Письма об эстетическом воспитании человека

Однако при некотором внимании к характеру вре­мени нас должен поразить контраст между тепереш­ней формой человечности и прежней, в особенности греческой. Слава образованности и утонченности, кото­рою мы по справедливости гордимся, сопоставляя ее с природной простотой, исчезает в сравнении с природой греков, где сочетались все прелести искусства со всем достоинством мудрости и которая не стала при этом их жертвой, как это случилось с нами. Греки не только посрамляют нас простотой, чуждой нашему веку: они в то же время наши соперники, часто даже наши об­разцы, именно в тех качествах, в которых мы находим утешение, глядя на противоестественность наших нравов. Обладая равно полнотой формы и полнотой содер­жания, равно мыслители и художники, равно нежные и энергичные, — вот они пред нами, объединяющие в чудной человечности юность воображения и зрелость разума.

В те времена, при том прекрасном пробуждении ду­ховных сил, чувства и ум еще не владели строго раз­граниченными областями; ибо раздор не озлобил еще их и не заставил враждебно размежеваться и определить взаимные границы. Поэзия еще не блудила с остроумием, и умозрение еще не опозорило себя хит­росплетениями. Они могли в случае нужды обме­няться обязанностями, ибо каждый из них по-своему чтил истину. Как высоко ни подымался разум, он лю­бовно возвышал до себя материю, и как тонко и остро он ни разделял, он никогда не калечил. Он расчленял человеческую природу и, возвеличив, распределял по сонму прекрасных богов, но разум не разрывал человеческой природы на части, а лишь только различным образом перемешивал их, так что в каждом боге присутствовало все человечество.[i33] Совсем другое дело у нас, современ­ных людей! И у нас образ рода в увеличенном виде расчленен в индивидах, — но в ряде беспорядочных от­рывков, а не в видоизмененных сочетаниях, так что представление о цельности рода можно составить, лишь поприща” ряд отдельных индивидов. Можно, мне ка­жется, утверждать, что в опыте у нас духовные силы проявляются в таком же разобщении, в каком представ­ляет их психолог, и мы не только видим отдельных субъектов, но и целые классы людей, в коих развита только часть их способностей, а другие способности, словно в захиревших растениях, можно найти лишь и виде слабого намека.

Я не упускаю из виду преимуществ, которые ны­нешнее поколение, рассматриваемое как единое целое, имеет на весах рассудка пред лучшим, что дано прош­лым; однако сомкнутыми рядами оно должно начать состязание, и целое должно померяться с целым. Кто же из новых выступит вперед, дабы сразиться один на один за приз человечества с отдельным афинянином?

Откуда же это невыгодное отношение индивидов при выгодах целого рода? Почему каждый отдельный грек мог служить представителем своего времени, а отдельный современный человек не отважится на это?

Потому что тем придавала формы всеобъединяющая природа, а этим — всеразъединяющий рассудок.

Сама культура нанесла новому человечеству эту рану. Как только сделалось необходимым благодаря расширившемуся опыту и более определенному мыш­лению, с одной стороны, более отчетливое разделение наук, а с другой — усложнившийся государственный механизм потребовал более строгого разделения сосло­вий и занятий, — тотчас порвался и внутренний союз человеческой природы, и пагубный раздор раздвоил ее гармонические силы. Рассудки интуитивный и умо­зрительный, настроенные теперь враждебно, разгра­ничили поле своей деятельности и стали подозрительно и ревниво оберегать свои границы, а вместе с ограни­чением сферы деятельности нашли в самих себе гос­подина, который нередко подавлял все остальные спо­собности; подобно тому как в одном случае избыточное воображение опустошает кропотливые насаждения рассудка, так в другом — дух абстракции пожирает то пламя, около которого могло бы согреться сердце и воспламениться фантазия.

Это расстройство, которое внесли во внутренний мир человека искусство и ученость, стало благодаря новому духу правления полным и всеобщим. Конечно, нельзя было ожидать, что простота организации пер­вых республик переживет простоту их нравов и отно­шений; однако, вместо того чтобы подняться до более высокой органической жизни, она ниспала до про­стого и грубого механизма. Природа полисов, свой­ственная греческим государствам, где каждый индивид наслаждался независимою жизнью, а когда наступала необходимость, мог сливаться с целым, теперь усту­пила место искусному часовому механизму, в котором из соединения бесконечно многих, но безжизненных частей возникает в целом механическая жизнь[i34]. Теперь оказались разобщенными государство и церковь, за­коны и нравы; наслаждение отделилось от работы, срсдство от цели, усилие от награды. Вечно прикован­ный к отдельному малому обломку целого, человек сам становится обломком; слыша вечно однообразный шум колеса, которое он приводит в движение, человек не способен развить гармонию своего существа, и, вместо того чтобы выразить человечность своей природы, он становится лишь отпечатком своего занятия, своей науки. Однако и это скудное, отрывочное участие от­дельных частей в целом не зависит от. форм, которые они создают сами (ибо как можно доверить их свободе такой искусный и хрупкий механизм?), а предписы­вается им с мелочной строгостью формуляром, которым связывается их свободное разумение. Мертвая буква замещает живой рассудок, и развитая память служит лучшим руководителем, чем гений и чувство.

Можем ли мы удивляться пренебрежению, с кото­рым относятся к прочим душевным способностям, если общество делает должность мерилом человека, если оно чтит в одном из своих граждан лишь память, в другом лишь рассудок, способный к счету, в третьем лишь механическую ловкость; если оно здесь, оставаясь рав­нодушным к характеру, ищет лишь знания, а[i35] там, напротив, прощает величайшее омрачение рассудка ради духа порядка и законного образа действий; если оно к топ же мере, в какой оно снисходительно к экс­тенсивности, стремится к грубой интенсивности этих отдельных умении субъекта, — удивительно ли, что все другие способности запускаются ради того, чтобы воспитать единственно ту способность, которая дает почести и награды? Конечно, мы знаем, что мощный гений не ограничивает круга своей деятельности про­фессией, но посредственный талант отдает тому заня­тию, которое досталось ему в удел, всю скудную сумму своей силы, " и только недюжинная голова может, без ущерба для своей профессии, предаваться любитель­ским занятиям. Сверх того для государства всегда дур­ная рекомендация, если силы превышают данное пору­чение или если высшие духовные потребности талант­ливого человека соперничают с его должностью. Государство столь ревниво следит за тем, чтобы слуги его были его полной собственностью, что оно охотнее — и кто может в этом упрекнуть его? — согласится раз­делять своего служителя с Венерой-Кифереей, чем с Венерой-Уранией.

Таким-то образом постепенно уничтожается отдель­ная конкретная жизнь ради того, чтобы абстракция це­лого могла поддержать свое скудное существование, и государство вечно остается чуждым своим гражда­нам, ибо чувство нигде его не может найти. Правящая часть под конец совершенно теряет из виду разнообра­зие граждан, ибо она принуждена, ради удобства, клас­сифицировать их и иметь дело с людьми только как с представителями, так сказать, получать их из вторых рук, то есть смешивать людей с чисто рассудочной стряпней; и управляемый не может не принимать с хо­лодностью законы, которые так мало приспособлены к нему самому. В конце концов положительное общество, пресыщенное тем, что ему приходится поддерживать связь, которую государство нисколько ему не облегчает, распадается в природно-нравственное состояние [i36] (та­кова уже давно судьба большинства европейских госу­дарств), где властью является только одна партия нена­видимая и обманываемая теми, кто делает ее необходи­мою, и уважаемая лишь теми, кто может обойтись без нее.

…………..

Мне нужно было, по пути моего исследования, раскрыть вредное направление современности и его источники, не указывая на те выгоды, которыми при­рода возмещает вред. Я охотно, однако, признаюсь вам, что род никаким иным путем не мог совершенст­воваться, как ни должны были пострадать и индивиды при этом раздроблении их существа. Греческий образец человечества представлял собою, бесспорно, высшую точку развития, на которой человечество не могло удер­жаться и над которой оно не могло возвыситься. Не могло удержаться, ибо рассудок, с накопившимся запасом знаний, неизбежно должен был отделиться от вос­приятия и непосредственного созерцания и стремиться к ясности понимания; но человечество не могло и под­няться выше, ибо только определенная степень ясности может сосуществовать с определенной полнотой и оп­ределенным теплом. Греки достигли этой ступени, и если б они желали подняться на высшую ступень, то им пришлось бы, как нам, отказаться от цельности своего существа и преследовать истину по разрознен­ным путям.

Не было другого средства к развитию разнообраз­ных способностей человека, кроме их противопоставле­ния. Этот антагонизм сил представляет собой великое орудие культуры, но только лишь орудие, ибо, пока ан­тагонизм существует, человек находится лишь на пути к культуре. Только благодаря тому, что отдельные силы в человеке обособляются и присваивают себе исключи­тельное право на законодательство, они впадают в про­тиворечие с предметной истиной и заставляют здравый смысл, обыкновенно лениво довольствующийся лишь внешностью явления, проникать в глубину объектов. Тем, что чистый рассудок присваивает себе авторитет в мире чувств, а эмпирический стремится к тому, чтобы подчинить первый условиям опыта, обе способности развиваются до полной зрелости и исчерпывают весь круг своих сфер. Тем, что воображение осмеливается здесь произвольно расчленить мировой порядок, оно принуждает разум подняться к высшим источникам познания и призвать на помощь против воображения закон необходимости.

Вследствие одностороннего пользования силами ин­дивид неизбежно придет к заблуждению, но род — к истине. Мы придаем этой единичной силе как бы крылья и искусственно выводим ее далеко за пределы, которые как бы положены ей природою, только тем, что всю энергию своего духа сосредоточиваем в одном фокусе и стягиваем все наше существо в эту одну силу. Несомненно, что все человеческие индивиды в совокуп­ности, со всей силою зрения, дарованного им природою, никогда не достигли бы того, чтобы выследить спут­ника Юпитера, которого открывает телескоп астро­нома; точно так же несомненно, что человеческая мысль никогда не представила бы анализа бесконеч­ного или критики чистого разума без того, чтобы разум обособился в отдельных призванных к тому субъектах, отделился от всякой материи и самым упорным отвле­чением обострил свой взор к восприятию безусловного. Но способен ли такой дух, как бы растворенный в чи­стом рассудке и в чистом созерцании, к замене строгих оков логики свободным полетом поэтического творчества и к точному и целомудренному восприятию индивидуального характера вещей? Здесь природа даже универсальному гению ставит границы, которых ему не перейти, а истина до тех пор будет иметь своих мучеников, пока философия будет усматривать свою благороднейшую задачу в том, чтобы искать способов избегнуть заблуждений. Сколько бы ни выигрывал мир, как целое, от этого раздельного развития человеческих сил, все же нельзя отрицать того, что индивиды, затронутые им, страдают под гнетом этой мировой цели. [i37] Гимнастические упраж­нения создают, правда, атлетическое тело, но красота создается лишь свободною и равномерною игрою чле­нов. Точно так же напряжение отдельных духовных сил может создавать выдающихся людей, но только равно­мерное их сочетание создает людей счастливых и со­вершенных. И в каком отношении находились бы мы к прошлым и будущим мировым эпохам, если бы раз­витие человеческой природы требовало подобной жертвы? Мы были бы рабами человечества, мы в течение нескольких тысячелетий несли бы ради него труд рабов, и на пашей исковерканной природе запечатле­лись бы постыдные следы этого рабства, — дабы позд­нейшие поколения могли в- блаженной праздности забо­титься о своем нравственном здоровье и могла сво­бодно расти и развиваться человеческая природа!

Неужели же, однако, назначение человека состоит в том, чтобы ради известной цели пренебречь самим со­бою? Неужели же природа ради своих целей отнимает у нас совершенство, которое предписывается нам це­лями разума? Итак, неверно, что развитие отдельных сил должно влечь за собой пожертвование целостно­стью; [i38] или же, сколько бы законы природы к этому ни стремились, все же в нашей власти при помощи искус­ства еще более высокого должно находиться восстановление этой, уничтоженной искусством, целостности на­шей природы.

………..Человечество лишилось своего достоинства, но искусство спасло его и сохранило в полных значения камнях; истина продолжает жить в иллюзии, и по изо­бражениям будет вновь восстановлен первообраз. По­добно тому как благородное искусство пережило благо­родную природу, точно так же оно предшествует ей в творческом и возбудительном вдохновении. Прежде чем истина успеет послать свой победный свет в глубины сердца, поэзия уже подхватила ее лучи, и вершины че­ловечества уже будут сиять, в то время как влажная ночь еще покрывает долины.

Но как уберечься художнику от порочности своего времени, окружающей его со всех сторон? Презрением к его суждениям. Пусть он смотрит вверх, па свое дос­тоинство и закон, а не вниз — на счастье и потребность. Пусть будет одинаково свободным как от пустой дело­витости, которая охотно накладывает свою печать на мимолетный момент, так и от нетерпеливой мечтатель­ности, которая прилагает к тщедушным порождениям времени мерило безусловного; пусть он рассудку предо­ставит сферу действительности, в которой он свой; но сам он пусть стремится к рождению идеала из союза возможного с необходимым. Пусть он запечатлеет это в иллюзии и в правде, запечатлеет в игре своей фантазии и в серьезности своих созданий, пусть выразит во всех чувственных и духовных формах и молча бросит в бесконечное время.

[i1]Человеческие установления – как любого рода предрассудки. Вспомните пассаж из Фуко - «шантаж Просвещения»

[i2]Необходимо живое восприятие, доверия «к собственным глазам»

[i3]Понятия «реально» противопоставляется понятию «теоретически»

[i4]«любовно…» Означает ли это, что такое отношение бесполезно для науки?

[i5]Исходный пункт познавательного отношения к явлению (по Гете)

[i6]Первичная характеристика предмета познания

[i7]Важнейшая познавательная установка

[i8]цель, важнейшая для познания

[i9]метод, применимый для познания

[i10]собственно, только здесь и начинается активность познающего субъекта

[i11]действия, которые способствуют раскрытию первофеномена

[i12]закон не результат моей рассудочной деятельности, а я его обнаруживаю в явлении

[i13]этот термин можно понимать как «природу» вещи, возможная аналогия при рассуждении о первофеномене – символ (мы это обсуждали на лекции)

[i14]возможное рабочее определение мифологии

[i15]мифология

а) результат

б) непрекращающийся процесс

духовного взаимодействия

[i16]замечательная идея об общности мифологических представлений у разных народов!

[i17]Собственно, вопрос состоит в следующем: существует ли народ вне мифа? что делает некоторую социальную общность народом?

[i18]Общность (народ) – язык – миф. Эта триада неразрывна

[i19]Невозможно насильственными методами создать народ

[i20]Почему?

[i21]Миф формируется изначально, одновременно с формированием народа и формированием языка

[i22]Сравните этот пассаж, определяющий совершенство культуры, с представлением о первофеномене у Гете

[i23]Национальная культура, по сути своей, мифична

[i24]В чем причина целостности, естественности культуры?

[i25]Рассудочная деятельность как разрушение границ природы (вспомните понятие фюсис из текста о Гете)

[i26]Вот константа, которая определяет величие культурной эпохи: совпадение деятельности гениального художника и изначальные законы гармонии, основы красоты

[i27]Гельдерлин – один из самых ярких немецких поэтов-романтиков

[i28]Поэтический язык выявляет суть вещей

[i29]Язык обеспечивает человеку возможность связать мир воедино

[i30]Различение языка общежитейского и поэтического. Поэтический язык – высшее проявление языка. Общежитейский – редукция поэтического, праязыка (первичного языка) всякого народа

[i31]Поэтический язык обеспечивает связь между богами и народной жизнью

[i32]Особый статус поэта

[i33]Идеал разума, который не расчленял и не уродовал, а лишь высвечивал подлинную сущность

[i34]Современная Шиллеру общественная жизнь – оценивается им как механическая

[i35]Отсутствие гармонии в человеке Нового времени

[i36]Различение положительного общества и общества в природно-нравственном состоянии

[i37]Индивид должен найти себя в восстановленной гармонии

[i38]Целостность личности – вот подлинная цель культуры