Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






О Новом союзном договоре, который должен был спасти и обновить СССР.






В привычном кругу мы несколько раз обсуждали обстановку, и после долгих размышлений я принял решение форсировать подготовку и подписание Союзного договора, собрав для этой цели руководителей союзных республик. Сразу же подчеркну, что эти встречи вовсе не имелось в виду превратить в некий орган, полномочный принимать официальные решения. То, что позднее получило название «1+9», или в просторечии «Десятка»[1], было просто более эффективным способом завершения работы над Союзным договором. Причем отнюдь не за спиной и без ведома законодателей — союзного и республиканских Верховных Советов.

…Решающее значение имело, бесспорно, завершение (23 июля 1991 года) согласования нового Союзного договора. Я уже рассказал, как трудно это далось. Объявив себя по примеру России независимыми, республики стремились «застолбить» как можно больше прав, избавиться от опеки союзных органов. Справедливости ради отмечу, что при этом республиканские лидеры за редким исключением сознавали необходимость иметь достаточно сильный и авторитетный центр, способный решать общие задачи. Словом, нужен был разумный баланс в распределении полномочий, и то, что он в конце концов был найден, свидетельствует о жизненности принципов, которые закладывались на том этапе в основу обновленной федеративной государственности.

Пожалуй, нагляднее всего об этом говорит решение вопроса о субъектах Союза Суверенных Государств. Новый статус автономий, становившихся соучредителями Союза, обеспечивал равноправие наций, их возможность самостоятельно устраивать свои дела. В то же время не нарушалась целостность союзных республик, не ставились под сомнение исторически сложившиеся границы государств и национально-территориальных образований.

Я далек от намерения утверждать, что в итоге найдено решение, годное на все времена. Проблема эта архисложная. Сегодня она стоит острее, чем когда-либо, и к ней, видимо, придется возвращаться не раз. Но, повторюсь, при сохранении и обновлении союзного государства в соответствии с проектом Договора она решалась оптимальным образом, позволявшим избежать конфликтов и вносить назревшие изменения в межнациональные отношения правовым путем, а не силой оружия.

Все, что «сошлось» в июле 1991-го, явилось итогом длительных поисков и усилий, завершило путь, пройденный нами с апреля 1985-го. Складывались реальные предпосылки для того, чтобы вытащить страну из кризиса и масштабно продвинуть начатые демократические преобразования. Поэтому я уехал в отпуск 4 августа, не сомневаясь в том, что через две недели в Москве в торжественной обстановке будет подписан Союзный договор, откроется новый этап наших реформ.

А выступая за два дня до этого по телевидению, постарался объяснить, что означает для страны заключение нового Союзного договора. Прежде веего это реализация воли народа, выраженной на референдуме 17 марта. Сохраняется единое государство, в котором воплощен труд многих поколений людей, всех народов нашего Отечества. И вместе с тем создается новое, действительно добровольное объединение суверенных государств, в котором народы самостоятельно управляют своими делами, свободно развивают свою культуру, язык, традиции.

«Теперь, — продолжал я, — когда мы уже имеем Договор и он будет в ближайшее время подписан республиками, надо исключить из нашего государственного обихода конфронтацию, ничем не оправданную политическую нетерпимость».

Развернулась практическая работа по подготовке самого акта подписания Договора. Находясь на отдыхе в Крыму, я постоянно держал в поле зрения этот процесс…

…Разговаривая с Ельциным 14 августа по телефону, я понял, что Президент Российской Федерации чувствует себя неуверенно, колеблется. Спросил, вижу ли я, каким атакам он подвергается. Мой ответ свелся к тому, — передаю наш разговор по смыслу — что не меньшим нападкам подвергается и президент страны. Меня критикуют за то, что я, подписав Договор, подвергну опасности целостность государства, а Президента России — за то, что он, сделав то же самое, продлит жизнь империи. Но раз недовольны и крайне правые, и крайне левые, то это лишь свидетельствует, что мы на правильном пути.

Завершая разговор на эту тему, я сказал:

— Борис Николаевич, мы не должны ни на шаг отступать от согласованных позиций, с какой бы стороны их ни атаковали. Нужно сохранять хладнокровие и продолжать подготовку к подписанию.

Поскольку Президента России интересовало, как будет организована сама процедура, подробно рассказал об этом. Поначалу у него не встретило понимания предложение рассадить делегации республик за столом подписания по алфавиту. Но после разъяснения, что благодаря такому расположению Россия окажется в центре, у него, как мне показалось, сомнения отпали.

В общем, мы попрощались на хорошей ноте. Хотя у меня остался осадок, не ушло ощущение, что Ельцин чего-то не договаривает, я постарался сделать все, чтобы предостеречь его от колебаний в этот решающий, в полном смысле исторический момент.

 

 

Августовский путч и крушение планов по Новому союзному договору

 

Меня не покидало ощущение, что надо скорее возвращаться и действовать, поэтому я каждый день торопил всех, кто связан был с подготовкой подписания. Уже был заказан самолет…

Около пяти дня меня поставили в известность, что на дачу прибыла группа в составе Бакланова, Шенина, Болдина, Варенникова, Плеханова[2]. Я удивился, сказал явно растерянному Медведеву — начальнику охраны, что никого не приглашал. Оказывается, стража пропустила визитеров, поскольку с ними были Плеханов и Болдин. В других случаях ничего подобного не могло произойти; по правилам охраны без моей санкции никого не могли пропустить на территорию дачи.

Отправив Медведева, я решил выяснить, в чем дело. Хотел связаться с Москвой, переговорить в первую очередь с Крючковым[3] и вдруг обнаружил, что один, второй, третий, четвертый, пятый телефоны, в том числе стратегический, отключены. Даже аппарат городской АТС. Я вышел из кабинета на веранду, где Раиса Максимовна[4] читала прессу, и сказал ей, что на даче появились незваные гости, трудно предсказать, что они задумали, можно ждать самого худшего. Она была потрясена такой новостью, но сохранила самообладание. Мы перешли в рядом расположенную спальню. Лихорадочно работала мысль: от своих позиций не отступлю, никакому нажиму, шантажу, угрозам не поддамся. Об этом я и сказал Раисе Максимовне. «Решение ты должен принять сам, а я буду с тобой, что бы ни случилось».

…На это ушло, наверное, минут 30—40. Как мне говорили офицеры, визитеры нервничали: почему их не принимают. Выйдя из спальни, я обнаружил, что они без приглашения поднялись на второй этаж. Вообще, вели себя бесцеремонно, чуть ли не как хозяева. Пригласив в кабинет, я спросил, с какой миссией прибыли. Бакланов сообщил, что создан комитет по чрезвычайному положению. Страна катится к катастрофе, другие меры не спасут, я должен подписать Указ о введении ЧП. По сути дела, приехали с ультиматумом. Позднее, беседуя со следователем, я узнал, что у них были с собой заготовленные для моей подписи документы — разные варианты.

Бакланов перечислил состав ГКЧП, причем назвал в числе его членов Лукьянова[5]. Сказал, что Ельцин арестован, хотя тут же поправился: будет арестован по пути (из Алма-Аты, откуда он возвращался в Москву). Торопя события, заговорщики явно хотели таким способом дать мне понять, что они уже взяли ситуацию под свой контроль и назад пути нет.

Все это были люди, которых я выдвигал и которые меня теперь предали. Я категорически отверг их домогательства, заявил, что никаких указов подписывать не буду.

— Вы и те, кто вас послал, обеспокоены ситуацией? Но я не хуже вас знаю обстановку в стране, и она тревожит меня не меньше, чем вас. Считаете, что нужны адекватные меры? Я такого же мнения. Главная из них уже подготовлена — это подписание нового Союзного договора…

На мои доводы последовали рассуждения Бакланова, проникнутые «заботой» о моем здоровье, которое-де сильно подызносилось за напряженные годы перестройки.

— Не хотите сами подписывать Указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву[6], — предложил он. И добавил: — Отдохните, мы сделаем «грязную работу», а потом вы сможете вернуться.

Я, разумеется, отверг это гнусное предложение.

— Тогда подайте в отставку, — проговорил Варенников.

— Не рассчитывайте. Вы, преступники, ответите за свою авантюру! — На этом разговор закончился. Мы попрощались. Когда они уходили, не сдержался и обругал их «по-русски».

Хочу ответить на вопрос, который нередко мне задавался: почему Горбачев не задержал их, у него ведь была вооруженная охрана?

Прежде всего, я рассчитывал, что мой отказ принять ультимативные требования ГКЧП отрезвит зачинщиков заговора. Не раз я удерживал этих людей от опрометчивых шагов, о чем уже писал, и оставалась надежда, что и на сей раз моя твердая позиция окажет свое воздействие. Да, я не терял надежду.

Кроме того, попытка задержать их на даче ничего не решала. Ведь главные заговорщики были в Москве, держали в тот момент в своих руках рычаги власти. Да я и не сомневался, что гэкачеписты позаботились обезопасить развитие событий здесь, в Форосе, от всяких случайностей. Что и подтвердилось. Заранее было предусмотрено все, чтобы наглухо изолировать президента. Отключена связь. Выставлена двойная линия охраны вокруг дачи и со стороны моря. Запрещен выход кого бы то ни было из дачи и допуск на ее территорию. Мои помощники, журналисты, депутаты Верховного Совета пытались проникнуть на дачу, чтобы разобраться в случившемся и, в частности, собственными глазами убедиться, насколько достоверна версия ГКЧП о болезни президента, но это им не удалось.

Называя вещи своими именами, это был арест президента и узурпация его власти. Путчисты понимали, что не заполучат меня в сообщники, но надеялись взять «на испуг», принудить к подписанию указов, придающих легитимный вид их авантюре. Мой решительный отказ сделать это сразу ставил их в положение преступников…

…три августовских дня были пережиты нами на пределе человеческих возможностей. Но я сохранил равновесие духа и действовал. Услышав с пресс-конференции, что заговорщики делают ставку на «болезнь и недееспособность Горбачева», я стал ходить на прогулки, чтобы моряки на сторожевых кораблях, офицеры охраны, да и все, кто мог наблюдать за дачей, видели, что здоров.

Потребовал немедленно прислать самолет для отъезда в Москву, включить связь. Записал на пленку свое заявление, о чем рассказано в дневнике Раисы Максимовны.

На этот счет, кстати, тоже приходилось слышать иронические замечания. А ведь я обязан был учитывать возможность худшего. Если бы президента не стало, эта запись становилась важным политическим документом. Хорошо, что все так быстро завершилось. Но ведь по-разному могло обернуться. Никуда не денешься от того, что по проведенным позднее опросам около 40 процентов все-таки сочувствовали гэкачепистам. И руководители республик, за исключением России, брали тайм-аут для раздумий, колебались. Кроме, может быть, Акаева. Да и со стороны руководства многих зарубежных государств реакция была неоднозначной, во всяком случае, выжидательной. Путч потерпел поражение, но, случись это годом раньше, не исключаю, исход мог быть иным. Вот, пожалуй, самый убедительный аргумент в пользу политики, которой я придерживался.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.008 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал