, жмурясь от встречного ветра, ни оглянулся назад, – я вижу пустую платформу и маленькую, одинокую фигурку человека, который вложил в меня частицу своего сердца. Он жив! Он задумчиво смотрит мне вслед, словно хочет убедиться, что я мчусь в верном направлении, и, может быть, он до сих пор видит во мне мальчика?.. Гремят колеса, ветер гудит в ушах. И я вижу, как по платформе бегут дети – наступая на пятки друг другу, они спешат к Учителю.

Мокрый желтый листок березы припечатал свою ладошку к стеклу.

Первое сентября.