Беременность — это еврейский заговор.

Хагбард распространял их в районах вроде манхэттенского Йорк‑ вилла или западных пригородов Чикаго, где все еще силен ирландско‑ католический фашизм в старомодном стиле Отца Кафлина и Джо Маккарти. Это было испытание логограммно‑ биограммной тактики «двойного зажима», на основе которой Дили‑ Лама впоследствии разработал Операцию «Мозготрах»[43].

— Патриотические наклейки, — пояснил Хагбард.

— Ну, выглядят‑ то они патриотично… — с сомнением признал Эйхман.

(— В каюту заходила маленькая женщина из Чикаго? — спросил Джордж.

— Нет, — ответил Гарри Койн, снова затягиваясь. — Здесь не было никакой женщины из Чикаго. Но зато я знаю, кто среди нас марсианин.)

— Ну а это что за хреновина? — спросил Келли.

Он нашел карточки размером с визитные, на которых было написано «КРАСНАЯ» зелеными буквами и «ЗЕЛЕНАЯ» красными буквами.

(— Когда ты все время там, на вершине, — спросил Джордж, — это ни биограмма, ни логограмма, верно? Что же это за хреновина, а?)

— Антиграмма, — по‑ прежнему услужливо объяснил Хагбард.

— Карточки — антиграмма? — повторил обалдевший Эйхманн.

— Возможно, мне придется взять вас под арест и препроводить в участок, — предупредил Хагбард. — Вы оба — очень нехорошие мальчики. Взлом и вторжение. Направили на меня пистолет — фактически это вооруженное нападение. Схватили мои наркотики — это грабеж. Налицо посягательство на частную жизнь. Очень, очень нехорошо.

— Вы не можете нас арестовать, — захныкал Эйхманн. — Это мы должны арестовать вас.

— Какая красная, а какая — зеленая? — спросил Хагбард. ‑ Смотрите снова. — Они смотрели, и КРАСНАЯ теперь была по‑ настоящему красной, а ЗЕЛЕНАЯ по‑ настоящему зеленой. (На самом деле цвета менялись в зависимости от угла, под которым Хагбарддержал карту, но он не собирался раскрывать им свои секреты.) ‑ А еще я могу поменять верх и низ, — добавил он. — Хуже того, я умею блокировать молнии на штанах. Ни один из вас не сможет сейчас расстегнуть ширинку. А мой коронный номер — это перенацеливание револьверов. Попробуйте в меня выстрелить — и пули выйдут сзади, так что можете попрощаться с правой рукой. Вот попробуйте и проверьте, блефую я или нет.

— А может, договоримся, начальник? — Эйхманн вытащил бумажник. — У полицейских ведь не самая большая зарплата в мире, а?

Он с намеком подтолкнул Хагбарда локтем.

— Пытаетесь меня подкупить? — строго спросил Хагбард.

— Почему нет? — заныл Гарри Койн. — Ты ни черта не заработаешь, убив меня. Возьми деньги и высади меня на первом встречном острове.

— Хорошо, — задумчиво сказал Хагбард, пересчитывая деньги.

— Я могу достать еще, — добавил Гарри. — Я тебе их вышлю.

— Не сомневаюсь.

Хагбард положил деньги в раковину‑ пепельницу и чиркнул спичкой. Вспыхнул веселый огонек, и Хагбард невозмутимо спросил:

— Что еще ты можешь мне предложить?

— Я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать об иллюминатах! — завизжал по‑ настоящему испуганный Гарри, понимая, что попал в руки к безумцу, для которого деньги ничего не значат.

— Я знаю об иллюминатах больше, чем ты, — ответил со скучающим видом Хагбард. — Дай мне философское обоснование, Гарри. Есть ли какой‑ то смысл в том, чтобы позволить такому типу, как ты, продолжать охотиться на слабых и невинных?

— Клянусь, я завяжу с прошлым. Я перейду на твою сторону. Я буду работать на тебя и убивать кого захочешь.

— Это вариант, — заметил Хагбард. — Хотя и не очень интересный. В мире полно убийц и потенциальных убийц. Благодаря иллюминатам и их правительствам вряд ли можно найти здорового взрослого мужчину, который бы не проходил военную подготовку. Какие у тебя есть основания считать, что я не могу выйти на улицы любого крупного города и в течение дня найти десяток более квалифицированных убийц, чем ты?

— Ладно, ладно, — сказал Гарри, тяжело дыша. — Я университетов не кончал, но я и не дурак. Твои люди вытащили меня из мэд‑ догской тюрьмы и доставили на эту лодку. Тебе что‑ то нужно, браток. Иначе я был бы уже мертв.

— Да, мне кое‑ что нужно. — Хагбард откинулся на спинку кресла. — Сейчас уже теплее, Гарри. Я кое‑ чего хочу, но не скажу тебе, чего именно. Ты должен это сделать и показать мне без малейших подсказок и намеков. А если ты это не сделаешь, мне действительно придется тебя убить. И это не пустые угрозы, парень. Это моя версия суда над тобой за твои прошлые преступления. Я — судья и жюри присяжных, и ты должен добиться оправдательного вердикта, не зная правил. Как тебе нравится эта игра?

— Несправедливая игра.

— Согласись, она оставляет тебе больше шансов на жизнь, чем любому из тех, кого ты убивал, не так ли?

Гарри Койн облизнул губы.

— Мне кажется, ты блефуешь, — наконец осмелился сказать он. — Ты трусливый либерал, который не верит в смертную казнь. Ты ищешь оправдание, чтобы меня не убивать.

— Посмотри мне в глаза, Гарри. Ты видишь в них намек на сострадание?

Койна прошиб пот, и он окончательно уткнулся взглядом в колени.

— Ладно, — глухо сказал он. — Сколько у меня времени? Хагбард выдвинул ящик и вынул оттуда револьвер. Он щелчком открыл барабан, показал гнезда с патронами и снова быстро закрыл. Снял револьвер с предохранителя — позднее, с Джорджем Дорном, он посчитал эту процедуру излишней, поскольку Джордж вообще не разбирался в оружии, — и нацелил его в живот Гарри.

— И три дня, и три минуты — слишком долго, — небрежно сказал он. — Если ты собираешься догадаться, то догадайся сейчас.

— Мама! — услышал свой вопль Койн.

— Еще мгновение — и ты обосрешься, — сухо сказал Хагбард. — Лучше не надо. Я считаю плохой запах личным оскорблением и только за это могу тебя застрелить. И мамы здесь нет, так что больше ее не зови.

Койн представил, как он бросается через каюту, заносит ногу для прыжка, грохочет выстрел, но он хотя бы успевает перед смертью дотянуться руками до горла этого подонка.

— Бесполезно, — презрительно усмехается Хагбард. — Тебе никогда не встать с этого кресла.

Он слегка присогнул палец, и Койна замутило. Он знал об оружии достаточно, чтобы понимать, с какой легкостью может произойти случайный выстрел — возможно, даже тогда, когда он будет на пороге разгадки этой чертовой головоломки. Бессмысленность происходящего была ужаснее всего. Он вновь посмотрел в эти глаза, в которых не было ни вины, ни сожаления, ни спасительной слабости. И тогда, впервые в жизни, растворяясь в смерти, душа Гарри Койна познала покой.

— Довольно неплохо, — послышался откуда‑ то издалека голос Хагбарда. Щелкнул предохранитель, ставший на место. — Ты оказался гораздо способнее, чем мы оба думали.

Гарри медленно пришел в себя и снова взглянул в это лицо и эти глаза.

— Боже, — сказал он.

— Через минуту я дам револьвер тебе, — продолжал Хагбард. — Тогда настанет моя очередь потеть. Конечно, если ты меня убьешь, тебе никогда не уйти с этой лодки живым, но, может быть, ты решишь сыграть, хотя бы просто в отместку. С другой стороны, тебе, возможно, будет интересно узнать об этом мгновении покоя. И о том, нет ли более простого способа испытать его снова. И не могу ли я обучить тебя этому способу. Все может быть. И последнее, прежде чем я передам тебе револьвер. Каждый человек, который ко мне присоединяется, делает свой выбор. Переходя на мою сторону только из страха смерти, ты не представлял для меня ни малейшего интереса. Держи револьвер, Гарри. Я хочу, чтобы ты его проверил. Все честно: боек в порядке, патроны на месте. Никто не держит тебя на мушке, так что, если хочешь стрелять — стреляй. Итак, твои действия?

Гарри внимательно осмотрел револьвер и снова поднял глаза на Хагбарда. Он никогда не изучал ни кинестетику, ни оргономию, но по лицу и телу человека мог прочитать достаточно, чтобы понять, что происходит в душе. Хагбард ощущал такой же покой, какой только что ощущал и он сам.

— Ты выиграл, сволочь, — сказал Гарри, возвращая револьвер. — И я хочу знать, как ты это делаешь.

— Какая‑ то часть тебя уже знает, — ласково улыбнулся Хагбард, засовывая револьвер обратно в ящик. — Ты ведь тоже только что это сделал, разве нет?

— А что бы он сделал, если бы я не раскрылся? — спросил Гарри Стеллу в настоящем времени.

— Что‑ то придумал бы. Не знаю. Совершил бы внезапное действие, которое испугало бы тебя больше, чем револьвер. Он всегда импровизирует, действует по обстоятельствам. Система Челине никогда себя не повторяет.

— Значит, я был прав: он бы меня не убил. Это был блеф.

— И да, и нет. — Стелла смотрела поверх голов Гарри и Джорджа куда‑ то вдаль. — Он тебя не разыгрывал, он демонстрировал. Его безжалостность была совершенно реальной. Ты остался жив не потому, что он проявил сентиментальность. Он сохранил тебе жизнь потому, что это была часть его Демонстрации.

— Демонстрации? — переспросил Джордж.

— Я знаю Хагбарда дольше, чем она, — сказал Эйхманн. — Если на то пошло, мы с Келли были одними из первых, кого он завербовал. Я наблюдаю за ним уже много лет, но до сих пор его не понимаю. Хотя понимаю его Демонстрацию.

— Знаете, — рассеянно произнес Джордж, — когда вы оба сюда вошли, я подумал, что это галлюцинация.

— Ты никогда не видел нас за обедом, потому что мы работаем на кухне, — объяснил Келли. — Мы едим последними.

— Только малая часть экипажа состоит из бывших преступников, — сказала Стелла Джорджу, который выглядел растерянно. — Перевоспитание Гарри Койна — прошу прощения, Гарри, — Хагбарду не очень интересно. Перевоспитание полицейских и политиков и обучение их полезным профессиям — вот работа, которая его по‑ настоящему вдохновляет.

— Но дело тут не в сентиментальности, — подчеркнул Эйхманн. — Это часть его Демонстрации.

— А также его Дань Памяти народу мохавков, — добавила Стелла. — На этом суде он «завелся». В тот раз он опробовал лобовую атаку, пытаясь вспороть логограмму скальпелем. Разумеется, ничего не вышло; и никогда не выйдет. Тогда он решил: «Прекрасно, я помещу их туда, где слова не помогут, и тогда посмотрим, что они станут делать». Это его Демонстрация.

В действительности же Хагбард— ну, не в действительности; просто он мне так рассказывал, — начал с того, что поставил себе два довольно трудных условия. Первое заключалось в том, что в момент старта на его счету в банке не должно быть ни единого цента, а второе — что он никогда не убьет человека во время Демонстрации. Хагбард хотел доказать, что правительство — это галлюцинация или пророчество, исполняющее само себя. Но для этого все, чем он владеет, включая деньги и людей, должно было прийти к нему в результате честной торговли или добровольного сотрудничества. Согласно этому внутреннему уставу, Хагбард не мог стрелять даже в целях самообороны, чтобы не повредить биограмму государственных служащих: он должен был отключить, разрядить и обезвредить только их логограммы. Система Челине была последовательной, хотя и гибкой атакой на конкретный условный рефлекс, который заставлял людей оглядываться на бога или на государство за указаниями или разрешениями, вместо того чтобы искать их внутри себя. Все слуги правительства носили оружие; безумный план Хагбарда предусматривал обезвреживание этого оружия. Он называл это «Принципом Смоляной Куклы» («Ты прилипаешь к тому, на что нападаешь»).

Он понимал, что и сам прекрасно иллюстрирует этот Принцип Смоляной Куклы: нападая на Государство, он все сильнее прилипает к нему. Но он придерживался злобного и коварного убеждения, что еще сильнее Государство прилипает к нему; что само его существование как анархиста как контрабандиста как человека вне закона вызывает у государственных чиновников более сильное энергетическое возбуждение, чем их существование — у него. В общем, он считал самого себя той смоляной куклой из негритянской сказки, на которую все они обязательно станут набрасываться в ярости и в страхе. И к которой неизбежно прилипнут.

Более того (где Хагбард, там всегда есть «более того»), при чтении вейсгауптовского труда «Uber Strip Schnipp‑ Schnapp, Weltspielen and Fiinfwissenschaft»[44] на него произвел огромное впечатление отрывок об ордене ассасинов:

Окруженный мусульманскими маньяками с одной стороны и христианскими маньяками с другой, мудрейший Владыка Хасан сумел сохранить своих людей и свой культ, доведя искусство политического убийства до эстетического совершенства. С помощью нескольких кинжалов, которые стратегически втыкались в нужные горла, он находил мудрую альтернативу войне и сохранял людские массы, убивая их лидеров. Его жизнь служит примером материнской заботы и поистине достойна подражания.

— Материнская забота[45], — пробормотал Хагбард. — Где я слышал это раньше?

Через секунду он вспомнил: в священной книге дзэнской школы риндзай «Мумонкан», или «Безвратные Врата», есть рассказ о монахе, который постоянно спрашивал учителя: «Что есть Будда?» Всякий раз учитель бил его палкой по голове. Окончательно обескураженный, монах в поисках просветления отправился к другому учителю, который спросил его, почему он покинул прежнего. Когда незадачливый монах объяснил причину, второй учитель дал ему онтологическую встряску: «Немедленно возвращайся к прежнему учителю, — крикнул он, — и проси у него прощения за то, что не сумел достаточно оценить его материнскую заботу!»

Хагбарда не удивило, что Вейсгаупт, написавший «Uber Strip Sch‑ nipp‑ Schnapp, Weltspielen and Fiinfwissenschaft» в 1776 году, явно знал о книге, которая еще не была переведена ни на один европейский язык; его поразило то, что даже злой ингольштадтский Zauberer[46] понимал основы Принципа Смоляной Куклы. «Никогда не стоит недооценивать иллюминатов», — впервые подумал он тогда. В последующие два с половиной десятилетия эта мысль еще неоднократно приходила ему в голову.

24 апреля, когда он попросил Стеллу отнести в каюту Джорджа немного «золотого Каллисти», Хагбард уже спросил БАРДАК о том, какова вероятность прибытия иллюминатских кораблей в Пеос одновременно с «Лейфом Эриксоном». Ответ был: сто против одного. Хагбард поразмышлял о том, что бы это могло значить, а затем вызвал Гарри Койна.

Гарри плюхнулся в кресло, пытаясь выглядеть нагло.

— Так значит, ты вождь дискордианцев, да? — спросил он.

— Да, — спокойно ответил Хагбард, — и на этой лодке мое слово — закон. Сотри с лица эту идиотскую улыбку и сядь прямо. — Он заметил, как Гарри непроизвольно напрягся, но тут же спохватился и снова расслабился. Довольно типичный случай: Койн умел сопротивляться ключевым фразам, запускающим условные рефлексы, но для этого ему требовалось большое усилие воли. — Послушай, — тихо сказал он, — я повторяю в последний раз, — очередное баварское пожарное учение. — Это мой корабль. Ты будешь обращаться ко мне «капитан Челине». Ты будешь внимательно слушать, когда я с тобой разговариваю. Иначе… — он умолк, и фраза повисла в воздухе.

Гарри неторопливо принял чуть более почтительную позу, но тут же сопроводил ее еще более наглой усмешкой. Что ж, это хорошо: у него глубокая склонность к неповиновению. Для профессионального преступника у него неплохое дыхание: судя по всему, небольшая напряженность возникает только в конце выдоха. Понятное дело, что усмешка— это защитный механизм против слез, как и у большинства хронически улыбающихся американцев. Хагбард предположил, что отец Гарри был из тех папаш, которые, прежде чем выпороть, делают вид, что размышляют над проступком и готовы даже простить.

— Так хорошо? — спросил Гарри, подчеркивая смиренность своей позы и усмехаясь еще саркастичнее.

— Уже лучше, — ответил Хагбард помягче. — Но я не знаю, что мне с тобой делать, Гарри. Ты связался с плохой компанией, очень антиамериканской.

Он умолк, наблюдая за реакцией Гарри на это слово; она последовала незамедлительно.

— Их деньги ничем не хуже других, — ответил Гарри с вызовом.

При этих словах он слегка подобрал ноги и чуть втянул шею. Хагбард называл это рефлексом черепахи; тело подало несомненный знак подавленного ощущения вины, хотя интонации голоса это отрицали.

— Ты родился в бедной семье, верно? — спросил Хагбард нейтральным тоном.

— В бедной? Да мы были просто белыми ниггерами!

— Что ж, это тебя отчасти оправдывает… — Хагбард наблюдал: усмешка стала шире, тело чуточку откинулось назад. — Но пойти против своей родной страны, Гарри… Это ужасно. Это самая большая низость, до которой может опуститься человек. Это все равно что пойти против своей родной матери. — Носки ботинок неуверенно дернулись. Что говорил отец Гарри перед тем, как взять ремень? Хагбард догадывался в общих чертах: «Гарри, — строго говорил он, — настоящие белые люди так себя не ведут. Так ведут себя только те, в ком течет кровь ниггеров».

Усмешка растянула уголки губ до предела, превратившись уже в гримасу, тело застыло в максимально почтительной позе.

— Эй, послушайте, сэр, — начал Гарри, — вы не имеете никакого права разговаривать со мной в таком тоне…

— И тебе даже не стыдно, — давил на него Хагбард. — Тебя не мучают угрызения совести. — Он покачал головой с глубоким неодобрением. — Я не могу позволить тебе гулять на свободе, чтобы ты совершал все новые преступления и предательства. Я намерен скормить тебя акулам.

— Послушайте, капитан Челине, сэр, у меня под этой рубашкой пояс с деньгами, сплошь купюры по сто долларов…

— Ты пытаешься меня подкупить? — строго спросил Хагбард; оставшаяся часть представления пройдет как по маслу, подумал он. Другая часть его разума занялась иллюминатскими кораблями, с которыми предстояла встреча в Пеосе. Использовать Систему Челине без общения бесполезно, и Хагбард знал, что иллюминаты будут надежно «защищены» от него (он вспомнил, как Одиссей залил уши своих людей воском, когда корабль проплывал мимо Сирен). Деньги отправятся в гигантскую пепельницу из раковины моллюска, и такого человека, как Койн, это сразит наповал, но вот что делать с иллюминатскими кораблями?

Когда пришло время достать револьвер, он раздраженно снял его с предохранителя. «Если я собираюсь вступить в древнее братство убийц, — мрачно думал он, — возможно, мне следует набраться мужества и начать с видимой мишени».

— И три дня, и три минуты — слишком долго, — небрежно сказал он. — Если ты собираешься догадаться, то догадайся сейчас.

«До прибытия в Пеос осталось меньше часа», — думал он, когда Койн невольно вскрикнул: «Мама».

«Как Голландец Шульц», — мелькнуло в голове у Хагбарда; как многие другие — сколько же их было? Интересно было бы опросить врачей и медицинских сестер, чтобы узнать, сколько людей уходило в мир иной с этим словом на устах… Но Гарри в конце концов сдался, отпустил робота, позволил роботу действовать независимо в соответствии с биограммой. Он уже не сидел, нахально развалившись, или с подчеркнуто‑ почтительным вниманием, или в тисках вины… Он просто сидел. Он был готов к смерти.

— Довольно неплохо, — сказал Хагбард. — Ты оказался гораздо способнее, чем мы оба думали.

Теперь этот человек перенесет рефлексы послушания на Хагбарда; и следующая стадия будет продолжительнее и труднее, пока он не усвоит, что надо совсем перестать играть роли и проявлять себя так, как он только что себя проявил перед лицом смерти.

Револьверный гамбит был вариантом №2 третьей базовой тактики в Системе Челине; у него было пять стандартных развязок. Хагбард выбрал самую опасную — он всегда ее выбирал, поскольку вообще не очень любил револьверный гамбит и шел на него только в том случае, если мог дать субъекту шанс выступить и в активной роли. Однако на этот раз он понимал, что руководствуется другим мотивом: трус, сидевший где‑ то в глубине его души, надеялся, что Гарри Койн окажется более безумным, чем ему кажется, и действительно выстрелит; и тогда Хагбарду удастся увильнуть от решения, которое ему предстоит принять в Пеосе.

— Ты выиграл, сволочь, ‑ послышался голос Койна.

Хагбард очнулся и быстро разыграл небольшую вербальную партию, оперируя образами Ада, выловленными из детства Гарри. Когда Койна под небольшой охраной отвели обратно в каюту, Хагбард откинулся в кресле и устало потер глаза. Он переключился на Дорна, но выяснил, что на этом канале уже вещает Дили‑ Лама.

— Оставь юношу в покое, — передал ему Хагбард. — Сейчас моя очередь. Иди посозерцай свой пупок, старый мошенник.

Послав в качестве ответа образ вихря розовых лепестков, Лама растаял в эфире. Джордж продолжал толковать с собой по душам на темы, внушенные ему вождем ЭФО: Глас народа — глаз божий. Большой и красный глаз смотрит на нас. Аум Шива. А ум — не вшивый?

— Да, не доверяй мне, — передал Хагбард Джорджу. — Не верь тому, кто льном богат, он может быть ползучий гад. (Это уж из области моих собственных сомнений, подумал он.) Ее зовут Стелла. Стелла Марис. Черная звезда морей, (Я ему не скажу, кто они с Мэвис на самом деле.) Джордж, я жду тебя в капитанской рубке.

Хагбард решил, что Джордж должен начать с варианта №1 (Ые‑ bestod, или «оргазм‑ смерть»). Нужно сделать так, чтобы он осознал, до какой степени он относится к женщинам как к объектам, — а после этого, конечно, подпустить мистической чепухи, чтобы какое‑ то время его сомнение выталкивалось в бессознательное. Да — Джордж уже был в порнографическом трипе, как Атланта Хоуп и Улыбчивый Джим Трепомена, но только опыт Джорджа был «эго‑ дистоническим».

— Классный фокус, — сказал через несколько мгновений Джордж, входя в капитанскую рубку. — Вызвать меня в рубку по телепатической связи.

Хагбард, все еще размышляя над решением пеосской проблемы, попытался придать своему лицу самый невинный вид, произнося:

— Я вызвал тебя по интеркому. — Он понимал, что пытается одновременно свистеть и писать, беспокоясь по поводу Пеоса и Джорджа, и заставил себя сосредоточиться. — «Абсурд», такое слово было в голове Джорджа. Абсурдная невинность. Что ж, подумал Хагбард, н а этот раз я облажался.

— Вы считаете, что я не могу отличить голос, который звучит в голове, от голоса, который слышу ушами? — спросил Джордж.

Хагбард разразился смехом, полностью погружаясь в настоящее; но после того, как Джордж был отправлен в часовню для инициации, он снова вернулся к проблеме. Либо Демонстрация не удалась, либо Демонстрация не удалась. Двойной зажим. И так, и этак плохо. Это приводило его в ярость, но ведь книги давным‑ давно его предупреждали: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними»[47]. За три десятилетия он применил Систему Челине к большому количеству людей, а теперь сам оказался в классической Ловушке Челине. Правильный ответ только один: перестать пытаться из нее вырваться.

Однако когда настал момент, он понял, что часть его не прекратила попыток.

— Готовы к уничтожению вражеских кораблей, — сказал Говард.

Хагбард отрицательно покачал головой. Джордж вспоминал идиотский случай, когда он пытался покончить жизнь самоубийством, стоя на берегу Пассеика, а Хагбард продолжать собирать по частям целое, пытаясь одновременно прочистить себе мозги.

— Я бы хотел вступить с ними в контакт, — сказал он вслух, понимая, что, возможно, портит всю игру в гуру. Нельзя показывать Джорджу свои сомнения. — Я бы хотел дать им возможность сдаться…

— Ты же не хочешь, чтобы они подошли слишком близко, — сказал Говард.

— Ты отвел своих на безопасное расстояние? — в отчаянии спросил Хагбард.

— Конечно, — раздраженно ответил дельфин. — Хватит колебаться. Сейчас не время быть гуманистом.

— Море безжалостнее, чем земля, — возразил было Хагбард, но, подумав, добавил: — Иногда.

— Море чище, чем земля, — отозвался Говард. — Хагбард пытался сосредоточиться. Дельфин явно чувствовал его стрессовое состояние, а вскоре его заметит и Джордж (но нет — быстрое сканирование показало, что Джордж отстранился от происходящего и, углубившись в прошлое, кричит какому‑ то Карло: «Сукин ты сын»). — Эти люди враждуют с тобой тридцать тысяч лет.

— Я не настолько стар, — устало сказал Хагбард. Демонстрация не удалась. Он решился, и все, кто сейчас был рядом с ним, тоже решились. Хагбард протянул смуглый палец, коснулся им белой кнопки на пульте управления и затем решительно на нее нажал.

— Вот и все, — тихо произнес он.

(— Давай, всезнайствуй! Когда завалишь половину экзаменов, может быть, и очнешься. — Голос, звучавший давным‑ давно… в Гарварде… А однажды на Юге он был до глубины души тронут очень простым, до смешного примитивным гимном фундаменталистов: Иисус прошел пустынною долиной, Он должен был пройти по ней один. Никто не мог пройти дорогу за Него, Он должен был пройти долиной Сам.

«Я пройду по этой пустынной долине, — с горечью думал Хагбард, — в одиночку, до самого Инголыптадта и последней схватки. Но сейчас все бессмысленно. Демонстрация не удалась. Мне остается только собирать отдельные кусочки и спасать, что можно. Начиная с Дорна, прямо здесь и сейчас.)

Ненависть, как расплавленный свинец, сочится с раненого неба… это называется загрязнением воздуха… Августейший Персонаж с глазами изголодавшегося по бабам средневекового святого медленно набирает номер… «Бог лжет! — кричал Вейсгаупт в середине своего первого трипа. — Бог— это Ненависть!»… Гарри Койн согнулся в кресле… Голова Джорджа висит под углом, как у куклы со сломанной пружиной… Стелла не двигается… Они не мертвы, они отрубились…В 1940 году Эйб Рилз сдал полиции всю организацию под названием «Корпорация убийств»… Он назвал Чарли Уоркмана главным стрелком в сцене убийства Голландца Шульца… Он сообщил подробности, доказывавшие причастность к этому делу Лепке (его казнили) и Лучано (его посадили в тюрьму, а потом выслали)… Он ни словом не обмолвился о некоторых других вещах. Но Дрейк волновался. Он отдал приказ Малдонадо, тот передал его одному из капо, а капо — солдатам… Рилза охраняли пятеро полицейских, но это не помешало ему выпасть из окна гостиничного номера и размазаться кляксой по асфальту. В прессу просочились слухи… Жюри коронера не могло поверить, что Синдикат подкупил пятерых полицейских… Смерть Рилза выдали за самоубийство… Но в 1943 году, когда Полное Уничтожение выходило на финишную прямую, Лепке заявил, что перед казнью хочет кое‑ что рассказать… Том Дьюи, оставшийся в живых благодаря смерти Голландца, был в то время губернатором, и он согласился на отсрочку казни… Лепке провел двадцать четыре часа с чиновниками из Министерства юстиции, после чего было объявлено, что он отказался сообщить что‑ нибудь существенное… Одного чиновника привезли из Государственного департамента, чтобы он поработал с Министерством юстиции, поскольку у него были кое‑ какие материалы по Шульцу и Синдикату Шестерки… Сообщил он мало, но Лепке многое прочитал в его глазах… Конечно же, фамилия чиновника была Винифред… Лепке понял: как однажды сказал Бела Люгоши, есть вещи пострашнее смерти…

В 1932 году был похищен грудной сын знаменитого авиатора Чарльза Линдберга‑ младшего… Уже в то время на Северо‑ Востоке такое масштабное преступление могло произойти только и исключительно с разрешения полномочного дона Мафии… Даже капо не мог выдать такое разрешение в одиночку… Отец авиатора, конгрессмен Чарльз Линдберг‑ старший, откровенно критиковал монополию Федерального резервного банка… Выступая с трибуны Конгресса, он, среди прочего, говорил: «При законе о федеральной резервной системе паника вызывается научными методами; нынешняя паника — первая, разработанная чисто математически…» Посредником в передаче денежного выкупа был Джефси Кондон, старый директор школы, в которой когда‑ то учился Шульц… «Должно быть, это одно из тех совпадений», — как позднее сказал Марти Кромпьер…

Джон Диллинджер прилетел в Даллас утром 22 ноября 1963 года и прямо в аэропорту взял напрокат автомобиль. Он подъехал к Дили‑ плазе и начал осматривать окрестности. Диллинджер заметил, что тройной туннель, где должен был находиться Гарри Койн при выполнении задания, хорошо просматривается из будки стрелочника; он подумал, что обитатель этой будки вряд ли проживет долго. Он понимал, что будет много других свидетелей и ДЖЕМы не смогут защитить всех, даже с помощью ЛДР. Со всех сторон плохо… И действительно, стрелочник С. М. Холланд рассказал историю, которая не совпадала с версией Эрла Уоррена, и чуть позже погиб во время автомобильной катастрофы. Его машина съехала с дороги при весьма странных обстоятельствах, породивших массу вопросов среди тех, кто любит задавать вопросы. Жюри коронера назвало это несчастным случаем… Диллинджер выискал себе место в густо засаженной деревьями части травяного холма и дождался, пока у туннеля не появился Гарри Койн. Он заставил себя расслабиться и постарался сделать так, чтобы, кроме вертолета, его ниоткуда нельзя увидеть (а вертолетов не было: об этом позаботился агент иллюминатов, внедренный в «Сикрет сервис»). Он заметил движение в школьном книгохранилище. Какой‑ то непорядок. Он повернул бинокль… и заметил на крыше «Дал‑ Текс‑ билдинга» еще одну голову, которая мгновенно пригнулась. Итальянец, совсем юный… Плохо. Присутствие солдат Малдонадо означает одно из двух: либо иллюминаты знают, что среди них есть двойной агент, и поэтому наняли еще киллеров, либо Синдикат действует самостоятельно. Джон снова повернул бинокль в сторону школьного книгохранилища: кем бы ни был тот клоун, он вооружен и очень осторожен — значит, явно не из спецслужб.

Это путало все карты.

Первоначальный план Джона заключался в том, чтобы пристрелить Гарри Койна прежде, чем тот успеет прицелиться в молодого гегельянца из Бостона. Теперь же ему предстояло вывести из игры сразу троих. Это было нереально. Как можно незаметно поразить три цели, которые находятся в совершенно разных направлениях и на разной высоте? После первых двух выстрелов его засекут легавые. А тем временем третий стрелок спокойно выполнит свою работу. Вот это Хагбард и называл «экзистенциальным коаном».

— Дерьмо, моча и промышленные отходы, — пробормотал Джон, цитируя еще один «челинизм».

Что ж, спасай что можешь, как говаривал Гарри Пирпонт, когда ограбление банка заходило в тупик. Спасай что можешь и как можно быстрее уноси свою задницу из нехорошего места.

Если И‑ цзином Кеннеди суждено погибнуть (очевидно, именно поэтому Хагбард после консультации со своим компьютером отказался участвовать в деле), то «спасай что можешь» применительно к данной ситуации означает только одно: задурить иллюминатам головы. Подбросить им загадку, которую им никогда не разгадать.

Кортеж автомобилей уже ехал перед школьным книгохранилищем и стрелок в окне здания мог в любой момент открыть огонь, если его, конечно, не опередят Гарри Койн или мафиози. Диллинджер вскинул винтовку, быстро навел оптический прицел на череп Джона Ф. Кеннеди и подумал: даже если все провалится и никакой загадки для иллюминатов не выйдет, хороши будут завтра газетные заголовки: «ПРЕЗИДЕНТ ЗАСТРЕЛЕН ДЖОНОМ ДИЛЛИНДЖЕРОМ!». Увидев их, все решат, что теперь Орсон Уэллс взялся за газетный бизнес, — и тогда его палец напрягся.

(— Убийство? — спросил Джордж. — Трудно не думать о Добре и Зле, когда игра человечества становится такой опасной.

— В Кали‑ югу, — ответила Стелла, — почти во все игры мы играем с оружием. Разве ты не заметил?)

Три выстрела вышибли мозги на колени Джеки Кеннеди, и изумленный Диллинджер увидел, как со склона травяного холма сбегает человек. Джон бросился за ним в погоню и, прежде чем киллер смешался с уличной толпой, мельком увидел его лицо.

— Боже! — сказал Джон. — Он?

***

Стелла сделала еще одну затяжку.

— Погоди‑ ка, — сказала она. — В «Не свисти, когда писаешь»е сть классный кусок на эту тему.

Медленно, как все торчки, она встала и подошла к книжной полке.

— Хагбард и БАРДАК выделили шестьдесят четыре тысячи типов личности, — сказала она через плечо, — в зависимости от тактик поведения с другими людьми.

Она нашла нужную книжку и осторожно вернулась к своему креслу.

— Возьмем тебя. В любой момент времени ты можешь возникнуть на моем жизненном пути с самыми разными действиями. Можешь поцеловать мне руку, а можешь перерезать горло. Между этими двумя крайностями ты, например, можешь вести со мной интеллектуальный разговор, прикрывая им сексуальное заигрывание, или же вести интеллектуальный разговор с сексуальным заигрыванием, но на языке жестов подавая сигналы о том, что флирт — это всего лишь игра и на самом деле тебе не нужно, чтобы я на него реагировала. На еще более глубоком уровне ты можешь посылать другие сигналы, указывающие, что в действительности ты все‑ таки хочешь, чтобы я ответила на твои завуалированные ухаживания, но не готов себе в этом признаться. В авторитарном обществе люди, как правило, посылают либо очень простые сигналы доминирования: «Руководить буду я, и тебе лучше меня не злить, а сразу с этим смириться», — либо сигналы подчинения: «Ты будешь руководить, и я с этим смирюсь».

— Боже праведный, — тихо прошептал Гарри Койн. — Вот что происходило между нами во время нашей первой встречи. Сначала я пытался блефовать, посылая сигналы доминирования, и это не сработало. Тогда я попробовал другую тактику, посылая сигналы подчинения, поскольку больше никаких уловок я не знал, но и это не сработало. И тогда я просто сдался.

— Сдался твой ум, — поправила Стелла. — Стратегический центр, предлагающий варианты построения человеческих взаимоотношений в авторитарном обществе, исчерпал свои возможности. Других вариантов, которые можно было бы попробовать, не оставалось. И тогда верх взял Робот. Биограмма. Ты действовал от сердца.

— Так что там насчет доминирования? — спросил Джордж.

— Вот этот отрывок, — произнесла Стелла. Она начала читать вслух:

Люди бывают разными — от самых доминантных до самых уступчивых. Последние, если только они не специалисты в области психодинамики, всегда проигрывают первым в социальных взаимодействиях. Доминантные никогда не меняют свой сценарий, уступчивые же постоянно меняются, пытаясь найти способ конструктивного взаимодействия с ними. В конце концов уступчивые подбирают «правильную» тактику и взаимодействие становится возможным. Они попадают на сцену, созданную доминантными, и играют по их сценарию.

Неуклонный экспоненциальный рост бюрократии происходит не только вследствие Закона Паркинсона. Государство, все более доминантное, втягивает в свое поле все больше людей и заставляет их играть по своему сценарию.

— Круто, — сказал Джордж. — Но будь я проклят, если понимаю, какое отношение это имеет к Иисусу или Императору Нортону.

— Точно! — радостно фыркнул Гарри Койн. — Игра закончена. Ты только что доказал то, что я все время подозревал. Марсианин — ты

— Не шумите, — сонно сказал с пола Келли. — Я вижу сотни блаженных Будд, плывущих в воздухе…

Тем временем внимание Дэнни Прайсфиксера в Нью‑ Йорке было поглощено одним блаженным Буддой — а также перевернутым сатанинским крестом, символом мира, пятиугольником и Глазом в Треугольнике. Он окончательно решил довериться своей интуиции в деле о подрыве редакции «Конфронтэйшн» и пяти исчезнувших в связи с этим людях. Это решение созрело после того, как сам Комиссар вызвал его и заместителя начальника отдела убийств на ковер: «Малик исчез. Эта девица, Уэлш, исчезла. Репортера Дорна похитили прямо из тюрьмы в Техасе. Пропали два моих лучших сотрудника, Гудман и Малдун. Федералы вне себя, и я чувствую, что они знают нечто такое, из‑ за чего дело приобретает особое значение, и дело тут не в этих пяти возможных убийствах. Я хочу, чтобы к концу дня вы мне доложили о реальном, черт возьми, прогрессе в расследовании, иначе я заменю вас юными джи‑ менами[48]»

Когда они перевели дух в приемной, Прайсфиксер спросил Вана Митера, своего коллегу из убойного отдела:

— Что собираешься делать?

— Вернусь и устрою моим людям такой же разнос. Пусть работают. А ты что будешь делать? — вяло поинтересовался он.

— Доверюсь интуиции, — ответил Дэнни и спустился в отдел по борьбе с аферами и мошенничеством, где переговорил с сержантом Джо Фрайди, изо всех сил пытавшимся походить на своего тезку из знаменитого телесериала.

— Мне нужна гадалка, — сказал Дэнни.

— Хиромантия, карты, астрология… что‑ то конкретное?

— Техника не имеет значения. Мне нужна гадалка или ясновидящая, которую ты ни разу не сумел припереть к стенке. Которую ты «копнул» достаточно глубоко и почувствовал, что у нее действительно есть какие‑ то такие способности…

— Есть у нас такая, — многозначительно сказал Фрайди, нажимая кнопку интеркома. — Архив, — сказал он. — Карелла? Пришли‑ ка мне материалы по Маме Сутре.

Папка, выскочившая из трубы внутренней пневматической почты, предоставила Дэнни именно ту информацию, на которую он рассчитывал. У Мамы Сутры не было ни одного ареста. Она попадала в поле зрения детективов несколько раз: обычно по требованию богатых мужей, утверждавших, что она оказывает слишком большое влияние на их жен, а однажды — по требованию совета директоров компании, считавших, что президент их фирмы слишком уж часто у нее консультируется. Но она никогда не говорила и не делала ничего такого, что позволило бы предъявить ей обвинение в мошенничестве. Более того, на протяжении многих лет она работала с чрезвычайно богатыми людьми и никогда не играла с ними в игры, которые хотя бы отдаленно напоминали «цыганские трюки». Ее визитная карточка, подшитая в досье, скромно предлагала лишь «духовное озарение», хотя Мама Сутра явно выдавала этот продукт в лошадиных дозах. Ведь после беседы с ней один детектив уволился и ушел в монастырь траппистов, второй начал призывать к введению в Нью‑ Йорке английской системы невооруженного патрулирования улиц, быстро надоел руководству и был уволен, а третий заявил, что уже двадцать лет является тайным гомосексуалистом, стал носить значок «За освобождение геев» и был переведен в полицию нравов.

— Именно такая мне и нужна, — сказал Прайсфиксер. Через часон уже сидел в ее приемной, рассматривая блаженного Будду и другие оккультные аксессуары и чувствуя себя круглым дураком. Он понимал, что ставит под удар себя и все дело, но его единственным оправданием было то, что Сол Гудман часто раскрывал безнадежные дела, совершая такие же странные «прыжки». Дэнни был готов к прыжку: исчезновение профессора Марша в Аркхеме было связано с тайной «Конфронтэйшн», а все это вместе имело непосредственное отношение к Фернандо‑ По и богам Атлантиды.

Секретарша, симпатичная молодая китаянка по имени Мао и как‑ то там дальше, положила телефонную трубку и сказала:

— Можете входить.

Дэнни открыл дверь и вошел в скромно обставленную комнату, белую, как Северный полюс. На белых стенах не было картин, на гладко‑ белом коврике не было узоров, в глубине комнаты белели стол Мамы Сутры и датский стул перед ним. Дэнни почувствовал, что полное отсутствие оккультных безделушек и ярких цветов производило куда более сильное впечатление, чем тяжелые портьеры, полумрак, горящие свечи и хрустальный шар.

Мама Сутра была похожа на Марию Успенскую, старую актрису, которая неизменно появлялась в ночном шоу, дабы сообщить Лону Чейни‑ младшему, что он всегда будет идти по «тернистому пути» ликантропии, пока «все слезы не прольются в море».

— Чем могу быть полезна? — бойко и деловито спросила она.

— Я детектив из Нью‑ йоркской полиции, — представился Дэнни, показывая свою бляху. — Но я пришел сюда не для того, чтобы копать под вас. Мне нужны знания и совет, и я заплачу за это из собственного кармана.

Она ласково улыбнулась.

— Должно быть, те полицейские, которые проверяли, не мошенница ли я, создали обо мне целую легенду в вашем управлении. Я не обещаю никаких чудес, а мои знания ограничены. Возможно, я сумею вам помочь, а возможно, и нет. В любом случае оплата не нужна. При моей специфической профессии я предпочитаю поддерживать с полицией дружеские отношения.

Дэнни кивнул.

— Благодарю, — сказал он. — Дело вот в чем…

— Подождите, — нахмурилась Мама Сутра. — По‑ моему, я уже кое‑ что улавливаю. Да. Окружной прокурор Уэйд. Кларк. Корабль тонет. 2422. Если я не могу жить, как хочу, дайте мне умереть, когда я пожелаю. Это о чем‑ нибудь вам говорит?

— Только первая часть, — растерянно сказал Дэнни. — Вероятно, дело, которое я расследую, каким‑ то образом связано с убийством Джона Кеннеди. Окружного прокурора, который занимался первым расследованием этого убийства в Далласе, звали Генри Уэйд. Но все остальное, о чем вы говорили, — полная бессмыслица. Откуда вы это взяли?

— Есть… вибрации… и я их улавливаю. — Мама Сутра снова улыбнулась. — Это единственное объяснение, которое я могу вам предложить. Это просто случается со мной, и я научилась этим пользоваться. До некоторой степени. Надеюсь, я доживу до того дня, когда какой‑ нибудь психолог наконец объяснит мне, что я делаю. Тонущий корабль — это бессмыслица? А как насчет даты 15 июня 1904 года! Кажется, эта информация пришла на той же волне.

Прайсфиксер покачал головой.

— Я пас, как говорят в покере.

— Подождите, — сказала Мама Сутра. — Это кое‑ что значит для меня. Был такой ирландский писатель Джеймс Джойс, изучавший теософию Блаватской и мистицизм общества «Золотая Заря». Он написал роман, действие которого происходит 16 июня 1904 года. Роман называется «Улисс», и каждая его страница полна зашифрованных мистических откровений. И… ну да, сейчас я вспомнила: в нем упоминается о кораблекрушении. Джойс исторически точно описывал обстановку, на фоне которой разворачивался сюжет, поэтому он ввел в роман событие, попавшее в заголовки всех дублинских газет этого дня — ведь действие романа происходит в Дублине, — и одна из сюжетный линий связана с гибелью корабля «Генерал Слокум» в нью‑ йоркской гавани днем раньше, 15 июня.

— Вы сказали «Золотая Заря»? — взволнованно спросил Прайс‑ фиксер.

— Да. Это о чем‑ то вам говорит?

— Это еще больше все запутывает, но зато показывает, что вы идете по верному следу. Мне кажется, дело, которое я сейчас расследую, связано с исчезновением университетского профессора из Массачусетса, которое произошло несколько лет назад. После него остались записи, в которых упоминается общество «Золотая Заря» и… дайте‑ ка вспомнить… некоторые его члены. Одно имя я помню, это Алистер Кроули.

— То Mega Therion, — медленно сказала Мама Сутра, слегка бледнея. — Молодой человек, вы суетесь в очень серьезное дело. Оно намного серьезнее, чем может понять обычный полицейский. Но вы не обычный полицейский, иначе вообще не пришли бы ко мне. Тогда позвольте сказать вам напрямик: вы столкнулись с тем, во что легко вписывается и мистицизм Джеймса Джойса, и убийство президента Джона Кеннеди. Но чтобы это понять, вы должны до предела расширить сознание. Я советовала бы вам дождаться, пока моя секретарша не приготовит вам выпить чего‑ нибудь покрепче.

— Я не могу пить на работе, мэм, — печально сказал Дэнни.Мама Сутра глубоко вздохнула.

— Ладно. Тогда просто постарайтесь отнестись ко всему этому спокойно.

— Это как‑ то связано с ллойгорами? — неуверенно спросил Дэнни.

— Да. Вы уже разгадали значительную часть загадки, если знаете так много.

— Мэм, — сказал Дэнни. — Наверное, я все‑ таки выпью. Бурбон, если можно.

«2422, — думал он, пока Мама Сутра разговаривала с секретаршей, — это еще безумнее, чем все остальное. 2 плюс 4 плюс 2 плюс 2. В сумме получается 10. Основа десятичной системы. Что это означает, черт побери? Или 24 плюс 22 равно 46. Это дважды по 23, а 23 — это число, пропущенное между 24 и 22. Еще одна загадка. А 2 умножить на 4 умножить на 2 и умножить на 2 равняется… надо подумать… 32. Ускорение свободного падения. Школьная физика. 32 фута в секунду за секунду. А 32 — это 23 наоборот. Полный бред».

Вошла мисс Мао с подносом.

— Ваш напиток, сэр, — учтиво сказала она.

Дэнни взял стакан и проводил взглядом грациозную фигуру китаянки. Мао по‑ китайски означает «кошка», — вспомнил он знания, полученные за годы службы в военной разведке, — и она действительно двигалась как кошка. Мао: это называется «ономатопея»[49]. По идее, именно так возникло слово «волк»[50]. Забавно, раньше я никогда над этим не задумывался. Ох ты, а еще эта пентаграмма в приемной и пентаграмма в тех старых фильмах Лона Чейни про человека‑ волка. Загадочные собаки Малика. Хватит об этом.

Он хорошенько глотнул бурбона и сказал:

— Поехали дальше. Начинайте. Второй раз я приму лекарство, когда мой ум начнет рушиться.

— Скажу вам без обиняков, — спокойно начала Мама Сутра. — На Землю уже произошло вторжение из космоса. Это не нависшая над нами угроза, о которой пишут фантасты. Это произошло давным‑ давно. Если точно, пятьдесят миллионов лет назад.

Дэнни сделал еще один глоток.

— Ллойгоры, — сказал он.

— Так они сами себя называли. У них было несколько рас. Например, шогготы, чо‑ чо, дхолы, тики и вендиго. Они нематериальны в том смысле, в каком мы понимаем материю, и не занимают пространство и время так же плотно, как, например, мебель. Это не звуковые волны, не радиоволны, и вообще это не волны, но вы пока что думайте о них как о волнах. Все лучше, чем вообще никакого мысленного образа. Школьную физику помните?

— Теорию относительности — нет, — сказал Дэнни, сознавая, что верит ее словам.

— Акустику? Оптику? — перечисляла Мама Сутра.

— Немного.

— Тогда вы, наверное, помните два простых эксперимента. Когда через призму пропускают белый свет, а на экране за призмой появляется спектр. Видели?

— Да.

— А когда через стеклянную трубку с тонким слоем цветного порошка пропускают звуковую волну?

— Да. Гребни волн оставляют маленькие отметки, которые видны на порошке. След невидимой волны в видимой среде.

— Прекрасно. Тогда вы наверняка можете представить, как ллойгоры, хотя и не состоящие из материи, как мы ее понимаем, могут проявляться в материи, оставляя в ней следы в виде… ну, скажем, поперечных сечений или проекций… того, что он на самом деле собой представляет.

Дэнни кивнул, полностью поглощенный ее рассказом.

— С нашей точки зрения, — продолжала Мама Сутра, — они нестерпимо отвратительны в этих проявлениях. Тому есть объяснение. Они были причиной диких страхов, которые испытывали первые люди. В нашем коде ДНК по‑ прежнему содержится отвращение и ужас, а это активирует ту часть нашего разума, которую психолог Юнг называл коллективным бессознательным. Именно там зарождаются Миф и Искусство. Все пугающее, тошнотворное и жуткое — в фольклоре, в картинах и статуях, в легендах и эпосах всех народов мира — содержит в себе образы проявленных ллойгоров. Как писал великий арабский поэт: «Узнаете Их по уродливости»[51].

— И на протяжении всей человеческой истории они с нами воюют? — уныло спросил Дэнни.

— Не совсем. Можно ли сказать, что скотный двор воюет со скотом? То, что происходит, не имеет ничего общего с войной, — ответила Мама Сутра. — Речь идет о том, что они нами владеют.

— Ясно, — отозвался Дэнни. — Да‑ да, я понимаю. — Он угрюмо посмотрел на свой пустой стакан. — А можно еще стаканчик? — пробормотал он.

Когда мисс Мао принесла еще один бурбон, он сделал большой глоток и расслабленно наклонился немного вперед.

— И с этим ничего нельзя поделать?

— Есть одна группа, которая пытается освободить человечество, — ответила Мама Сутра. — Но ллойгоры обладают колоссальными возможностями коверкать и уродовать умы. В эту группу входят самые опороченные, оклеветанные и ненавидимые люди на земле. Все зло, которое они пытаются остановить, им же и приписывается. Они действуют тайно, иначе их просто уничтожили бы. Даже сейчас общество Джона Берча и многие другие фанатики — включая одного злого гения по имени Хагбард Челине — не прекращают попыток бороться с группой, о которой я говорю. У нее много названий — Великое Белое Братство, Братство Розы и Креста, «Золотая Заря»… хотя чаще всего их называют иллюминатами.

— Вот именно! — воскликнул Дэнни возбужденно. — На месте преступления, которое я расследую, была найдена целая пачка служебных записок об иллюминатах.

— И держу пари, что в этих записках они изображаются в неприглядном виде!

— Это точно, — подтвердил Дэнни. — Они выглядят самыми мерзкими говнюками в человеческой истории. Прошу прощения, мэм.

«Я пьянею», — подумал Дэнни.

— Именно так их обычно и представляют, — грустно констатировала Мама Сутра. — Врагов у них много, а их самих — мало…

— Кто же их враги? — нетерпеливо подался вперед Дэнни.

— Культ Желтого Знака, — ответила Мама Сутра. — Это группа, которая служит одному конкретному ллойгору по имени Хастур. Они живут в таком диком страхе перед этим существом, что обычно называют его «Тем, Чье Имя Неназываемо». Хастур обитает в таинственном месте Хали, которое когда‑ то было озером, а теперь превратилось в пустыню. В исчезнувшей цивилизации Каркозы Хали был великим городом. У тебя такое выражение лица, словно эти названия тебе о чем‑ то говорят?

— Да. Они упоминались в записках одного исчезнувшего профессора. Я был уверен, что его дело непосредственно связано с этой историей.

— Они упоминались — и как мне кажется, неразумно — некоторыми писателями, такими как Бирс, Чемберс, Лавкрафт, Блох и Дерлет. Каркоза находилась на месте нынешней пустыни Гоби. Главными городами были Хали, Мнар и Сарнат. Культ Желтого Знака умудрился все это тщательно скрыть, хотя были археологи, которые публиковали интересные предположения о Гобийском регионе. Следы великой цивилизации, существовавшей задолго до Египта и Шумера, постарались замести или подделать, выдавая их за следы, которые якобы ведут к Атлантиде. На самом деле Атлантида никогда не существовала, но Культ Желтого Знака заботливо поддерживает этот миф, чтобы никто никогда не узнал, что происходило — и происходит сейчас — на заброшенной земле Гоби. Понимаешь, члены этого культа до сих пор иногда посещают пустыню, чтобы поклониться и заключить очередную сделку с Хастуром, с Шуб‑ Ниггуратом, одним из ллойгоров, который в мистической литературе известен под именем «Черного Козла Легионов Младых» и с Ньярлатхотепом, который является либо в виде крепкого черного мужчины — не негра, а с кожей цвета бездны, — либо в виде гигантского безликого флейтиста. Но повторяю: по этим проявлениям или проекциям в пространственно‑ временном континууме познать ллойгоров невозможно. Ты веришь в Бога?

— Да, — ответил Дэнни, удивленный вопросом.

— Выпей еще глоток. Потому что сейчас я тебе скажу, что твой Бог — это лишь еще одно из проявлений ллойгоров. Так зародилась религия, и так ее увековечивают ллойгоры и их слуги из Культа Желтого Знака. У тебя был какой‑ нибудь религиозный или мистический опыт?

— Нет, — смущенно признался Дэнни.

— Хорошо. Значит, твоя религия — это лишь вопрос веры в то, что тебе рассказывают, а не вопрос переживания особых эмоциональных состояний. Во все такие состояния людей вводят ллойгоры, чтобы нас поработить. Откровения, видения, транс, чудеса и все подобные состояния — это ловушки. Обычно нормальные люди инстинктивно избегают таких аномальных состояний. К сожалению, из‑ за доверчивости и целенаправленного промывания мозгов они часто готовы последовать за ведьмами, колдунами и шаманами, искушенными в этих вопросах. Пойми, и я настоятельно прошу тебя прямо сейчас выпить еще один стаканчик, что каждый религиозный лидер в истории человечества был членом Культа Желтого Знака и все их усилия были направлены на мистификацию, обман и порабощение остальных.

Дэнни осушил стакан и смиренно попросил:

— А можно еще?

Мама Сутра вызвала мисс Мао и сказала:

— Эту часть ты воспринял очень хорошо. Людям, у которых были религиозные видения, воспринимать эту информацию очень тяжело; они не хотят знать, из какого поистине мерзкого источника к ним приходят эти состояния. Ллойгоров, разумеется, можно считать богами или демонами, но на данном этапе истории гораздо разумнее относиться к ним как к другой форме жизни, порожденной нашей Вселенной. К сожалению, по отношению к нам эта форма жизни — высшая. И, к еще большему сожалению, враждебная. Пойми, религия всегда построена на жертвоприношениях, а там, где жертвоприношение, всегда есть не только жертва, но и тот, кому все это выгодно. Нет ни одной религии в мире — ни одной! — которая не была бы ширмой для Культа Желтого Знака. Сам культ, как и ллойгоры, появился задолго до появления человека. Он зародился среди змеиного народа Валусии, полуострова, ныне ставшего Европой, а затем распространился на восток. Его восприняли первые люди в Каркозе. Цель культа всегда состояла в том, чтобы служить ллойгорам за счет других людей. С момента появления иллюминатов культ направлял свои усилия еще и на то, чтобы препятствовать их деятельности, а их самих дискредитировать.

Дэнни обрадовался тому, что в этот момент вошла мисс Мао с третьим стаканчиком крепкого бурбона.

— А кто такие иллюминаты и какова их цель? — спросил он, выпив залпом.

— Их основатель, — сказала Мама Сутра, — был первым человеком, который задумался о ллойгорах с рациональной точки зрения. Он понимал, что ллойгоры — это не сверхъестественные существа, а просто неизвестный нам аспект Природы; что они не всемогущи, а просто более могущественны, чем мы; и что они не «сошли с небес», а просто пришли из иных миров. Его имя дошло до нас в тайных учениях и писаниях. Его звали Ма‑ Лик.

— Господи Иисусе! — сказал Дэнни. — Да ведь это фамилия того мужика, с исчезновения которого и разгорелся весь сыр‑ бор.

— Это имя на каркозском языке означало «Знающий». Оно до сих пор существует у персов и арабов, но означает «Указывающий путь». Его последователи, иллюминаты, увидели свет разума. Этот свет весьма отличается от дурманящего и разрушающего сознание света, в ореоле которого порой являются ллойгоры, чтобы поразить воображение своих слуг из Культа Желтого Знака. Ма‑ Лик стремился к тому, к чему до сих пор стремятся иллюминаты: обрести научные знания, которые позволят превзойти могущество ллойгоров, и положить конец человеческому рабству. Мы должны быть хозяевами, а не собственностью.

— А иллюминатов много?

— Их очень мало. Точного количества я не знаю. — Мама Сутра вздохнула. — Меня к ним не приняли. У них очень высокие требования. Нужно быть ходячей энциклопедией, чтобы удостоиться первого собеседования. Следует помнить, что это самая убежденная, самая гонимая и самая тайная группа в мире. Если Культу Желтого Знака не удается замести следы того, что делают иллюминаты, то он непременно выставляет их действия в ложном свете, как вредные, коварные и абсолютно злонамеренные. Культ и все религии, под видом которых он орудует, всегда пресекают и негативно оценивают попытки людей — всех, а не только иллюминатов — вести себя разумно, мыслить научно, открывать и обнародовать новые истины. Все церкви — католическая, иудейская, мусульманская, индуистская, буддийская и любая другая — всегда выступают против науки и преследуют ее. Культ Желтого Знака ведет эту пропаганду даже через средства массовой информации. У них две любимые «притчи»: одна — про ученого, которого нельзя было назвать «настоящим человеком», пока он не пережил религиозное просветление и не признал существование «высших сил», то есть ллойгоров, а вторая — про ученого, который стремился познать истину, не испытывая страха, и это привело к катастрофе. Эта притча всегда заканчивается словами: «Он сунулся туда, куда не должен соваться человек». Такая же ненависть к знанию и прославление суеверия и невежества свойственны всем человеческим сообществам. Сколько ты еще можешь выдержать? — неожиданно спросила Мама Сутра.

— Честно говоря, не знаю, — устало сказал Дэнни. — Кажется, если мне удастся добраться до сути дела, на мою голову обрушатся все силы этой страны. Самое малое, что может случиться: меня вышвырнут с работы. Более вероятно, что я исчезну, как тот человек, которого я ищу, и как первые два детектива, расследовавшие это дело. Но чтобы в этом убедиться, я должен узнать истину до конца, после чего пожелать вам всего доброго и приступить к поиску норы, в которой можно залечь. Да и вы могли бы мне рассказать, как вам удается оставаться в живых, так много зная.

— Я много училась. У меня есть Щит. Природу этого Щита я могу объяснить не лучше, чем природу моих экстрасенсорных способностей. Знаю лишь одно: этот Щит действует. Что касается ответа на другие твои вопросы, то сначала я хочу узнать подробности о расследовании, которым ты занимаешься. Только тогда я смогу увязать это с иллюминатами и Культом Желтого Знака.

Дэнни выпил очередной стаканчик, закрыл на мгновение глаза и приступил к рассказу. Он начал с исчезновения Марша в Аркхеме четыре года назад, рассказал о том, как внимательно изучал бумаги пропавшего Марша и книги, упомянутые в записках профессора, и пришел к выводу, что дело связано с каким‑ то наркотическим культом. Затем он поведал о взрыве в «Конфронтации» и служебных записках об иллюминатах, упомянул об исчезновении Малика, мисс Уэлш, Гудмана и Малдуна и отметил нездоровое любопытство ФБР.

— Такие вот дела, — закончил он. — Это практически все, что я знаю.

Мама Сутра задумчиво кивнула.

— Как раз этого я и боялась, — наконец вымолвила она. — Думаю, что смогу прояснить кое‑ что, но после того, как ты все узнаешь, я советую тебе уйти из полиции и поискать защиты у иллюминатов. Уже сейчас, в этот самый момент, ты находишься в большой опасности. — Она снова погрузилась в молчание, а затем сказала: — Ты не сможешь полностью разобраться в том, что сейчас происходит, пока я не расскажу тебе предысторию.

В течение следующего часа Дэнни Прайсфиксер заворожено слушал рассказ Мамы Сутры о самой продолжительной войне в истории, о битве за свободу человеческого разума, которую вели иллюминаты с рабовладением, суеверием и колдовством.

Она повторила, что эта история началась в древней Каркозе, когда змеиный народ Валусии вступил в контакт с первыми людьми. Змеиный народ принес с собой какие‑ то плоды, оказывающие странное воздействие. Мама Сутра сказала, что сейчас их назвали бы галлюциногенами или психоделиками, но эффект, который оказывали эти плоды на сознание вкусившего их человека, не имел ничего общего с галлюцинацией. Они открывали его сознание для ллойгоров. Главный плод, используемый в этих ритуалах, был ботаническим родственником современного яблока, желтоватого или золотого по цвету, и змеиный народ обещал: «Вкусите их, и станете всемогущи». На самом деле вкусившие их люди стали рабами ллойгоров, особенно Хастура, который поселился в озере Хали. Искаженные версии этой истории дошли до нас в различных африканских легендах о людях, заключивших сделку со змеями и утративших души, а также в гомеровском рассказе о поедателях лотоса, в Книге Бытия, а также в арабском фольклоре, который использовали в своих произведениях Роберт Чемберс, Амброз Бирс и другие. Вскоре среди вкусивших золотые яблоки был создан Культ Желтого Знака, а его первый верховный жрец Груад выторговал у Хастура определенные способности в обмен на человеческие жертвы, которыми будут кормиться ллойгоры. Людям сказали, что жертвоприношения нужны для хорошего урожая. Отчасти это было правдой, потому что ллойгоры потребляли только энергию жертвы, а тело, похороненное в полях, отдавало почве азот и другие вещества. То было начало религии — и государства. Груад руководил Храмом, а Храм вскоре властвовал над озером Хали, а затем и над всей Каркозой.

Так продолжалось много тысячелетий: жрецы жирели и развращались, а народ жил в страхе и рабском подчинении. Количество жертв постоянно увеличивалось, ибо Хастур разрастался на энергии каждой жертвы, а его аппетит рос вместе с ним. Наконец среди людей появился один человек, Ma‑ Лик, который отказался признавать жречество. Он заявлял, что человечество может стать всемогущим не благодаря поеданию золотых яблок и жертвоприношениям ллойгору, а в результате процесса, который он называл рациональным мышлением. Разумеется, как только жрецы услышали об учении Ма‑ Лика, его тут же скормили Хастуру, но у него были последователи, которые быстро научились держать свои мысли при себе и тайно планировать свою деятельность. Это была эпоха ночных арестов, показательных судебных процессов и массовых жертвоприношений в Каркозе. Наконец последователи Ma‑ Лика— горстка, избежавшая истребления, — сбежали на Туранский субконтинет, который сейчас называется Европой.

Там они встретили маленький народец, который пришел с севера после того, как люди‑ змеи медленно истребили друг друга в ходе своеобразной гражданской войны. (Похоже, за все это время змеи ни разу не сходились в открытом сражении: яд в чаше с вином, нож в спину и тому подобные коварные приемы — такова была их тактика. Убивая врага, змеиный народ не любил встречаться с ним лицом к лицу.) Когда‑ то давным‑ давно у маленького народца тоже были проблемы с ллойгорами, но остались у них лишь какие‑ то путаные легенды‑ воспоминания об орках (которые, по мнению Мамы Сутры, были чо‑ чо) и великом герое по имени Фрото, который сразился с чудовищем по имени Заурон (Мама Сутра предполагала, что это был шоггот.)

Прошло много тысячелетий, представители маленького народца вступали в брак с последователями Ma‑ Лика, и в результате этого кровосмешения появилось современное человечество. Великий законодатель Кулл пытался создать рациональное общество на основе принципов Ma‑ Лика и вступил в сражение с остатками змеелюдей, которые умудрились выжить, прячась в потайных местах. Почти все исторические свидетельства об этом затерялись в потоке преувеличений и легенд. Прошло еще много тысячелетий, и один варвар по имени Конан каким‑ то образом сумел взойти на трон Аквилонии, могущественнейшего царства на туранском субконтиненте. Конан много размышлял о тех ужасах, которые не прекращались в Каркозе, ибо считал их источником угрозы для всего остального мира. Наконец он исчез, отрекшись от трона в пользу своего сына Конна, и, по слухам, уплыл на запад.

Как объяснила Мама Сутра, Конан был тем же человеком, который примерно в то же время появился на полуострове Юкатан и получил известность как Кукулькан. Очевидно, в среде майянских ученых он рассчитывал получить некие знания или технологии, которые мог бы использовать против ллойгоров. Так или иначе, он с ними расстался, а у народа майя сохранилась легенда о Кукулькане, «Оперенном Змее». Когда с севера пришли ацтеки, Кукулькан стал Кецалькоатлем и ему стали приносить человеческие жертвы. Каким‑ то образом ллойгорам удалось изменить образ Конана до неузнаваемости, поставив его на службу их собственным целям.

Тем временем Каркоза погибала. Точно не известно, что случилось, но некоторые специалисты по древней истории подозревают, что на самом деле Конан, набираясь знаний, совершил кругосветное путешествие и обрушился на Каркозу с оружием, уничтожившим не только Культ Желтого Знака, но и все следы цивилизации, которая ему служила.

Далее Мама Сутра поведала, что на оставшемся отрезке истории Культу Желтого Знака больше не удалось вернуть былое могущество, но в определенные эпохи и в определенных местах ему удавалось отчасти отвоевывать прежние позиции. Ллойгоры по‑ прежнему существовали, но не могли проявляться в нашем пространственно‑ временном континууме, пока служители Культа не выполняли очень сложные технические операции, которые порой маскировались под религиозные ритуалы, а порой — под войны, голод и другие бедствия.