Ма Баркер).

К концу лета 1965 Ангелы превратились в серьезный фактор социальной, интеллектуальной и политической жизни Северной Калифорнии, с которым невозможно было не считаться. Их высказывания почти ежедневно цитировали в прессе, и ни одна полубогемная вечеринка не могла считаться первоклассной, если задолго до ее проведения не распускали упорных слухов (а этим делом обычно занимался сам хозяин), что на ней будут присутствовать также и Ангелы Ада. В определенной степени этот синдром меня огорчал: мое имя все чаще и чаще упоминалось в связи с Ангелами, моя личность вызывала непосредственные ассоциации с кругом outlaws. Всем почему-то казалось, что стоит мне захотеть, и я могу тут же материализовать из ничего парочку-другую байкеров. Это было чистой воды выдумкой, но я делал все возможное, чтобы дать возможность «отверженным» по уши залиться халявным бухлом и затащить их на классные тусовки. В то же самое время я не собирался нести ответственность за их поведение. Их имена и клички красовались на первых местах во многих гостевых списках, и, ворвись они в наш социальный хаос на полном скаку, тут же возникала вероятность и грабежей, и избиений, и насилия.

Я припоминаю одну вечеринку, на которой мне не давали проходу молодые мамочки и их чада, только потому, что обещанные на десерт Ангелы там не появились. Большинство гостей были респектабельными интеллектуалами из Беркли, чье представление об «" отверженных"» мотоциклистах не имело ничего общего с реальностью. Я рассказал Ангелам о вечеринке и дал им адрес – спокойная улица в жилом квартале Ист Бэй, – но сам в душе искренне надеялся, что они не придут. Атмосфера, царившая там, словно магнитом притягивала беду: нагромождение бочонков с пивом, дикая музыка и несколько десятков молодых девушек, жаждавших развлечений, пока их мужья и их пестрая свита стремились всласть наговориться об «умопомешательстве» и «поколении бунта». Всего лишь полдюжина Ангелов могла бы быстренько свести ситуацию к несносному общему знаменателю: «Кого бы выебать?».

Снова повторилась бы история Бейсс Лейк, но с другими видами половых извращений и другой породой любителей понаблюдать за эротическими выкрутасами: на этот раз это был хип-истеблишмент Бэй Эреа, принимавший Ангелов с такой же страстью и нетерпением, как и любая толпа туристов на жалком, занюханном пивном рынке в Сьеррах.* «Отверженные» были за гранью последнего писка моды… Они были большими, грязными, они возбуждающе действовали на нервные окончания… в отличие от Битлз, которые были маленькими, чистыми и чересчур популярными, чтобы стать модными. Как только Битлз вынесло на поверхность, они создали вакуумную воронку, засосавшую Ангелов Ада. И за спинами «" отверженных"» уже маячил Рот со своими байками: «Они – дикие Биллы Хикоки, Билли Киды. Они – последние герои Америки, которые у нас есть, парень». Рот был настолько заинтересован в Ангелах, что он начал штамповать всякую символику, дабы увековечить их образы: пластиковые копии нацистских касок со свинговыми лозунгами («Христос – Клевый Наркотик») и железные кресты, которые пользовались колоссальным спросом у подростков по всей стране.

*Это напомнило мне карикатуру в «The Realist», изображающую Павильон Всемирной выставки нищеты.

Но сами Ангелы никак не могли врубиться в свой новый имидж, и это было действительно настоящей проблемой. Он озадачил, сбил их с толку – с ними обращались, как с символическими героями, те люди, с которыми у Ангелов не было ничего общего. Или почти ничего. А покамест они получили доступ к настоящим сокровищам – в виде женщин, бухла, наркотиков и новых приколов, на которые они жаждали наложить свою татуированную лапу… а символику можно было послать к чертовой матери. Байкеры так никогда и не смогли постичь общий смысл той роли, которую им старательно навязывали, и по старинке продолжали отстаивать свое право на экспромты. Такая настырность здорово сказывалась на их общительности, мешала установлению контактов с людьми. Ангелы занервничали… и, после краткого погружения в водоворот атмосферы хипстерских вечеринок, все, за исключением нескольких отщепенцев, решили, что будет гораздо дешевле и проще, до конца своего долгого пробега по жизни покупать собственное бухло и клеить кисок, что попроще.

Действительно удачным знакомством Ангелов (с моей подачи) было знакомство с Кеном Кизи, молодым писателем*, жившим тогда в лесу рядом с Ла Хондой, к югу от Сан-Франциско. В течение 1965 – 1966 годов Кизи был дважды арестован за хранение марихуаны, и в конце концов ему пришлось бежать из страны, чтобы не провести за тюремной решеткой половину жизни. Дружба Кена с Ангелами Ада не способствовала нормализации его отношений с представителями правопорядка и закона, но он, несмотря ни на что, ни от чего не открещивался и продолжать гнуть свою линию с энтузиазмом чрезвычайно самоуверенного человека.

*" Полет над гнездом кукушки», «Иногда находит вдохновение».

Я встретил Кизи как-то августовским днем, в студии K.Q.E.D., образовательного телевизионного канала в Сан-Франциско. Мы выпили по несколько кружек пива в ближайшем кабаке, но особенно долго рассиживаться я не мог, так как должен был отнести пластинку с записью бразильских барабанов в «Бокс Шоп». Кизи предложил пойти со мной. А когда мы туда добрались, он произвел фурор в компании из четверых или пяти Ангелов, работавших в той точке. Несколько часов мы пили (вернее пьянствовали), ели (вернее жрали), символически делились друг с другом травой, и Кизи пригласил байкеров из отделения во Фриско к себе в Ла Хонду на вечеринку на следующий уик-энд. У него с «Веселыми Проказниками» было приблизительно шесть акров земли… глубокий ручей протекал между домом и хайвеем… На отдельно взятом участке частных владений царило всеобщее безумие.

Так уж получилось, что девять пунктов обвинения в хранении марихуаны, выдвинутого против бродячего зверинца, с Кизи сняли в пятницу; и это соответствующим образом было отмечено в субботних газетах, появившихся в Ла Хонде как раз в тот самый момент, когда Кизи вывесил на своих воротах плакат: «ВЕСЕЛЫЕ ПРОКАЗНИКИ ПРИВЕТСТВУЮТ АНГЕЛОВ АДА». Приветствие длиной в пятнадцать футов и высотой в три фута было выполнено в трех красках: красной, белой и голубой. Соседи закручинились в печали и остолбенели в шоке.

Когда я туда приехал в середине дня, на хайвее напротив владений Кизи припарковались пять машин шерифов округа Сан Матео. Около десятка Ангелов уже приехали и благополучно проскочили за ворота; по их словам, двадцать остальных были в пути. В котле, приятно попахивая, закипало варево под названием «заварушка».

Я взял с собой жену и маленького сына, и мы решили сначала спуститься на пляж перекусить, а потом уже присоединиться к общему торжеству. Проехав несколько миль вниз по дороге, я остановился у торгового центра в Сан-Грегорио, на развилке двух дорог. У самого центра домов почти не было, но он притягивал жителей всех окрестных ферм. В магазине у отделов с инструментами, сельскохозяйственными товарами и упряжью было тихо, но впереди, в баре, стоял тревожный шум и гвалт. Сельскую братву не очень-то радовало все происходившее вверх по дороге. «Этот чертов наркоман, – начал средних лет фермер. – Сначала мариванна, теперь вот Ангелы Ада. Господь свидетель, он просто тычет нас мордами в грязь!»

– Битники, е-мое! – воскликнул кто-то еще. – Не тронь говно, оно и не пахнет.

Зашел было разговор, чтобы разобрать топоры-колуны в магазине и «пойти туда да и разогнать всю нечисть». Но кто-то заметил, что копы уже приступили к исполнению своих обязанностей: «На этот раз их, голубчиков, как пить дать надолго упрячут за решетку, всех упрячут, мать их за ногу…». Так что топоры остались пылиться на полках.

К вечеру во владениях Кизи было полно людей, играла музыки и зажигались разноцветные огни. Полиция прекрасно вписывалась в общую атмосферу, материализовавшись на хайвее со своими собственными вертящимися мигалками… красные и оранжевые вспышки освещали деревья и крутой склон над ручьем. В начале той весны в имение Кизи нагрянули с облавой семнадцать копов и полдюжины собак, под предводительством печально известного федерального наркоагента Уилли Уонга. Кизи и двенадцать его друзей были арестованы по обвинениям, связанным с марихуаной, но большинство из этих обвинений были сняты из-за странных неточностей в ордере на обыск. Вскоре после облавы агент Уонг был переведен из этого округа; а местная полиция не делала больше никаких попыток проломить ворота. Они развлекались, прячась на хайвее за ручьем, и проверяли всех входящих и выходящих. Помощники местного шерифа останавливали и допрашивали нескончаемый поток профессоров колледжей, бродяг, адвокатов, студентов, психологов и суперстильных хиппи. Полиция вообще ничего не могла с ними поделать, разве что проверяла по радио, оплатили ли они дорожные штрафы. Такую проверку блюстители порядка выполняли с какой-то непоколебимой, прямо-таки, фантастической решимостью. Периодически они отлавливали совсем в дымину пьяного или какого-нибудь совершенно упыханного типа, но за несколько месяцев неусыпного дежурства им удалось арестовать меньше полудюжины злостных неплательщиков, скрывающихся от оплаты своих дорожно-транспортных грехов.

А, между тем, вечеринки становились все более дикими и шумными. Марихуаны там было не так уж много, но полно ЛСД, тогда еще не объявленного вне закона. Копы стояли на хайвее и смотрели через ручей на спектакль, явно терзавший самые сокровенные глубины понимания ими этого мира. А на другой стороне были все эти люди, обезумевшие, неистовствующие, орущие, танцующие полуголыми под звуки рок-н-ролла, ревевшие сквозь деревья из огромных усилителей, – тени, кружащиеся и спотыкающиеся в лабиринте психоделических огней… ДИКАРИ, О БОЖЕ, и не существовало того закона, который мог бы их остановить!

И тут, с появлением Ангелов Ада, копы наконец-то получили возможность блестяще обосновывать все свои действия – комар и носа не подточил бы! – и, не долго думая, утроили стражу. В конце концов Кизи перешел все границы дозволенного. С оравой битников и персонажей из колледжей, пожиравших своего рода незримый наркотик, еще как-то можно было смириться, но банда паскудных головорезов на мотоциклах оказалась именно той самой осязаемой, реальной угрозой, с которой так жаждал расправиться закон.*

*Несколько месяцев спустя, когда Кизи появился на судебном процессе по первому обвинению в хранении марихуаны, одно из условий, приведших к сравнительно мягкому для него приговору – к шестимесячному тюремному заключению, – состояло в требовании продать его собственность и покинуть округ Сан-Матео, навсегда. Он так и сделал, но переехал не к черту на рога, как предлагали власти, а так… отъехал немного в сторону. 31 января 1966 Кизи похерил явку в суд по повестке и исчез. В его брошенном автобусе была оставлена записка о самоубийстве на северном побережье Калифорнии, но даже полиция не поверила, что он мертв. Результаты моих собственных розысков ни к чему конкретному не привели, хотя мне удалось – после долгих и кропотливых раскопок – обнаружить его адрес:

для передачи (с/o) Атташе по сельскому хозяйству

Посольство США

Асунсьон, Парагвай

Первая вечеринка с участием Ангелов только из отделения Фриско обернулась громоподобным успехом. Где-то около полуночи Пит, гонщик, улыбаясь во весь рот, сказал, копаясь между пивных бочонков: «Старый, бля буду, но это чертовски охуительная тусовка. Мы не знали, чего ожидать, когда приехали, но получилось все просто прекрасно. На этот раз все ха-ха, а не хуяк-хуяк».

Большинство Ангелов пребывали в замешательстве и держались настороже, пока изрядно не набрались, и лишь немногие так и не смогли избавиться от мысли, что на них в любой момент могут наехать и отмудохать … но, в целом, они, похоже, поняли, что если они хотят любых напрягов, то им надо приложить все свои силы, чтобы самим их создать. Люди Кизи были слишком заняты, им самим срывало башню, чтобы еще беспокоиться о чем-то столь грубом и реалистичном, как Ангелы Ада. В толпе веселящихся мелькали и другие знаменитости (в частности поэт Аллен Гинзберг и Ричард Альперт, элэсдэшный гуру), и хотя Ангелы лично с ними не были знакомы, все-таки они были несколько не в себе от того, что титул гвоздей вечеринки приходилось делить с этими людьми.

Это была первая встреча Гинзберга с Ангелами, и он быстро стал их поклонником. Позже ночью, когда выяснилось, что всех уезжающих с пирушки задерживает полиция, мы с Гинзбергом отправились посмотреть, что же все это значит. Фольксваген, выехавший с ранчо за несколько минут до нас, был немедленно остановлен через полмили вниз по хайвею, и сидевших внутри вытащили на допрос «с пристрастием». Наша идея заключалась в том, чтобы присутствовать при сцене задержания с включенным магнитофоном, но, как только я переключил первую скорость, самих остановила другая машина помощника шерифа. Я быстро выскочил из тачки с микрофоном в руке и спросил, в чем дело. Увидев микрофон, помощники шерифа сначала застыли в гробовом молчании, а потом стали цедить сквозь зубы какие-то неинтересные вопросы. Один из них попросил меня показать мои права, а остальные пытались игнорировать Гинзберга, очень вежливо, но настойчиво пытавшегося выяснить, почему все покидающие вечеринку задерживаются полицией. Один коп стоял, важно расставив ноги, сцепив руки замком за спиной, а выражение тупой немоты словно заморозило мимику его лица. Гинзберг не оставал от него со своими расспросами, пока другой помощник шерифа проверял мои водительские права. Я наслаждался, слушая эту перепалку в записи на кассете. Это звучало так, как если бы я перебрасывался с Гинзбергом риторическими вопросами, а где-то на заднем плане бормотало полицейское радио. Каждые несколько секунд в наш разговор врывался еще один голос, выдающий какие-то односложные словечки, однако это трудно было назвать ответами на наши вопросы. Какое-то мгновение вообще царила полная тишина, потом раздался голос Гинзберга, напевающего без слов какую-то восточную рагу, периодически сопровождаемую спастическим треском Голоса из штаб-квартиры. Ситуация была настолько смешной и нелепой, что даже легавые через какое-то время уже не смогли сдержать улыбок. Их отказ разговаривать с нами привел к довольно фантастической смене ролей, впечатление от которой еще больше усиливалось из-за охватившего нас буйного веселья.

Помощник, оставшийся разбираться с нами, с любопытством глядел на Гинзберга. Неожиданно он спросил: «И долго ты такую бороду отращивал?».

Гинзберг перестал напевать, подумал немного над ответом и сказал: «Около двух лет…нет, наверное, месяцев восемнадцать «.

Коп задумчиво кивнул… как будто он сам собирался отрастить себе бороду, но не мог потратить на это все свое время; двенадцать месяцев – еще куда ни шло, но восемнадцать… тогда шеф уж точно заподозрит что-то неладное.

Разговор снова завял, но тут помощник шерифа, сидевший у радиоприемника, вернулся и доложил, что совесть моя по части просроченных дорожных штрафов совершенно чиста. И тогда я сказал, что выключу магнитофон, если они согласятся с нами немного поговорить. И – надо же! – они согласились, и мы немного действительно поговорили. Копы сказали, что пасут здесь Ангелов Ада, а не Кизи. Рано или поздно это хулиганье учинит здесь беспредел, да и какого черта они вообще здесь делают? Копам было страшно интересно узнать, как это мне удалось накопить столько материалов об Ангелах, чтобы написать о них. «Как тебе удалось их разговорить? – спросил один. – И тебя ни разу не избили? Да что с ними вообще происходит такое? Они что, действительно такие плохие, как мы слышали?»

Я сказал, что Ангелы, наверное, еще хуже, чем они слышали, но что лично мне никаких неприятностей не причиняли. Помощники заявили, что не знают об Ангелов ничего, кроме прочитанного в газетах.*

*Летом 1966 шериф округа Сан Матео, Ирл Уитмор – ключевая фигура в травле Кизи – был близок к тому, чтобы поплатиться своим значком из-за скандала с букмекерами. Большое жюри округа, на основании свидетельств, предоставленных офисом окружного прокурора, готовилось выдвинуть обвинение в том, что шериф Уитмор был втянут в систему выплат взяток и в организацию полицейской защиты местных букмекеров.

Мы расстались чуть ли не лучшими друзьями, если не считать штрафа, который они мне все-таки ухитрились всучить, – за треснувшие стекла задних фар. Гинзберг спросил, почему водителя «фольксвагена» увезли в полицейской машине. Через несколько минут по радио ответили: он оказался не в состоянии проплатить дорожный штраф за несколько месяцев, и с первоначальной суммы в 20 долларов штраф вырос (а штрафы именно так и растут) до суммы в 57долларов на этот день, и эти деньги надо было внести наличными до того, как злостного неплательщика выпустят на свободу. Ни у Гинзберга, ни у меня не оказалось 57 баксов, так что мы записали имя жертвы, решив отправить за ним кого-нибудь из его друзей, когда мы вернемся к Кизи. Но, как выяснилось, никто этого парня не знал, и, насколько мне известно, он все еще парится в городской тюрьме Редвуда.

Два дня и две ночи продолжалась эта вечеринка, но единственный за все время кризис наступил, когда всемирно известный прототип* нескольких современных романов бесновался голый на частной стороне ручья и изрыгал долгие, брутальные обличительные речи в адрес копов, стоявших от него всего лишь в двадцати ярдах. Он качался из стороны в сторону и вопил в ярких, ослепительных вспышках света с крыльца, держа бутылку пива в одной руке и потрясая кулаком в сторону столь презираемых им объектов: «Эй вы, подлые, трусливые мудаки! Какого хуя вам надо? Ну давайте, лезьте сюда, и увидите, что получите… да будут прокляты на хуй ваши говенные души!». Затем он засмеялся и замахал своим пивом: «И, блядь, не подъебывайте ко мне, вы, дети говноедов. Идите сюда. Вы, блядь, получите здесь всю хуйню, которую заслужили».

* Имя убрано по настоянию адвоката издателя (на самом деле это – Нил Кэссиди, он же Дин Мориарти в романе Керуака «На Дороге» – прим.перев.).

К счастью, кто-то уволок его, все еще голого и выкрикивающего ругательства, обратно на вечеринку. Его пьяный наезд на копов мог обернуться для всех настоящим кошмаром. В Калифорнии и большинстве других штатов полицейские не могут законно вторгнуться в частные владения, если: (1) у них нет полной уверенности в том, что там совершается преступление, (2) они не «приглашены» владельцем или обитателем собственности.

Представление, устроенное голым типом, можно было бы расценивать по-разному, если бы у копов было соответствующее настроение, это – раз. И два – если бы на тот момент – раскочегаривания вечеринки – облаву можно было бы осуществить без всякого насилия. Просто перейти разделяющий мост, и все. Сами ангелы не позволили бы замести себя спокойно и безо всякого скандала – они были слишком пьяны, чтобы думать о последствиях.

Совсем немного времени потребовалось, чтобы легенды о Ла Хонде распространились среди других отделений Ангелов. Отряд разведчиков из Окленда проверил ее достоверность и вернулся обратно с такими восторженными отзывами, что Ла Хонда быстро стала Меккой для «" отверженных"» со всей Северной Калифорнии. Они являлись туда без предварительного приглашения или предупреждения, обычно группами от пяти до пятнадцати человек, и зависали там, пока им не становилось скучно или пока не кончалась ЛСД, которую до знакомства с Кизи пробовали лишь немногие.

Задолго до того как outlaws обнаружили Ла Хонду, вольные кислотные вечеринки уже вызывали тревогу среди респектабельных любителей ЛСД – ученых, психиатров и других персонажей с полянок бихевиористики, полагавших, что это вещество можно принимать только когда проходит тщательно контролируемый эксперимент. Причем в таком эксперименте, по их мнению, должны участвовать лишь тщательно отобранные субъекты, находящиеся под постоянным наблюдением опытных «проводников». Считалось, что такие меры предосторожности страхуют от дурных трипов. Любой потенциальный съезд крыши у какого-нибудь неуравновешенного типа, просочившегося в процессе отбора, мог быть быстро нейтрализован накачкой под завязку транквилизаторами в тот самый момент, когда подопытный возжаждал крови или попытался оторвать свою собственную голову, чтобы получше рассмотреть, что там у него там внутри.*

*Среди ценителей кислоты существует и точка зрения меньшинства – торжественная подготовка к подконтрольному эксперименту с ЛСД может не только ликвидировать опасность «плохих» путешествий, а, напротив, их стимулировать. Многие «подопытные» к тому времени находятся под таким жестоким впечатлением от всего прочитанного и услышанного, и, когда они наконец глотают капсулу, их реакция уже четко сформулирована в их собственном сознании. Когда эксперимент идет не по ожидаемому ими руслу – или их всех не удовлетворяет своими результатами и расстраивает – среди «подопытных» может начаться паника. А паника – плохой трип в любом случае, с кислотой или без.

Люди, участвующие в подконтрольных экспериментах, чувствовали, что принародные ЛСД-оргии обернутся катастрофой для их собственных исследований. Кое-какой оптимизм все-таки сохранялся, стоило лишь задуматься, что может произойти, когда Ангелы, боготворящие насилие, групповухи и свастику, окажутся в толпе интеллектуальных хипстеров, марксистских радикалов и пацифистов. Нервы накалялись до предела при одной только мысли, что кто-нибудь мог бы оставаться в такой обстановке трезвым и его сознание не было бы затуманено… Но, разумеется, такого и быть не могло. Когда все пьяны, обкурены и обдолбаны, не найдется ни одного, способного сделать объективные записи, ни одного «проводника», способного успокоить невменяемых, ни одного разумного наблюдателя, способного загасить костры или спрятать ножи для разделки мяса… полное отсутствие какого-либо контроля.

Тех, кто регулярно посещал вечеринки Кизи, все это особенно не беспокоило, в отличие от тех, кто знал о них только понаслышке. Его анклав был открыт для народа лишь в том смысле, что любой, чувствовавший себя так же, как компания Кизи, мог беспрепятственно пройти через ворота на мосту… но, попав внутрь, человек, не говоривший с ними на одном языке, мог почувствовать крайнее смущение и замешательство. Кислотные фрики не страдают многословным гостеприимством. Они не сводят глаз с незнакомцев или смотрят просто сквозь них. Многих гостей такой прием здорово пугал, и они больше никогда туда не возвращались. Те же, кто оставались, в большинстве своем представляли богемные круги, беглецов из этого мира. Их чувство взаимозависимости заставляло беречь друг друга от попадания в эпицентр выплеска личной враждебности или неприязни. Вот почему здесь через ручей всегда были копы, которые в любой момент могли ворваться на вечеринку непрошенными гостями.*

Даже «Проказники» чувствовали себя не совсем уверенно с Ангелами, так что первую вечеринку пришлось заметно подогревать ЛСД. Позже, когда угроза насилия окончательно улетучилась, кислотой закидывались вовсю. Сначала Ангелы употребляли ее осторожно, никогда не привозили с собой свою, но довольно быстро они наладили получение кислоты на своей собственной территории… так что перед каждым пробегом в Ла Хонду происходил общий сбор капсул, которые они тащили к Кизи и распространяли там, за деньги или еще за какое-нибудь вознаграждение.

Как только «" отверженные"» восприняли ЛСД как правильную, ништяковую вещь, они начали обращаться с ней так же безбашенно, как и с другими своими любимыми игрушками и развлечениями. Чуть раньше тем летом был достигнут консенсус относительно того, что любое вещество, достаточно мощное, чтобы лишить человека возможности ездить на байке, не должно употребляться… но, когда после нескольких вечеринок у Кизи общее сопротивление было сломлено, Ангелы принялись заглатывать ЛСД, как только наркотик попадал им в руки. А это, разумеется, происходило даже чересчур часто благодаря их многочисленным контактам на подпольном наркорынке. В течение нескольких месяцев им пришлось как-то ограничивать себя – хронически не хватало наличных. Если бы было налажено бесперебойное обеспечение Ангелов кислотой, и месяца бы не прошло, как наверняка половина тогдашних outlaws уже спалила бы свои мозги дотла. Однако случилось так, что Ангелы забрасывались кислотой в допустимых пределах – человеческий организм выносил такие дозы без напряга. Одни становились просто более разговорчивыми, а другие – замолкали вообще. ЛСД – гарантированное лекарство от скуки, болезни, распространенной среди Ангелов Ада не меньше, чем в любых других слоях Великого Общества… и в те дни в «Эль Эдоб», когда вообще ничего не происходило и не хватало денег на пиво, кто-нибудь, например Джимми, или Терри, или Скип, могли объявиться с капсулами, и все вместе предпринять спокойное путешествие Куда-Нибудь Еще.

*Оглядываясь назад, я думаю, что копы вели себя сдержанно вовсе не потому, что они понимали: незаконные аресты могут поставить их в неудобное положение чуть позже, в зале судебного заседания. Я уверен, что они к тому же думали, что тактика выжидания принесет свои плоды: пока копы выжидают, полоумные безумцы в анклаве Кизи уничтожат сами себя, и тем самым спасут налогоплательщиков от расходов, связанных с подготовкой списка дел, назначенных к слушанию с последующим запутанным и сложным судебным разбирательством.

Вопреки всем ожиданиям, большинство Ангелов становились под кислотой необычайно тихими. За редким исключением, с «кайфующими» Ангелами было проще контактировать, чем с трезвыми как стеклышко и нормальными на их собственной территории. Кислота нивелирует, сводит на нет многие из их условных рефлексов. Остается лишь немного угрюмого коварства или довольно вялая готовность драться, а это именно те чувства, которые руководят Ангелами в их отношениях с чужаками. Их агрессивность улетучивается; исчезает недоверие, которое делает их похожими на выставляющих все свои колючки диких животных, чувствующих западню. Это было так странно, что я до сих пор всего так и не понял. Тогда у меня возникало довольно странное ощущение, что наступало как бы затишье перед бурей, и они не могут заглотнуть столько кислоты, чтобы испытать ее действие по полной программе, и что рано или поздно вся атмосфера, все испытанные ощущения будут сведены на нет чьей-нибудь чертовски замедленной реакцией. Но существовала масса доказательств, что кислота их действительно накрывает. Ангелы наплевательски относятся к тому, что психиатры считают пределом безопасной дозировки; они удваивали, а затем утраивали допустимый максимум, часто закидывались 800 или 1 000 микрограммами в течение 12 часов. Некоторые начинали подолгу рыдать и завывать, бормоча бессвязные и бессмысленные фразы людям, которых никто кроме них больше не видел. Другие впадали в кататонический криз и долго-долго молчали, а затем внезапно возвращались к жизни, рассказывая истории о путешествиях в далеких землях и о совершенно невероятных видениях. Однажды ночью Маго потерялся в лесу, и его охватила паника…. Он кричал, звал на помощь, пока кто-то не вывел его обратно на свет. Как-то другой ночью Бродяга Терри решил, что он уже умер как человек, но возродился к жизни в виде петуха, которого должны были зажарить на костре, как только смолкнет музыка. И, когда заканчивалась та или иная мелодия, он подскакивал к магнитофону и вопил: «Нет! Нет! Пусть она играет, играет!». Outlaw, чье имя я забыл, прыгал на «горных лыжах» с почти перпендикулярного двухсотфутового склона на глазах у полиции; все аплодировали ему, когда он перескочил через край, но кто-то успел схватить его буквально на лету и помогал удерживать равновесие, пока из-под каблуков его сапог вылетали огромные комья земли. Один-единственный раз Ангел попытался задушить свою «благоверную» на крыльце дома Кизи. Прошло меньше часа после того, как он проглотил свою первую и последнюю капсулу. Больше никто никого не убил и не поранил.

Мой собственный опыт приема кислоты довольно скуден, если рассматривать его с точки зрения тотального заглатывания ЛСД; он варьировался в зависимости от той компании, в которой я находился, и в зависимости от обстоятельств… и если бы мне пришлось вновь выбирать любое из полудюжины путешествий, которые я помню, я бы повторил одну из тех вечеринок с Ангелами Ада в Ла Хонде, со всем этим подавляющим безумным светом, копами на дороге, скульптурой Рона Буассе, смутно вырисовывающейся на фоне деревьев и большими громкоговорителями, вибрирующими в такт звукам песни «Mister Tambourine Man» Боба Дилана. Атмосфера была наэлектризована до предела – в таких случаях говорят: «В воздухе пахло грозой». Если от Ангелов исходило ощущение опасности, то оно было весьма интригующим и гораздо более реальным, нежели все, что может каким-то образом получиться в результате проходящего под контролем эксперимента или у изысканно хрупкого сборища прекрасно образованных правдоискателей, жаждущих познания заключенной в капсуле мудрости. Прием кислоты вместе с Ангелами – это было настоящим приключением; они были слишком невежественны, чтобы знать, чего ожидать, и слишком дикими, чтобы чего-нибудь бояться. Они просто глотали продукт и тащились… что, наверное, так же опасно, как говорят эксперты, но такой трип получается гораздо ядренее, чем путешествие, в которое ты отправляешься, сидя в какой-нибудь стерильной палате со снисходительным «проводником» и оравой нервных хипстеров-притворщиков. Насколько мне известно, не было случаев, чтобы «отверженные» мотоциклисты под действием ЛСД начинали безумствовать. Возможно, психика хулигана слишком бедна, чтобы стойко переносить своего рода скрытое безумие, вызыванное кислотой. Законодатели, требующие запрещения ЛСД, неизменно ссылаются на преступления, совершенные интеллигентными энтузиастами из среднего или высшего классов, до этого не замеченными в каких-либо связях с криминалом или бандитизмом. Убийство разделочным мясным ножом в Бруклине быстро дало ход расследованию в Сенате США. Предполагаемый убийца, подающий большие надежды выпускник университета, утверждал, что улетел под ЛСД на три дня и не может вспомнить содеянного.* Законодательный орган штата Калифорния выпустил жесткий закон против ЛСД сразу после того, как один полицейский чиновник из Лос-Анджелеса клялся и божился, что кислота заставляет людей залезать голыми на деревья, бегать с воплями по улицам, ползать на четвереньках по лужайкам, с аппетитом поедая траву. Один студент в Беркли вышел из окна третьего этажа со словами: «На мой трип уйдет столько же времени, сколько занял бы путь до Европы». При падении он разбился насмерть.

*В Июне 1966 года.

Ни один из этих инцидентов не был связан с тем элементом американского общества, который обычно ассоциируется с криминальным поведением. Преступления, совершенные под действием психоделиков, так же, как и взвинчивание цен, уклонение от уплаты налогов и растраты, психоделические преступления, судя по всему являются пороком более зажиточных классов. И это никак не связано с ценой на ЛСД: от 75 центов за капсулу, или куб, и до 5$. Последняя цифра – максимальная цена за двенадцатичасовой трип немыслимой интенсивности. Героин, в отличие от ЛСД, является несомненно пороком представителей низшего класса, и по-прежнему обходится для большинства наркоманов в пределах 20$ в день, но обычно – гораздо дороже.

Сейчас трудно сделать определенные выводы, и лихорадка с принятием новых законов по ЛСД в 1965 и 1966 годах, наверное, сорвет любые значимые исследования этого вещества на многие годы. А между тем, Эксперимент Кизи должен был бы быть отмечен, проанализирован и, может быть, расширен исследователями, придерживающимися подобных убеждений. Даже в своем сокращенном виде этот эксперимент опровергнул общепринятое мнение относительно: (1) природы ЛСД, (2) структуры и привыкания к кислоте личности хулигана или (3) и то, и другое.*

*После трех или четырех месяцев хронического злоупотребления кислотой у большинства Ангелов поехала крыша, начала убывать, так сказать, по конусу. Одни страдали ужасающими галлюцинациями и полностью отказались от приема этого вещества. Другие боялись, что оно сведет их с ума или приведет к тому, что они разобьются на своих мотоциклах. К 1966 году лишь очень немногие продолжали употреблять кислоту более или менее постоянно. Один из таких любителей сказал мне, что ЛСД – самое лучшее, что было в его жизни. «Я перестал волноваться, как только закинулся первой капсулой», – говорил он. В сентябре 1966 года Кизи нежданно-негаданно возвратился в Штаты и почтил своим недолгим визитом несколько «андеграундных» вечеринок и пресс-конференций. Он сказал, что, проведя полгода к югу от границы, решил возвратиться в Америку, как «вечный беглец, и насыпать солью раны Джея Эдгара Гувера». Красный фургон Кизи либо недостаточно быстро ездил, либо его водитель слишком неумело крутил баранку, но уйти от своры гончих Джея Эдгара им не удалось. Когда я написал эти строки, Кизи был освобожден под залог, сумма которого превышала тридцать тысяч долларов, и ожидал суда по обвинениям, по которым его могли засадить в тюрьму на срок от одного года до пяти лет. Лично мне кажется, что следовало бы оставаться в Асунсьоне и найти там работу.

Один из лучших званых вечеров в Ла Хонде пришелся на уик-энд Дня труда 1965 года, первую годовщину монтерейского изнасилования. К тому времени блицбросок Ангелов к вершинам скандальнойп популярности был в самом разгаре, и они постоянно общались с прессой. Репортеры и фотографы ошивались вокруг «Эль Эдоб» почти каждый уикэнд – задавая вопросы, фотографируя и надеясь стать свидетелями какого-нибудь отвратительного действа, чтобы на следующий день поднять скулеж на первых страницах своих изданий. Полиция Окленда отрядила специальный квартет, которому было поручено постоянно вести тщательное наблюдение за Ангелами. Они периодически объявлялись в баре, добродушно улыбались в ответ на поток оскорблений и долго толкались рядом с байкерами, чтобы убедиться: outlaws знают, что они под колпаком. Ангелы обожали такие визиты, им гораздо больше нравилось базарить с легавыми, чем с симпатизирующими им чужаками или даже с репортерами, количество которых в «Эль Эдобе» росло не по дням, а по часам. Несмотря на крепнущую дурную славу «отверженных», полиция Окленда никогда не сдавливала горло Ангелам своими наездами до предсмертного хрипа, чего нельзя сказать о политике в отношении других отделений. Даже когда энтузиазм полицейских и оказываемое ими давление достигло апогея, все равно отношения отделения Баргера с местным законом имели специфический оттенок. Сонни объяснял это как создание потенциального единого фронта в связи с давно ходившими слухами о готовящемся восстании чернокожих в Восточном Окленде, который и негры, и Ангелы считали своей территорией. Легавые, по его словам, рассчитывали на Ангелов, чтобы «держать ниггеров в ежовых рукавицах».

«Они ниггеров больше боятся, чем нас, – заметил Сонни, – потому что тех до хера, а нас мало».

Отношения Ангелов с неграми из Окленда были такими же противоречивыми, как и с полицией. Их понятие о цвете кожи странным образом искажено и подмухлевано, так что отдельные «хорошие цветные» находятся по одну сторону баррикад, а масса «сумасшедших ниггеров» – по другую. Один из «Кочевников» (бывшее отделение в Сакраменто) снимал квартиру пополам с художником-негром, который устраивал все вечеринки Ангелов, не испытывая никакой неловкости. «Отверженные"» называли его «настоящим клевым чуваком».

– Он – художник, – сказал мне Джимми однажды вечером на вечеринке в Окленде. – Я не очень-то разбираюсь в искусстве, но говорят, что он – клевый».

Чарли – еще один «хороший цветной». Жилистый, маленький негр, ездивший с Ангелами так долго, что очень трудно объяснить, почему же он до сих пор не член клуба. «Черт, я восхищаюсь маленьким ублюдком, – сказал мне один Ангел, – но он никогда не попадет в клуб. Он-то думает, что попадет, но кишка у него тонка… блядь, да для этого только и требуется – отрезать два черных яйца, и я могу тебе сказать, кого ребята будут искать в комнате в первую очередь».

Я никогда не спрашивал Чарли, почему он не ездит с «Драконами» Ист Бэй, общенегритянским клубом outlaws, таким же, как и «Трепачи» из Сан-Франциско. У «Драконов» такой же, как и у Ангелов, наполовину надуманный порыв и накал страстей, и их компания, с воем несущаяся по хайвею, как ни ворчи, смотрится ярко и эффектно. Они предпочитают разноцветные шлемы, а их байки, кричащая смесь чопперов и мусоровозок, – все как один «харлеи 74». «Драконам», как и Ангелам, в большинстве своем за двадцать, и почти все они практически безработные. Так же, как и у Ангелов, у них отмечается исключительная тяга к различным поступкам и действиям, от которых за километр несет насилием или чем-то в этом роде.*

*" Трепачи» старше прочих байкеров во всех отношениях. История клуба уходит своими корнями во времена существования «Пьяных Задир». «В прошлом „Трепачи“ показывали высокий класс, – посетовал один из Ангелов Окленда. – Но сегодня они только и делают, что сидят в своем баре и играют в домино».

Как-то унылым вечером в пятницу, вскоре после моей встречи с Ангелами из Окленда и задолго до того, как мне стало известно о существовании «Драконов», я стоял в дверях «Эль Эдоб»… и вдруг парковочную стоянку заполонили около двадцати больших, блистающих хромом байков, на которых сидела наидичайшим образом выглядевшая компания негров, – такое я видел впервые в жизни. Они свалились как снег на голову, в сопровождении остервенелого рева моторов, и спешились так непринужденно, важно и уверенно, что моим инстинктивным желанием при их появлении было бросить пиво и бежать без оглядки. Я проболтался с Ангелами достаточно долго, чтобы врубиться в подспудный смысл их представлений о «ниггерах»… и вот сейчас они оказались здесь – банда черных коммандос, вломившихся прямо на командный пункт Ангелов Ада. Я отошел от двери и передислоцировался в такую точку, откуда можно было бы беспрепятственно рвануть на улицу, когда начнется махаловка цепями.

Той ночью в баре сидело примерно тридцать Ангелов, и многие из них опрометью бросились наружу, не выпуская из рук свое пиво, чтобы посмотреть, что за гости такие к ним пожаловали. Но было непохоже, чтобы они готовились к драке. И в тот момент, как «Драконы» вырубили свои двигатели, Ангелы приветствовали их дружескими насмешками, начиная от «а не вызвать ли легавых» и заканчивая «запереть вас, ублюдков, чтобы не наводили ужас на и без того охуевших от страха граждан». Баргер обменялся рукопожатием с Льюисом, президентом «Драконов», и спросил, что слышно. «Где вы это, чуваки, все прячетесь? – спросил Сонни. – Если бы почаще сюда приезжали, могли бы попасть в газеты». Льюис засмеялся и представил Сонни, Терри и Пузо каким-то новым членам «Драконов». Большинство черных outlaws, похоже, знали настоящие имена Ангелов. Некоторые из них зашли в бар, а другие шатались по парковке, то и дело пожимая руки знакомым и восхищаясь байками. Разговор шел по большей части о мотоциклах, и, хотя он был подчеркнуто дружелюбным, все же чувствовалась определенная сдержанность. Тут Сонни представил меня Льюису и некоторым членам его команды. «Это – писатель, – сказал Баргер с улыбкой. – Бог его знает, о чем он пишет, но он хороший человек». Льюис кивнул и пожал мне руку. «Как поживаешь? – сказал он. – Если Сонни говорит, что у тебя с ним о`кей, то и у нас с тобой о`кей». При этих словах он так широко улыбнулся, что мне почудилось, будто он вот-вот зайдется в приступе хохота, давая мне ясно понять, что сразу раскусил, что я за штучка такая – хитрый мошенник и кидала, но не собирался портить шутку, выдав меня Сонни с потрохами.

«Драконы» пробыли около часа, а затем умчались туда, куда они, собственно, и направлялись. Позже Ангелы не приглашали их на свои вечеринки, и мне показалось, что обе команды испытали облегчение оттого, что их встреча в «Эль Доб» прошла так гладко. Судя по всему Ангелы вообще забыли о существовании «Драконов», как только те скрылись из виду. Привычная для «Эль Эдоб» суета возобновилась… знакомая пивная скукотища, рев музыки хонки-тонк из автомата, приезжающие и уезжающие байки, разлетающиеся по столу для игры в пул шары, и хриплая, резкая, изобилующая повторами болтовня людей, которые так много времени провели вместе, что могли расправляться со скукой одним-единственным способом – упиваясь до зеленых чертей и полной потери рассудка. Сонни уехал, как обычно, рано, и, когда он садился на свой черный «спортстер» на парковке, я вспомнил о «Драконах» и спросил, чем объяснить их дружеские отношения с Ангелами. «Да на самом деле мы не так уж и близки, – ответил Баргер, – и, пока я президент, сердечными друзьями нам не бывать. Но они не похожи на большинство ниггеров. Они нашего поля ягода».

Больше я никогда не видел «Драконов» в «Эль Эдоб», но остальных негров, заявлявшихся в паб, ждал совершенно другой прием. Однажды вечером, на выходные в конце августа, в бар зашли четверо. Всем было за двадцать, одеты в спортивные куртки без галстуков, а один из вошедших был настолько большой, что едва протиснулся в дверь, – почти семь футов ростом, и весил он где-то фунтов двести пятьдесят или триста. Бар был забит до отказа, но эти четыре негра нашли какой-то свободный закуток, и верзила завязал судя по всему дружескую беседу с Доном Мором, фотографом, который только что получил титул «Почетного Ангела». Остальные «отверженные» проигнорировали вновь прибывших, но через полчаса Мор и черный Голиаф начали материть друг друга. Предмет их ожесточенного спора так и остался тайной, покрытой мраком. Позже Мор рассказывал, что по ходу их беседы купил «большому ниггеру» два пива. «Затем он заказал еще одно, – объяснял Мор, – и я сказал ему, что буду последним мудаком, если за него заплачу. Вот и все, что случилось, старый. Он напрашивался на неприятности, как только сюда зашел. Когда я сказал, чтобы он сам купил себе это чертово пиво, так как я заплатил за первые два раунда, он стал насмехаться – и я пригласил его выйти со мной подышать свежим воздухом».

Пока до остальных Ангелов дошло, что назревает драка, двое уже приняли боевые стойки на парковке. Но к моменту обмена первыми ударами место поединка было уже окружено плотным кольцом зрителей. Мор налетел на своего огромного противника без лишних предисловий, резко бросился вперед и со всей силой ударил негра по голове – на этом драка закончилась.

Негр, не видя ничего перед собой, дернул рукой, и в ту же секунду на него обрушились все остальные. Ему одновременно вломили и в живот, и по почкам. На его голове – живого места не осталось… Один из его друзей рванул было на выручку, но наткнулся на каменное предплечье Тайни и грохнулся, потеряв сознание. У оставшихся двоих хватило сообразительности, чтобы смыться. Монстр отшатнулся на мгновение назад, затем ринулся вперед, все еще размахивая руками, пока ему не вмазали сбоку и отправили в легкий нокаут. Трое «отверженных» попытались схватить его, но он вырвался и, как слон, ворвался в бар. Глядя на него, нельзя было сказать, что он получил серьезные травмы, но из нескольких небольших порезов шла кровь, и, после града ударов, обрушившихся на него со всех сторон, он не мог ориентироваться в пространстве. Его снова сбили с ног, но он быстро поднялся и облокотился об автоматический проигрыватель. До этого гигант был движущейся, стремительно бросающейся из стороны в сторону мишенью. И только двум или трем Ангелам удалось крепко его ударить. Но сейчас его загнали, как зверя. Около пяти секунд ничего не происходило. Негр отчаянно вертел головой, пытаясь найти свободный проход, чтобы выскочить наружу, но взметнувшийся чуть ли не от самого пола крупнокалиберный кулак-бомба Тайни засветил ему в левый глаз. Он рухнул на автомат, разбив стеклянную крышку, и осел на пол. На какое-то мгновение казалось, что все – он готов, но после шквала ударов сапогами по ребрам негру удалось опрокинуть одного из нападавших и подняться на ноги. Он не успел как следует выпрямиться, как Энди, один из самых слабых и молчаливых из Ангелов, засветил ему в правый глаз бешеным ударом ногой, который мог проломить череп любому нормальному человеку. На этот раз чернокожий насмешник отключился по-серьезному, а Сонни схватил его за воротник и повалил на спину. Каблук сапога врезался негру в рот. Он был совершенно беспомощен, его лицо залито кровью… Однако избиение продолжалось. Наконец Ангелы выволокли его наружу и бросили лицом вниз на парковке.

Первая полицейская машина приехала сразу же после окончания побоища. Две другие выскочили с разных сторон, затем подъехал воронок и наконец «скорая помощь». Ангелы настаивали, что огромных размеров пострадавший вытащил нож и его было необходимо обезвредить и обезоружить. Копы посветили вокруг своими фонариками, но никакого ножа не обнаружили. Негр был не в том состоянии, чтобы что-то отрицать, хотя очухался почти мгновенно и смог дойти до машины скорой помощи. Все происходящее, похоже, устраивало полицию, по крайней мере на момент их пребывания у «Эль Эдоб». Они сделали несколько записей и предупредили Сонни, что пострадавший может выдвинуть обвинения, когда выйдет из шокового состояния, но мне показалось, что они считали дело уже закрытым… Настоящее правосудие восторжествовало.

Дело об этом избиении никогда не рассматривалось в суде, но оно привело Ангелов в чрезвычайно возбужденное состояние. Они серьезно забеспокоились, т.к. ни на минуту не сомневались, что ниггеры попытаются отплатить им той же монетой. И в следующий раз они уже наведаются сюда уже не вчетвером. Ха, вчетвером… К чертям собачьим! В следующий раз грянет массированный ответный удар. Скорее всего они нападут безлунной ночью… дождутся время закрытия, надеясь захватить Ангелов пьяными и беспомощными… и затем сделают свой ход. Тоскливый неоновый покой на Четырнадцатой улице будет неожиданно нарушен зловещим пересвистом. Потные черные тела, волна за волной, отхлынут от командного пункта в «Догги Дайнер» на Восточной Двадцать Третьей, в молчании двинутся по улицам к своим позициям по всей линии фронта, примерно в четырехстах ярдах от «Эль Эдоб». Затем прозвучит разбойничий призывный свист, и первая волна ниггеров помчится, словно свора дьяволов в преисподнюю, через Восточную Четырнадцатую, игнорируя красный свет, и обрушится на Ангелов, размахивая своим первобытным, самодельным оружием.

С момента инцидента с Большим Ниггером прошло уже много времени, но каждый раз при разговорах с Ангелами они снова и снова убеждали меня, что пробку вот-вот выбьет из горлышка бутылки. «Мы точно знаем, что это произойдет в субботу вечером, – скажет мне Сонни. – Нам уже настучали». Я уверил его в своем желании оказаться рядом с ними, когда нападение произойдет. Все случилось так, как я говорил.

Несколькими месяцами раньше я бы посмеялся над всей этой историей, как над своего рода путанной-перепутанной подростковой галлюцинацией… но я провел большую часть этого лета в пьяно-кровавых, блядско-драчливых кабаках Восточного Окленда, и мои представления о реальности и о животном начале, заложенном в каждом человеке, претерпели серьезные изменения.

Конец лета. Вечер под выходные… Я вылез из своей машины на парковке в «Эль Эдоб». Кто-то окликнул меня пронзительным шепотом, и я кивнул компании Ангелов, стоявших у дверей. Шепот послышался вновь, но никто из тех, кого я мог видеть, не произнес ни слова. Потом до меня дошло, что кто-то копошится на крыше. Я посмотрел наверх и увидел голову Сонни, который выглядывал из-за большого выступа. «Сзади заходи, – прошипел он. – Там есть лестница».

На задворках, за огромной, сваленной как попало, кучей ящиков, я разглядел-таки двадцатифутовую лестницу, ведущую на крышу. Я вскарабкался наверх, и обнаружил лежащих в углу Сонни и Зорро. В завалах обрезков толя байкеров почти не было видно. Сонни был вооружен AR-16, новейшей винтовкой американской армии, а Зорро держал в руках карабин M-1. Между ними на крыше штабелями были сложены патроны в коробках и обоймах, рядом лежал фонарик и термос с кофе. Они сказали, что ждут появления ниггеров. Так складывался вечер трудного дня.

Однако их предчувствия не сбылись – но Ангелы с месяц держали вооруженных охранников на крыше в «Эль Эдоб», пока окончательно не уверились в том, что ниггеры запуганы до смерти. Однажды днем, в самый разгар напряженности, Баргер и пятеро Ангелов поехали на своих байках на стрельбище в Альмеде, держа за спинами ружья, стянутые ремнями. Они выбрали дорогу, проходящую через центр Окленда. Телефон полиции разрывался от сообщений о вооруженном до зубов патруле Ангелов, проследовавшем на юг через центр города. Но полицейские не могли ничего сделать. «Отверженные» выставили свои незаряженные ружья напоказ и соблюдали ограничение скорости. Они чувствовали необходимость попрактиковаться в стрельбе по мишеням… и, если их появление негативно сказалось на самочувствии граждан, черт с ними – это была проблема граждан, а не их.

Большинство Ангелов прекрасно знают, что не стоит рисковать, демонстрируя свое оружие в открытую, но кое у кого дома собраны настоящие личные арсеналы – ножи, револьверы, автоматические ружья и даже самодельный бронированный автомобиль с пулеметом на подставке. Им не по душе пустая болтовня об имеющемся у них вооружении… это единственный способ для Ангелов подстраховаться, в том случае если Главный Коп решится бросить им открытый вызов. Ангелы абсолютно уверены, что такой день не за горами.

#

«Нет, я бы не назвал их „расистами“. Не совсем так. Может быть, в глубине души они такие и есть. Если ты заметил, нет ни одного Негра-Ангела. Но Ангелы просто не встают на чью-либо сторону, и поэтому они становятся пропитанными антинегритянским духом и вообще настроены против любого человека» (полицейский инспектор из Округа Сан-Бернардино).

#

На языке политиков и представителей по связям с общественностью, Ангелы оказались на «пике популярности» в конце 1965. Пробег на День труда во владения Кизи повлек за собой падение их славы по всем статьям: города по всей стране с нетерпением ждали вторжения, надеясь, что их изнасилуют и разорят. Национальная гвардия была вызвана в такие важные пункты, как Паркер, штат Аризона, и Кларемонт, штат Индиана. Канадская полиция организовала специальное наблюдение на границе рядом с Ванкувером, Британская Колумбия; а в Кетчуме, штат Айдахо, местные жители взгромоздили пулемет на крышу аптеки на Главной улице. «Мы готовы к появлению этих подонков, – сказал шериф. – Мы упрячем половину из них за решетку, а половину отправим на кладбище».

Увеселительная прогулка Ангелов в Ла Хонду буквально опустила прессу. «Отверженные» совершили много странных, быстрых путешествий, но они никак не соотносились с пятью «W`" s. Одно из моих самых ярких воспоминаний того уик-энда – программная речь Терри, адресованная полиции на хайвее. Он завладел микрофоном, подсоединенным к каким-то мощным громкоговорителям, и использовал эту возможность, чтобы высказать полиции все что наболело, говорил о морали, музыке и безумии… Терри закончил речь на пронзительной, душераздирающей ноте, которую не скоро забудет департамент шерифа Сан-Матео:

– Запомните, – истерически кричал «отверженный» в микрофон. – Просто запомните, что, пока вы стоите здесь на этой холодной дороге, выполняя свой праведный долг и наблюдая за всеми нами, секс-маньяками и торчками, отрывающимися здесь по полной программе… просто подумайте, что ваша маленькая старушка-жена сидит себе дома с каким-то грязным стариной Ангелом Ада, шурующим между ее бедер!

Затем послышался взрыв дикого хохота, который прекрасно был слышен на дороге. «Что вы думаете об этом, вы, безмазовые легавые? Вы проголодались? Мы принесем вам немного чили, если у нас что-нибудь тут осталось… но не надо торопиться домой, позвольте вашей жене протащиться».

В победном хаосе, царившем в тот День труда, было трудно понять, что Ангелы перегнули палку и один из самых лучших контактов, который им удалось установить, вот-вот лопнет, рухнет, перегорит. Шухер в провинциальных городках считался уже навязшей в зубах устаревшей дребеденью, да и копы здорово напрягались по этому поводу. А наркокруги хиппи явились совершенно новым течением, последним писком моды, – совсем другой, как выяснилось, тусовкой, – но, так как война во Вьетнаме все больше занимала умы общественности, Ангелы оказались в общей упряжке.

Постепенно, месяц за месяцем, они скатывались в политику, но картина оставалась несколько туманной, а одним из наиболее обескураживающих элементов была географическая близость к Беркли, цитадели радикализма Западного Побережья. Беркли – соседняя дверь с Оклендом, но между ними нет ничего общего, кроме границы на карте и нескольких дорожных указателей, и во многом они столь же отличаются друг от друга, как, например, Манхэттен и Бронкс. Беркли, как Манхэттен, – город колледжей, магнит для бродяг-интеллектуалов. Окленд – магнит для людей, ищущих почасовую оплату работы и дешевое жилье. Они не могут позволить себе жить в Беркли, в Сан-Франциско или в любом из предместий* Бэй Эреа, заселенных представителями среднего класса. Это шумное, уродливое, с крайне неприветливым душком место, и со своего рода обаянием – вроде того, которое нашел в Чикаго Сэндберг. И это место – естественная окружающая среда для хулиганов, скандалистов, дебоширов, подростковых банд и межрасовых разборок.

*Официальное население Окленда – почти четыреста тысяч человек, но это всего лишь центр слишком раздавшейся городской клоаки под названием Ист Бэй, с населением около двух миллионов – цифра, почти вдвое превышающая данные по Сан-Франциско.

Мощное паблисити Ангелов Ада, которое здорово мешало повсеместному освещению студенческого бунта в Беркли, расценивалось в либерально-радикально-интеллектуальных кругах как отличный предлог для заключения с Ангелами союза. Такой альянс виделся интеллектуалам вполне естественным. Более того, агрессивная, антиобщественная позиция Ангелов – их отчужденность или, если хотите, своего рода умопомрачение – оказалась чудовищно привлекательной для Беркли, кишащего эстетами. Студенты, которых едва хватало, чтобы подписать петицию или обокрасть какого-нибудь барыгу, были очарованы рассказами об Ангелах Ада, грабящих города и говорящих все, что им только взбредет в голову. Но важнее всего была репутация Ангелов как людей, презирающих полицию и успешно

издевающихся над законом. Для удрученного своей несостоятельностью студента-радикала такой образ был, разумеется, мощным и притягательным. Ангелы не дрочили, они насиловали. Они не погрязли в теориях, песнях и цитатах, а шумно являли себя миру, поигрывая мускулами и гордясь настоящими яйцами.

Медовый месяц продолжался около трех месяцев. Идиллия закончилась резким разрывом 16 октября, когда Ангелы Ада атаковали демонстрацию под лозунгом «Вон из Вьетнама!» на границе Окленда с Беркли. Экзистенциальные герои, передававшие по кругу косяки вместе с радикалами из Беркли на вечеринках Кизи, неожиданно превратились в злобных, ядовитых тварей, набросившись на тех же самых либералов, размахивая кулаками и крича: «Предатели, коммунисты, битники!». Когда напряжение вылилось в настоящее противостояние, Ангелы Ада твердо сомкнули ряды с копами, Пентагоном и Обществом Джона Берча. Прежнее веселье Беркли облачилось в траурные одежды, а Кизи судя по всему погрузился во мрак безумия…

Это нападение стало ужасным ударом для тех, кто видел Ангелов Ада пионерами человеческого духа. Однако для всех, кто знал их достаточно хорошо, такой поворот дела выглядел совершенно логичным. В целом Ангелы всегда придерживались фашистской точки зрения. Они настаивали и, похоже, верили, что фетиш свастики – не более чем антисоциальная шутка, гарантированный трюк, чтобы вставить пистон «цивилам», обывателям, налогоплательщикам – всем тем, кого они презрительно называют «гражданами». На самом деле под «гражданами» они имели в виду средний класс, буржуазию, бюргеров, но таких слов Ангелы не знают и подозрительно относятся к тем, кто пытается объяснить их значение. Если они хотят коварно и хитро преуспеть в содомизации «цивилов», то должны отбросить свастику и украсить свои байки серпом и молотом. На хайвеях тогда начнется Конец света… сотни прокоммунистически настроенных головорезов странствуют по сельской местности на больших мотоциклах в поисках неприятностей.

Первая стычка произошла в субботу днем, на полпути марша протеста из кэмпуса Беркли в Оклендский армейский терминал, где грузили на транспорт людей и вооружение для отправки на Восток. Около пятнадцати тысяч демонстрантов спустились вниз по Телеграф авеню, одной из главных улиц Беркли, и столкнулись лицом к лицу, на окраинах города, со стеной из четырехсот оклендских полицейских в строевой стойке – в шлемах, с прижатыми к груди дубинками. Копы стремительно развернулись и построились клином. В центре, в позиции игрока, защищающего яйца при штрафном ударе, стоял шеф Туфмэн (Зубастик), отдававший приказ за приказом, после долгих и нудных разговоров по переносной рации. Было ясно, что без драки маршу не добраться до границы Окленда. Я подоспел к месту конфронтации как раз со стороны Окленда – у меня был магнитофон, камера и удостоверения прессы, но все равно потребовалось почти тридцать минут, чтобы просочиться через кирпичики стены из полицейских, действующих по принципу «ни-одного-человека-ни-одной-пяди-земли». Многие журналисты, среди которых были и «законные» представители прессы, получили от ворот поворот.

До сих пор я не могу понять, как именно дюжине Ангелов Ада, явно исполненных решимости устроить беспредел, удалось пробраться через кордон и напасть на лидеров марша протеста: именно в тот момент, когда они вышли вперед, чтобы провести переговоры с шефом Туфмэном-Зубастиком. Во главе мчался Тайни, сбивая с ног любого, кто на свою беду оказывался у него на пути. Ангелов быстро усмирила полиция Беркли, но до этого им удалось избить несколько человек, разорвать несколько плакатов и порвать провода микрофонов от аппаратуры, озвучивающей выступление лидера протестующих. Это и была та самая скандальная драка, закончившаяся тем, что одному легавому сломали ногу.

По словам коммандос хипстеров, пытавшихся объяснить причины нападения, все это следовало считать недоразумением и следствием отсутствия взаимопонимания: Ангелов одурачили копы, и их мозги начали работать совсем по-другому, благодаря тайно выплачиваемым деньгам Правого Крыла, и они, конечно же, подтвердят свою приверженность общему делу, как только просекут реальное положение вещей.

Но реальное положение вещей на самом деле оказалось гораздо сложнее, чем казалось хипстерам. Еще один марш протеста против войны во Вьетнаме назначили на середину ноября, и за это время состоялись многочисленные встречи между мозговым трестом антивоенного движения и Ангелами Ада. Баргер сидел в своей гостиной, терпеливо выслушивал все, что ему хотели сказать члены Комитета по проведению Дня защиты Вьетнама, а затем отметал все сказанное ими как ненужный мусор. Люди из Беркли спорили долго, хорошо и убедительно, но они, похоже, так никогда и не осознали, что вещали на совершенно другой частоте. И не имело никакого значения, сколько бород, косяков или капсул с кислотой они могли собрать; Сонни считал их мелким говнецом… На этом все было кончено.

Ангелы, впрочем, как и другие «отверженные» мотоциклисты, – убежденные антикоммунисты. Их политические взгляды ограничены таким же ретроградным патриотизмом, какой дает возможность существовать Обществу Джона Берча, Ку Клукс Клану и Американской нацистской партии. Они не способны разглядеть всю ироничность взятой на себя роли… странствующие рыцари веры, от которой они уже давным-давно отлучены. Ангелы будут в числе первых, кого изолируют, пересажают или замочат, если политики, с которыми они, как им кажется, согласны, когда-либо придут к власти.

В течение нескольких недель, предшествующих второму маршу на Оклендский армейский терминал, Аллен Гинзберг провел большую часть своего времени, пытаясь убедить Баргера и его людей не атаковать демонстрантов. «Отверженные» никогда не сталкивались с людьми типа Гинзберга: для них он был не от мира сего. «Этот чертов Гинзберг собирается нас всех переебать, – сказал Терри. – Для чувака, который совершенно не похож на „цивила“, он самый „наицивильнейший“ сукин кот, которого я когда-либо видел. Старый, тебе надо было быть там, когда он сказал Сонни, что любит его… Сонни не знал, что, черт возьми, ему ответить».

Ангелы никогда по-настоящему не понимали, что имел в виду Гинзберг, но его нервирующая искренность и тот факт, что его любил Кизи, по зрелому размышлению, навели их на мысль учинить нападение на марш. Аллен же, несомненно, рассматривал их решение как происки правых. Незадолго до Ноябрьского марша Гинзберг опубликовал в «Жало Беркли» свое обращение, озаглавленное:

К АНГЕЛАМ

Аллен Гинзберг

Вот мысли – тревоги – обеспокоенных демонстрантов

Что Ангелы нападут на них

для прикола, или чтобы сработать себе во славу,

или отвести от себя стрелы легавых

или войти в доверие полиции и прессы

и/или ради Денег правого крыла,

Что это– сознательная сделка, заключенная с полицией Окленда,

или что это – неосознанная связь, подразумевающая понимание

взаимную симпатию

в обмен на то

что Окленд прекратит преследование Ангелов

если они нападут amp; разгонят Марш amp;

спровоцируют беспорядки.

Есть ли в сказанном доля правды или же это – паранойя

демонстрантов с неустойчивой психикой?

Поскольку Ангелы – хамелеоны и во всеуслышание не дают никаких

гарантий

относительно того, что можно положиться на их спокойствие

и миролюбие

Беспокойные души из числа демонстрантов, по природе своей

жестокие, несдержанные, заходящиеся в истерике

оправдывают действия полиции

через насилие утверждая свое право на

самооборону логически обосновывая дух насилия, скрытый у них в

душе.

Это оставляет за демонстрантами выбор – защищать самих себя,

применяя силу, принимая во внимание страх amp; степень

опасности

развязывая руки более иррациональному меньшинству бунтарей

или в лучшем случае – защищать самих себя, хладнокровно

НО – ТОГДА – ОНИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ГОТОВЫ, ЧТО ИХ УПРЕКНУТ В БЕЗЗАКОНИИ,

или же у демонстрантов есть выбор не защищать себя -

возможно тогда полиция оставит их в покое,

(ведь мы не получили четких гарантий от полиции Окленда

что они честно будут стараться поддерживать порядок и

охранять наше законное право на демонстрацию)

если вы перейдете в наступление amp; оставите за собой тела избитых

в кровь

невинных пацифистов, юношей amp; старух

ТОГДА ИХ ЗАКЛЕЙМЯТ КАК БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ПОДЛЕЦОВ ВСЕ:

И вы сами, и пресса, и общество amp; обожающие насилие леваки

amp; правые.

При создавшемся положении вещей Комитетом поддержки Вьетнама одобрено проведение политики пацифизма для демонстрантов, КОТОРЫЕ ПРОСТО НЕ БУДУТ ДРАТЬСЯ. И попытаются превратить марш в ВЕСЕЛЫЙ СПЕКТАКЛЬ.

*

Есть ли у Ангелов какие-либо вопросы к Комитету поддержки

Вьетнама?

какие-либо сомнения, которые следует развеять немедленно?

Чем они так недовольны?

Что Ангелы собираются сделать 20 Ноября? Неужели у них действительно есть какой-то план?

Давайте сейчас составим свой план, который всем нам

обеспечит безопасность и спокойствие.

Паникеры, вьющиеся вокруг открытых заседаний Комитета поддержки Вьетнама верят,

что суть имиджа Ангелов заключается во фразе: «Они любят избивать людей для прикола»,

и таким образом ваша репутация здорово подпорчена

особенно если вы время от времени с одобрения общества amp; при согласии копов

находите себе какую-нибудь группу, которую можете

безнаказанно избивать.

Вы не хотите «меняться», хотите быть самими собой,

amp; если под этим вы так же понимаете садизм или вынужденную враждебность,

тогда налицо ситуация, из которой вы можете легко выпутаться.

НО НИКТО НЕ ХОЧЕТ ОТВЕРГАТЬ ДУШИ

АНГЕЛОВ АДА

или заставить их измениться -

МЫ ПРОСТО НЕ ХОТИМ, ЧТОБЫ НАС ИЗБИЛИ

* *

Цель марша протеста заключается в попытке наглядно показать,

что террор во Вьетнаме творится

тем же самым террором, что царит внутри нашей страны

на глазах у всех теряющей ту же самую психологию жестокости которая потакает избиению желтоголовых гуков во Вьетнаме

Так бациллы заразной болезни

поражают мирные отношения между людьми здесь,

разрешая публичное массо