Grummet 2 страница

– Я строил подобные планы до того, как уничтожили бо'льшую часть американского правительства. И, кстати, поскольку фестивальная программа отменена, у меня вообще нет причин здесь оставаться. Однако мне до сих пор не все ясно. Почему отменен фестиваль? Чья это идея?

Гауптманн важно взглянул на Хагбарда и откусил еще один кусочек. Хагбард не смог бы лакомиться пирожными в такой вонище. Разумеется, он понимал, что детектива не беспокоит присутствие трупов, но рыбная вонь…

– Начнем с того, Fierherr Хагбард, что исчезли – возможно, утонули – четыре брата и сестра Зауре, известные всем как группа «Американская Медицинская Ассоциация». Сообщения о том, что с ними произошло, запутанны, фантастичны и противоречивы, как и остальные сведения обо всем, что случилось этой ночью. Насколько мне удалось восстановить картину событий, они въехали на машине прямо в озеро.

– С какой стороны? Гауптманн пожал плечами.

– Вряд ли это имеет значение. Озеро бездонно. Если они там, я сомневаюсь, что мы когда‑ нибудь их найдем. Должно быть, они наглотались ЛСД, хотя никогда прежде наркотиками не баловались. – Он смерил Хагбарда осуждающим взглядом. – Они подавали большие надежды. А их машина вообще была нашей национальной реликвией. Огромная потеря.

– Из числа знаменитостей погибли только они? – Кто знает? У нас нет точных данных о всех, кто присутствовал на фестивале. Никто не регистрировал людей, покупавших билеты, хотя это следовало делать. Тысячи юношей и девушек могли утонуть в этом озере. Вам, возможно, не известно, что именно Зауре были душой ингольштадтского фестиваля. Большие патриоты. Они хотели привлечь туристов в Германию, особенно в Баварию, ведь они и сами были баварцами по рождению.

– Да, – отозвался Хагбард, – я читал, что Ингольштадт – их родной город.

Гауптманн покачал головой.

– Этот слух пустил их пресс‑ агент, когда фестиваль еще только задумывался. На самом деде они родились в северной Баварии, в Вольфраме‑ Эшенбахе. Кстати, это родина другого знаменитого немецкого музыканта, миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха, который написал «Парсифаля». Итак, теперь, если не случится чуда, их можно считать погибшими, а отвечать за их смерть, судя по всему, некому. Без них фестиваль попросту обречен – это все равно что тело оставить без головы. Более того, правительство настаивает на закрытии фестиваля, потому что мы не хотим повторения событий этой ночи. В отличие от США, в Западной Германии препарат ЛСД все еще запрещен.

– В некоторых американских штатах он тоже запрещен, – заметил Хагбард. – Он не запрещен в Экваториальной Гвинее, где никогда не было проблемы наркомании.

– Поскольку вы преданный гражданин и восторженный почитатель Экваториальной Гвинеи, я уверен, что вам это приятно, – сказал Гауптманн. – Что ж, Freiherr Челине, я бы с радостью немедленно вас отпустил, однако по ходу расследования у меня могут возникнуть к вам дополнительные вопросы. Так что я просто вынужден попросить вас не покидать Ингольштадта.

Хагбард встал.

– Если вы пообещаете не приставлять ко мне хвост и не следить за каждым моим шагом, я дам вам слово никуда не уезжать.

Гауптманн хитро улыбнулся.

– Вам не нужно давать мне слово. Все дороги блокированы, ингольштадтский аэродром закрыт. Можете спокойно перемещаться по городу, озеру и территории фестиваля. Вас никто не будет беспокоить. Когда Хагбард выходил из номера, престарелый официант пропустил его вперед и двинулся следом. Уже в коридоре официант произнес:

– Какая жалость.

– Вообще‑ то, – сказал Хагбард, – им всем было за восемьдесят. В этом возрасте можно и помирать.

Официант засмеялся.

– Мне семьдесят пять, но я не считаю, что есть возраст, подходящий для смерти. Однако я имел в виду не это. Возможно, mein heir не заметил в номере аквариум. Он разбился, и рыбы разлетелись по полу. Я присматривал за этим аквариумом более двадцати лет. Потрясающая коллекция редких тропических рыбок. Там были даже египетские ротоноски. И вот теперь они сдохли. Такие дела.

Хагбард хотел спросить, кто такие египетские ротоноски, но старик, кивнув ему напоследок, толкнул дверь с табличкой «Служебная» и скрылся.

Дэнни Прайсфиксер, Леди Велькор и Кларк Кент брели в темноте, не разбирая дороги, пока Прайсфиксера не остановила мисс Портинари

– Это тебя заинтересует, – сказала она, вручая ему конверт, похожий на тот, что получил Фишн Чипе.

– А что это? – спросил Дэнни. Он видел перед собой гречанку в классическом античном одеянии, держащую в руке золотое яблоко.

– Посмотри.

Дэнни вытащил из конверта фотографию, на которой Тобиас Найт и Зев Хирш заводили часовой механизм бомбы в редакции «Конфронтэйшн».

– Этот человек, – сказала она, указывая на Найта, – хочет изобличить своих сообщников, чтобы самому избежать наказания. Он хочет сдать Хирша и Атланту Хоуп. Ты ведь давно за ними охотишься, верно?

– Кто ты? – спросил Дэнни, уставившись на гречанку.

– Я та, которой было поручено связаться с тобой в Ингольштадте. Тебе говорила обо мне Мама Сутра. Я от иллюминатов.

(– О чем говорят эти двое? – спросил Кларк Кент у Леди Велькор.

– А кто их знает, – пожала та плечами. – Они же оба бредят.)

– «Божья молния» – самая активная из организаций, под прикрытием которых действует культ Желтого Знака, – рассказывала мисс Портинари очередную сказку… В нескольких метрах от них Джо Малик сказал Хагбарду:

– Я не люблю ложные обвинения. Даже против таких людей, как Хирш и Хоуп.

– Ты подозреваешь нас в неэтичном поведении? – с самым невинным видом поинтересовался Хагбард.

(Пат Уэлш звонит по телефону.)

– Я не верю в исправительную роль тюрем, – резко сказал Джо. – Не думаю, что Атланта и Зев станут лучше, когда оттуда выйдут. Они станут хуже.

– Можешь не сомневаться, иллюминаты тебя защитят, – торжественно подвела итог мисс Портинари.

Дэнни Прайсфиксер продолжал на нее таращиться.

Где– то далеко звонит телефон, вытаскивая меня обратно в тело, личность, задачу и стирая все воспоминания о том, как я был распорядителем манежа. Я сажусь и снимаю трубку.

– Хирш, – говорю.

– Меня зовут Пат Уэлш, – женский голос на том конце провода. – Я говорю от имени Атланты. Пароль – «Телема».

– Продолжайте, – хриплю я в трубку, предположив, что речь пойдет о профессоре‑ пацифисте, которого мы убили на площади ООН первого апреля.

– Против вас сфабриковано дело. Вас обвиняют во взрыве бомбы, – сказала она. – Вы должны скрыться.

Хагбард расхохотался.

– Атланта не вернется в Штаты. Более двух лет она была двойным агентом и работала на меня. (Я обнаружил дверь товарного склада, которую описывала мне эта женщина, Уэлш. Дверь, как она и обещала, была открыта, но меня заинтересовала вывеска: «Гольд энд Эппель, грузовые перевозки»…) И Тобиас Найт тоже. Все тщательно спланировано, Джо. А ты думал, что идея взрыва твоего офиса принадлежала тебе.

– Но как же Зев Хирш? – спросил Джо.

– Сейчас он приобретает весьма поучительный опыт в Нью‑ Йорке, – ответил Хагбард. – Я тоже не верю в тюрьмы.

Я в ловушке. Меня окружили эти трое, и Юбела требует: «Скажи нам Слово», Юбело повторяет: «Скажи нам Слово», а Юбелум обнажает меч: «Скажи нам Слово, Зев Хирш…»

– Взрыв в Нью‑ Йорке? – проницательно переспросил Президент, стараясь выглядеть не менее крутым, чем его предшественник. – Да, – продолжал Сол, – как только нам стало ясно, что все это связано с «Божьей молнией», мы с Барни отправились в Лас‑ Вегас. Вы понимаете почему.

Президент ничего не понял, но не собирался в этом признаваться.

– Вы направились в Лас‑ Вегас? – проницательно переспросил он.

– Да, – откровенно сказал Сол. – Как только мы узнали об «антракс‑ лепра‑ пи» и смерти доктора Мочениго, так сразу же поняли: и тут, и там замешана одна и та же организация. «Божья молния»…

– «Божья молния»? – снова проницательно переспросил Президент, вспоминая, как в прежние годы его приглашали ораторствовать на митингах этой организации.

– И тайная группа, которая в нее внедрилась и захватила там власть, – культ Желтого Знака. У нас есть основания полагать, что через несколько часов в Лондон прибудет английский разведчик по фамилии Чипе, который привезет с собой компромат на большинство тайных агентов культа Желтого Знака в правительстве Великобритании. Понимаете, сэр, это международный заговор.

– Международный заговор? – еще проницательнее переспросил президент.

А в Центральном парке наш старый приятель Перри спрыгивает на землю, хватает орешек, брошенный Августейшим Персонажем, и быстро обегает три круга вокруг дерева на случай, если этот друг‑ возможно‑ враг вытащит пистолет и начнет стрелять…

А тем временем в вышине, выше самых высоких калифорнийских гор другой аспект моего сознания парит, словно крылатая поэтическая строфа. Каким‑ то образом мне ведомо больше, чем сейсмографу доктора Тролля, ведь я последний, действительно последний. Экологи правы: мой вид не просто под угрозой исчезновения, он практически исчез. За последние годы мои чувства невероятно обострились: это уже больше чем инстинкт. Я кружу, я кружу, я парю, закладываю виражи, падаю камнем и плыву. Я (и это для меня большая редкость) не думаю о рыбе, поскольку в настоящий момент сыт. Я кружу, я кружу, думая о полете, свободе и, менее ясно, о плохих вибрациях, поднимающихся откуда‑ то снизу. Что, у меня должно быть имя? Что ж, тогда зовите меня Хали Один. Я – последний белоголовый орлан haliaeetus leucocephalus, некогда символ Римской империи, а ныне – Американской империи. Впрочем, ни то, ни другое меня не волнует, меня волнует лишь моя свобода, а в головах у римлян и американцев никогда не было ничего, кроме самых путаных и извращенных идей. Я, Хали Один, покрытый длинными зеленоватыми перьями, кружу и кричу – не от ярости, не от страха и не от злости. Я кричу от восторга, от невыносимого восторга, вызываемого тем, что я существую, и эхо несет этот Крик от горы к горе, все дальше и выше. Мой Крик не понять никому, кроме представителей моего вида, вот только некому его понимать, потому что их не осталось. Но я все равно кричу, пронзительным криком Шивы‑ Разрушителя. Я – истинный лик Вишну‑ Хранителя и Брахмы‑ Создателя, ибо в моем крике – не жизнь и не смерть, а жизнь в смерти, и я одинаково презираю Перри и Августейшего Персонажа, белок и людей, которым не дано подняться ввысь, в небо, и познать муку и радость превосходства моей свободы.

Нет – потому что они ломали Билли Фрешетт медленно и уродливо и сломали Мерилин Монро как если бы в нее ударила яркая молния Они ломали папу и они ломали маму но черт на этот раз я имею в виду именно это им меня не сломать Нет даже если с Саймоном лучше чем с любым другим мужчиной даже если он знает больше чем любой другой мужчина из всех, кто у меня был Нет это не может быть он это не может быть даже Хагбард который кажется королем цирка самим Распорядителем Манежа и хранителем последнего секрета это вообще не может быть мужчина и ей‑ богу это не найти в полиции Мистера Чарли Нет это темное как моя кожа и мрачная как судьба которую мне навязали из‑ за цвета моей кожи но что бы это ни было я могу найти это только в одиночку Боже в тот раз крыса укусила меня пока я спала Папа чуть не плача кричал Я убью этого вшивого хозяина Я убью этого подонка я вырву его белое сердце пока мама в конце концов не успокоила его Нет тогда он немного умер Нет было бы лучше если бы он убил хозяина Нет даже если бы его поймали а его бы поймали Нет даже если бы он умер на этом проклятом электрическом стуле и мы сели на пособие Нет человек не должен позволить чтобы такое случилось с его детьми ему следует быть реалистичным и практичным Нет неважно насколько он хорош неважно насколько чудесен оргазм в глубине моей души всегда будет свербить что Саймон белый Нет белый радикал белый революционер белый любовник какая разница все равно получается белый и это не кислота это не настроение в том смысле что черт рано или поздно надо решать в чьем ты трипе в чужом или в своем собственном Нет и я не могу вступить в Божью молнию или даже в то что осталось от былого Движения за Освобождеие Женщин я хочу сказать черт что процитированное Саймоном стихотворение сплошная ложь Нет неправда что человек не остров Нет правда в том что каждый человек есть остров а особенно каждая женщина есть остров и тем более каждая черная женщина есть остров

23 августа 1928 года в особняке Дрейка, что в старом районе Бикон‑ Хилл, дворецкий Рэнсид сообщил своему хозяину довольно неприятное известие.

– Дьявольщина, – такова была первая реакция старого Дрейка, – значит, теперь он папист?

Второй заданный Дрейком вопрос прозвучал несколько менее риторически:

– Ты в этом абсолютно уверен?

– Вне всякого сомнения, – ответил Рэнсид. – Служанки показали мне носки, сэр. И туфли.

В тот вечер в библиотеке особняка произошел диалог, который отнюдь не напоминал разговор по душам.

– Ты собираешься возвращаться в Гарвард?

– Пока нет.

– Но ты хотя бы намерен показаться другому аналитику?

– В наше время они называют себя психиатрами, отец. Нет, вряд ли.

– Черт побери, Роберт, что же все‑ таки произошло на войне?

– Много разного. Во всяком случае, она принесла нашему банку прибыль, так что не стоит беспокоиться.

– Ты теперь красный?

– Не вижу в этом никакой выгоды. Сегодня Штат Массачусетс за такие взгляды убил двух невинных людей.

– Невинна была только моя тетушка Фанни. Роберт, я знаю судью лично…

– И он придерживается точки зрения, которой и должен придерживаться друг банкира…

Наступила долгая пауза, во время которой старый Дрейк затушил сигару, которую едва раскурил.

– Роберт, ты знаешь, что болен. ‑ Да.

– Что означает последняя выходка – стекло и гвозди в обуви? Если бы твоя мать узнала, она бы умерла.

Они снова замолчали. Наконец Роберт Патни Дрейк нехотя ответил: – Это был эксперимент. Ступень развития. Индейцы сиу во время Солнечного Танца делают и похуже. Точно так же поступают многие парни в испанских монастырях и, среди прочих, йоги в Индии. Но это не решение вопроса.

– Значит, с этим покончено?

– О да. Совсем. Я попробую что‑ нибудь другое.

– То, что снова причинит тебе боль?

– Нет, ничего такого, что причинит мне боль.

– Что ж, я рад и это слышать. Но я все же хочу, чтобы ты сходил к другому аналитику, или психиатру, или как там они себя называют. – Очередная пауза. – Пойми, ты можешь собраться. Веди себя, как подобает мужчине, Роберт. Веди себя, как подобает мужчине.

Старый Дрейк был доволен. Он выложил мальчику все начистоту, выполнил свой отцовский долг. Кроме того, частные детективы заверили его, что «покраснение» парню не грозит: да, малыш посетил пару‑ тройку митингов анархистов и коммунистов, но его комментарии по этому поводу отличались цинизмом.

Спустя почти год частные детективы сообщили действительно плохие новости.

– За какую сумму девушка согласится держать язык за зубами? – мгновенно среагировал старый Дрейк.

– После того как мы оплатим больничные расходы, возможно, придется заплатить еще тысячу, – сказал детектив из агентства Пинкертона.

– Предложите ей пятьсот, – распорядился старик. – Поднимайте сумму до тысячи лишь в крайнем случае.

– Я сказал «возможно, тысячу», – резко сказал детектив. – Он использовал кнут с вплетенными на конце гвоздями. Не исключено, что она захочет две или три.

– Она обычная шлюха. Из тех, что привыкли к подобному обращению.

– Но не до такой степени. – В тоне детектива уже не слышалось прежней почтительности. – Фотографии ее спины и ягодиц меня не особо тронули, но лишь потому, что я давно работаю детективом и многое повидал. Обычного присяжного стошнит, мистер Дрейк. В суде…

– В суде, – произнес старый Дрейк, – она предстанет перед судьей, который является членом нескольких моих клубов и имеет инвестиции в моем банке. Предложите ей пятьсот. Спустя два месяца произошел крах фондовой биржи, и нью‑ йоркские миллионеры начали выпрыгивать из окон небоскребов на асфальт. На следующий день старый Дрейк наткнулся на сына, просившего милостыню неподалеку от кладбища Олд‑ Грэнери. Мальчик был одет в тряпье из магазина ношеных вещей.

– Все не до такой степени плохо, сынок. Мы прорвемся.

– О, я это знаю. Ты обязательно преуспеешь, или я совершенно не разбираюсь в людях.

– Тогда что это, черт побери, за идиотское шоу?

– Опыт. Я вырываюсь из ловушки.

Возвращаясь в банк, старик кипел от злости. В тот же вечер он решил, что пришло время для очередного открытого и честного разговора. Когда он вошел в комнату Роберта, мальчик лежал, обвязанный цепями, с посиневшим лицом.

– Боже! Дьявол! Сынок! А это еще что?

Мальчик – двадцати семи лет от роду и кое в чем гораздо более искушенный, чем отец, – усмехнулся и расслабился. С его лица сошла синева.

– Один из трюков Гудини, – скромно объяснил он.

– Ты собираешься стать фокусником? О Господи]

– Не совсем. Я вырываюсь из очередной ловушки – той, которая заставляет верить, что такие вещи умеет делать только Гудини.

Старый Дрейк не разбогател бы, если бы (надо отдать ему должное) не обладал развитой интуицией.

– Я начинаю понимать, – тяжело произнес он. – Боль – это ловушка. Вот почему ты в тот раз засунул в туфли битое стекло. Страх нищеты – тоже ловушка. Вот почему ты пытался просить на улице милостыню. Ты хочешь стать суперменом, как те головорезы, «убийцы, вгоняющие в дрожь» из Чикаго. То, что ты сотворил со шлюхой в прошлом году, тоже было частью всего этого. Что еще ты сделал?

– Много чего, – пожал плечами Роберт. – Достаточно, чтобы меня канонизировали как святого или сожгли на костре как сатаниста. Впрочем, какая разница. Я так и не нашел путь. – Внезапно он сделал некое усилие, и цепи упали на пол. – Просто йога и мышечный контроль, – сказал он без всякой гордости. – Наше сознание связано гораздо более прочными цепями. Я бы хотел, чтобы существовал какой‑ то химический препарат, ключ к нервной системе… – Роберт, – перебил его старый Дрейк, – ты вернешься к аналитику. Если ты не согласишься пойти к нему добровольно, я заставлю тебя силой.

Так у доктора Фаустуса Унбевуста появился новый пациент – и это в то время, когда многим из его постоянных клиентов, приносивших максимальную прибыль, пришлось отказаться от терапии из‑ за финансового кризиса! Доктор оставил лаконичные заметки, которые впоследствии были обнаружены и сфотографированы тайным агентом иллюминатов, после чего переданы в архив Агхарти. Там в 1965 году их и прочитал Хагбард Челине. Эти заметки, написанные торопливым небрежным почерком, не датированы: доктор Унбевуст, проявляя реакцию на собственный анальный компонент, был крайне неряшливым и неорганизованным человеком. Впрочем, там, где речь шла о Роберте как о пациенте, они были весьма правдивы:

РПД, 27 лет, латентный гомо. Отец богат как Крез. Пять сессий в неделю по $50 каждая, итого $250. Продержать в терапии 5 лет – $65 тыс. в кармане. Быть амбициознее, цель – десять лет. Это $130 тыс. Прекрасно.

РПД вовсе не латентный гомо. Прогрессирующий психопат. Моральный урод. Явно кайфует, наблюдая, как я выкачиваю деньги из его отца. Случай безнадежный. Все мотивы – эго‑ синтонические. Мерзавцу на все наплевать. М. б., 12 лет? Это же $156 тыс. Обалдетъ!

РПД: снова садизм. Считает, что в этом ключ. Нужна предельная осторожность. Если его поймают на чем‑ то серьезном, тюрьма или диспансер. И прощайте, $156 000. Успокоить наркотиками?

Сегодня РПД шизофренирует. Загрузился чепухой, которую нагадала цыганка. Надо что‑ то делать: попадет к оккультистам – забудь про 13 штук в год.

Ключик к РПД: все началось с войны. Не может смириться с тем, что все должны умереть. Метафизическая зацикленность. Рассуждения вроде: «Я ничего не могу изменить»… «Вот если бы существовала пилюля бессмертия». Угроза, что переметнется к оккультистам или даже уйдет в лоно церкви, намного реальнее, чем я мог предполагать. Кажется, 13 штук ускользают из рук.

РПД хочет ехать в Европу. Намерен познакомиться с этим sheiss‑ dreck dummkopf32 Карлом Юнгом и, возможно, лечиться у него. Сказать родителям, что он слишком болен для такого путешествия. Прошло всего 10 месяцев, а РПД уже уехал. Все дело вылилось в несчастных 11 штук. Слишком взбешен, чтобы сегодня встречаться с пациентами. Целое утро готовил письмо в «Глоб» о том, почему надо запретить гадалок. Если бы я только мог дотянуться до глотки этой паршивой бабы, взять за горло жирную невежественную суку! 156 000 долларов. Коту под хвост. И только потому, что он жаждет бессмертия и не знает, как его достичь.

(В Ингольштадте Дэнни Прайсфиксер и Кларк Кент по‑ прежнему таращатся друг на друга рядом со спящей Леди Велькор; к ним в комнату врывается Атланта Хоуп, которая только что приняла душ. Бросившись на постель, она целует и обнимает их обоих.

– Такое со мной было впервые, – восклицает Атланта. – Впервые в жизни я это сделала! И для этого понадобились вы, все трое!

– А как же я? В этом случае требуются Пятеро, помнишь? – говорит Леди Велькор, открыв глаза.)

В то время Маме Сутре было всего тридцать лет, и она специально выкрасила несколько прядей волос «под седину», чтобы соответствовать образу Мудрой Женщины. Мама Сутра узнала Дрейка в ту же секунду, как он вошел в чайную, – сын старого Дрейка, чокнутый, но при деньгах.

Он подозвал ее к себе жестом, еще не успев сделать заказ официантке. Мама Сутра, мгновенно окинув его взглядом, поняла по мятому костюму, что Дрейк недавно лежал на спине. От Бикон‑ Хилла слишком далеко пешком до Бостон‑ Коммона; зато здесь много шринков33; следовательно, он пришел не из дома, а с сеанса терапии.

– Чайные листья или карты? – вежливо поинтересовалась она, сев по другую сторону столика.

– Карты, – рассеянно сказал Дрейк, глядя из окна вниз на Коммон. – Кофе, – бросил он официантке. – Черный, как грех.

– Наслушался этих проповедников на улице? – проницательно спросила Мама Сутра.

– Да. – Он обаятельно улыбнулся. – «Кто верует, тот никогда не вкусит смерти»34. Сегодня они просто в ударе.

– Перетасуй, – сказала Мама Сутра, подавая ему карты. – Но они пробудили в тебе некую духовную потребность, сын мой. Вот почему ты пришел сюда.

Дрейк смерил ее циничным взглядом. – Я намерен попробовать по одному разу все виды колдовства. Сюда пришел прямиком от представителя самой свежей разновидности. Он совсем недавно из Вены.

– Бьет точно в цель, – подумала Мама Сутра.

– Тебе не поможет ни его наука, ни невежественная вера тех, – мрачно сказала она, не обращая внимания на цинизм Дрейка. – Будем надеяться, что карты укажут тебе путь. Она разложила традиционное «Древо Жизни».

В Короне выпала перевернутая Смерть, а под ней – Король Мечей в Хокме и Рыцарь Жезлов в Бине.

– Кто верует, тот никогда не вкусит смерти, – цинично процитировал Дрейк.

– Я вижу поле сражения, – начала Мама Сутра. По Бостону давно ходили сплетни, что первые странности в поведении Дрейка появились сразу после войны. – Я вижу Смерть, которая подходит к тебе совсем близко, а потом уходит от тебя. – Она драматично ткнула пальцем в перевернутую карту Смерти. – Но многие из тех, к кому ты глубоко привязался, умерли, очень многие.

– Мне мало кто нравился, – нехотя процедил Дрейк. – В основном я беспокоился о собственной шкуре. Но ты продолжай.

Она взглянула на Рыцаря Жезлов, выпавшего в Бине. Стоит ли упомянуть о подразумевающейся бисексуальности? Он ходит к шринку – значит, воспримет это адекватно. Мама Сутра попробовала удержать в фокусе внимания одновременно Рыцаря Жезлов и Короля Мечей, и тогда ей все стало ясно.

– В тебе живут два человека. Один любит людей, возможно, слишком сильно. Второй же отчаянно пытается избавиться чуть ли не от всего человечества. Ты Лев, – неожиданно добавила она, чувствуя, что прыгает в неизвестность.

– Да, – невозмутимо согласился Дрейк, решив, что она вполне могла заранее выяснить даты рождения всех самых богатых людей в городе на случай, если кто‑ нибудь из них ненароком сюда заглянет. – Шестое августа.

– Львам очень трудно смириться со смертью, – печально произнесла Мама Сутра. – Ты похож на Будду, увидевшего труп на дороге. Чего бы ты ни достиг в жизни, тебе всегда будет мало, потому что ты был на войне и видел слишком много трупов. Ох, сынок, если бы я могла тебе помочь! Но я всего лишь толкую карточный расклад; я не алхимик, продающий эликсир бессмертия. Пока Дрейк переваривал сказанное – Мама Сутра поняла, что ее слова достигли цели, – она занялась перевернутой Пятеркой Жезлов в Хеседе и Магом в Гебуре.

– Как много Жезлов, – сказала она, – как много огненных знаков! Ты истинный Лев, но огонь пожирает тебя изнутри. Посмотри, как энергичный Рыцарь Жезлов переходит в перевернутую Пятерку: вся твоя энергия – а у Львов очень мощная энергетика – обращена против тебя. Ты пылаешь изнутри, пытаешься себя сжечь, чтобы возродиться. Но Маг, указывающий тебе путь, расположен под Королем Мечей и находится в его ведении; твой разум не позволяет тебе признать необходимость огня. Ты по‑ прежнему бунтуешь против Смерти. – Дурак выпал в Тифарете и, что любопытно, в прямом положении. – Но ты очень близок к тому, чтобы сделать последний шаг. Ты готов позволить огню уничтожить даже твой интеллект и умереть для этого мира.

«Все идет как по маслу», – подумала Мама Сутра – и увидела Дьявола в Нецахе и перевернутую Девятку Мечей в Йоде. Остальная часть Древа была еще хуже: Башня в Йесоде и Влюбленные, перевернутые (ну конечно!) в Малкуте. Ни единой карты Чаш или Пентаклей.

– Ты намерен явиться миру в качестве более сильного человека, – слабым голосом произнесла она.

– Это не то, что ты видишь, – перебил ее Дрейк. – И не то, что вижу я. Дьявол и Башня вместе составляют довольно разрушительную пару, разве не так?

– Наверное, ты также знаешь, что означает перевернутая карта Влюбленных? – спросила Мама Сутра.

– Ответ Оракула – всегда Смерть35, – процитировал Дрейк.

– Но ты с этим не смиришься.

– Единственный способ победить Смерть – пока наука не создаст пилюлю бессмертия – поставить ее себе на службу, держать ее при себе как частного детектива, – бесстрастно произнес Дрейк. – Вот путь, который я ищу. Бармен никогда не становится алкоголиком, а верховный жрец смеется над богами. Кроме того, Башня прогнила насквозь и заслуживает быть разрушенной. – Внезапно он указал на карту Дурака. – Очевидно, у тебя действительно есть кое‑ какие способности – даже если ты мошенничаешь, как все аферисты из твоего цеха, – поэтому ты должна знать, что, когда человек пересек Бездну, перед ним открываются два пути – правосторонний и левосторонний. Судя по всему, меня направляют на путь левой руки, что только подтверждает мои догадки. Продолжай, расскажи мне все, что видишь, я ничего не боюсь.

– Прекрасно. – Мама Сутра подумала, а вдруг он один из тех немногих, кто в конце концов попадет в поле внимания Светящихся. – Превратить смерть в слугу – хорошая тактика. Твой путь – действительно левой руки. Ты причинишь колоссальные страдания – и в первую очередь самому себе. Однако пройдет совсем немного времени – и ты перестанешь обращать внимание даже на те ужасы, которые будешь навлекать на головы других. Люди посчитают тебя материалистом, поклоняющимся только деньгам. Что ты больше всего ненавидишь? – неожиданно спросила она.

– Сентиментальщину и ложь. Всю христианскую ложь воскресных школ, всю демократическую ложь газет, всю социалистическую ложь так называемых интеллектуалов, которой заливают нас сегодня. Всю эту поганую, подлую, трусливую, лицемерную ложь, которую люди придумывают, чтобы скрыть от себя тот факт, что все мы до сих пор хищники, охотящиеся в джунглях.

– Ты поклонник Ницше?

– Он был безумцем. Скажем так: его, как и де Сада, я презираю меньше, чем многих других интеллектуалов.

– Ясно. Итак, мы знаем, что Башня – это то, что ты разрушишь. Иными словами, это все то в Америке, что имеет привкус демократии, или христианства, или социализма. Весь фасад гуманизма со времен Конституции до наших дней. Ты извергнешь из себя огонь и сожжешь все это своей львиной энергией. Ты навяжешь обществу свое представление об Америке, заставишь людей бояться джунглей и Смерти, которая их там подстерегает. Благодаря сухому закону преступность и рынок все больше сближаются; ты завершишь их сближение браком. И все это только ради того, чтобы превратить смерть из хозяина в слугу. Деньги и власть играют тут второстепенную роль.

НЕТ – потому что даже если ты считаешь будто победил даже если тебе кажется что ты нашел способ примирения по‑ прежнему идет война Нет ты просто морочишь себе голову Пусть даже я люблю Саймона и все это голливудское дерьмо нельзя действительно все понять за одну неделю как бы все хорошо ни было с виду даже если я люблю Саймона война продолжается пока мы ходим в разных отдельных кожах Белый Мужчина Черный Мужчина Бронзовый Мужчина Белая Женщина Черная Женщина Бронзовая Женщина даже если Хагбард утверждает что обошел все это на своей подводной лодке то это только потому что они под водой и вдали от мира А там в миру негодяи пользуются боевыми патронами как говорится в старом анекдоте Возможно это единственная правда в мире Ни Библия, ни поэзия ни философия а лишь старые анекдоты Особенно глупые и плоские анекдоты Нет они пользуются боевыми патронами В смысле вот черт они никогда не видели во мне Белого Мужчину Черного Мужчину Бронзового Мужчину Белую Женщину Черную Женщину Бронзовую Женщину они смотрят на меня и я участвую в их игре исполняю роль я Черная Женщина никогда не бываю просто собой и все это продолжается дальше и дальше каждый шаг вверх это шаг ко все большему лицемерию пока игра не закончится Никто не знает как ее остановить Нет чем больше Саймон говорит что понимает меня тем больше он себе лжет Нет он никогда не сделает это с Белой Женщиной потому что она слишком похожа на его мать или же есть какая‑ то чертова фрейдистская причина Нет я не могу продолжать участвовать в их игре Я буду кричать от ярости я стану кричать как орел я буду кричать в уши всего мира пока кто‑ то не поймет что я не Черная Женщина и не Черная и не Женщина и ничто Нет ничто это как раз я Нет они скажут что я отказалась от любви и святости Ну и пусть всех их к черту все к черту Нет я не вернусь кислота все изменила Нет в конце когда я реально стану мной может быть тогда я найду настоящую любовь и подлинную святость Нет но вначале я должна найти себя