Невероятные превращения

Мы увидели мастерскую явно преуспева­ющих художников. Картины были составлены одна к другой, холстами вверх, в двух углах, другие картины висели на стенах. На мольберте тоже стоял холст — по всей видимости, не за­конченный. Те картины, которые мы могли раз­глядеть, были очень яркими, с фантастически­ми видами из распахнутых окон, клоунами, улицами невероятных городов и так далее. Длинный стол, вроде верстака, вдоль одной из стен, был завален красками в тюбиках и короб­ках, большими альбомами для акварели, искус­ственными фруктами для натюрмортов, коро­бочками с углем и пастелью. На столе сидела де­ревянная кукла с подвижными суставами, кото­рой можно придать любую позу. И сбоку к ней приткнулась большая пепельница цветного стекла. Рядом с этой пепельницей лежало не­сколько пачек дорогих сигарет. На другом сто­лике возле тахты стояла новая и дорогая кофе­варка. Не будь этих примет обеспеченности хозяев мастерской, по одному количеству новых, не открытых еще тюбиков красок можно было сделать вывод, что эту мастерскую занимает преуспевающий художник. Блуждая по худо­жественным салонам, мы видели, что один тю­бик живописной масляной краски стоит и двес­ти, и триста рублей, а есть, видно, и из очень до­рогого сырья произведенные, которые стоят по семьсот или восемьсот рублей.

Но не это главное. А главное, что были в мас­терской красивая удобная тахта (о которой я вскользь упомянул) и красивое удобное кресло. И на этой тахте и на этом кресле... валялась одежда старушки! И не только одежда — ее се­дые волосы!..

Не фига себе! — пробормотал я. — Что про­исходит?

Тихо! — сказал Лешка, оправившийся от изумления. — Слышишь?

Мы услышали шум воды из ванной и потом сообразили, что слышим звуки из мастерской, потому что, над длинным столом было открыто окно.

Мы услышали шум воды и чей-то голос, насви­стывающий и напевающий. Голос был молодой, женский. Потом шум воды стих, и мы услыша­ли, как шлепают босые ноги.

— Атас! — шепнул я в последний момент, и мы с Лешкой отпрянули от колпака так, чтобы нас нельзя было увидеть, посмотрев вверх. Но все же мы успели разглядеть закутанную в боль­шое полотенце молодую красивую женщину, невысокого роста, хрупкую, с черными коротко стриженными, волосами...

Ты понял? — прошептал я Лешке.

Чего тут не понять? — ответил он. — Эта тетка — Васькова! Она и была старушкой! И это все меняет!..

Меняет, да... — сказал я. — Но как она здо­рово нас провела...

Здорово, — согласился Лешка. — Но мы ведь не ожидали подвоха и не приглядывались. Думаю, если бы мы хоть что-нибудь заподозри­ли, то сумели бы разглядеть, что старушка — такая же поддельная, как икона. Но неважно.... Эта Васькова — замечательная актриса, факт, раз способна к таким невероятным превращени­ям. Вопрос, зачем ей это нужно.

Да, вопрос... — кивнул я. — Но послушай. Васьковы занимают девятую мастерскую. Если считать по колпакам — десять, одиннадцать, двенадцать... Двенадцатая — мастерская Цвиндлера, она же и последняя. А третья мас­терская — мастерская Буркалова — она должна быть во-он там, совсем с другой стороны, совсем над другим подъездом. Видишь, вон тот колпак, третий по счету...

Все точно! — согласился Лешка.

И тут мы совсем примолкли, потому что ус­лышали, как хозяйка мастерской — Наталья Васькова — снимает телефонную трубку и наби­рает номер.

— Ну? — сказала она в трубку. — Так, зна­чит, все в порядке. Разрешение на вывоз без проблем? И он ничего не заподозрил? Отлично! Хорошо, до скорого...

Она положила трубку и опять стала насвис­тывать веселенькую мелодию.

— Пошли, — поманил я Лешку. — Мы узна­ли достаточно, надо доложить...

Лешка кивнул.

— Да, надо сматываться. Вряд ли мы услы­шим или увидим еще что-нибудь ценное. Но пе­ред тем, как спускаться, не мешало бы все-таки заглянуть в мастерскую Буркалова. Давай, к третьему колпаку с той стороны!

И мы стали осторожно пробираться в обрат­ном направлении. Надо сказать, мы все еще не могли прийти в себя. У меня в голове вихрем но­сились самые разные мысли, идеи и предполо­жения, сталкиваясь друг с другом и мешая друг другу. Думаю, в голове у Лешки было то же са­мое.

Единственно, что я мог сообразить: кто-то на­правил иностранца получать разрешение на вы­воз к человеку, который, по всей вероятности, является сообщником Васьковых и что-то полу­чает с их бизнеса... Но если так, то Жорик и Илюха, должны были проследить за иностран­цем и узнать, кто его «взял на буксир» и доста­вил точнехонько, куда надо...

Но зачем Васьковой весь этот маскарад? По­чему нельзя было нанять настоящую старушку?

В общем, вопросов была тысяча. Так и не найдя ответа ни на один из них, я, вслед за Лешкой, добрался до третьего стеклянного колпака.

Когда мы заглянули в него, Лешка присвист­нул.

— Кажется, теперь я понимаю, что имел в ви­ду охранник, когда говорил, что Буркалов быва­ет не слишком обязательным и может забывать о своих словах и обещаниях.

В просторной мастерской царил беспорядок. Картины лежали на сколоченных вручную стел­лажах, несколько незаконченных полотен стоя­ло на топчане под стеллажами, одна незакончен­ная картина — на мольберте. Рабочий стол был завален наполовину выдавленными тюбиками с красками, заставлен жестяными и стеклянными баночками с кистями и карандашами, на полке возле стола помещалась самая разнообразная по­суда. Рядом с мольбертом, почти в центре мас­терской стоял журнальный столик с тремя сту­льями. На столе валялись остатки последней трапезы: невымытые тарелки и стаканы, ложки, вилки; Там же стояли две пустые бутылки из-под пива. А возле топчана у стены — целая бата­рея пустых бутылок из-под дорогих спиртных напитков.

— Хорошо живет мужик! — хмыкнул Леш­ка. — В свое удовольствие.

Я кивнул.

Если он так расслабляется, то не удиви­тельно, что забывает обо всем. Но при этом он вкалывает, и дела у него идут... Интересно, а нельзя ли проникнуть в мастерскую? Вдруг он окно оставил открытым?

Если и можно, то не имеет смысла, — сказал Алешка.; — Мы выяснили все, что надо, и вот теперь нам и правда надо побыстрее связать­ся с остальными.

Но я уже подобрался к краю крыши и, пере­весившись, одной рукой держась за ограду, дру­гой толкнул окно. Окно поддалось.

Открыто! — сообщил я. — Только притво­рено. Слушай, я попробую...

Тогда и я с тобой! — сказал Лешка.

Перебраться с крыши на подоконник, а с по­доконника соскочить вовнутрь оказалось не так сложно. Страшно немного, потому что все это приходилось проделывать на высоте трех эта­жей, но мы справились за две минуты.

Внутри беспорядок показался еще большим, чем выглядел снаружи.

Да... — покачал головой Лешка. — Такой человек и толковый бизнес не сможет организо­вать, и иконы продаст задешево... А рисует он, кстати, здорово. Красивые пейзажи.

Да, — согласился я. — Красивые.

Пейзажи Буркалова и впрямь были классны­ми: тихими и спокойными. Рисовал он в стиле Левитана. Одна тема повторялась у него вновь и вновь, в разных вариациях: где над хмурым волжским разливом, на холме, рубленая церк­вушка стоит. Еще он довольно много рисовал ве­сенний лес, когда на деревьях только-только ли­ства появляется, и несколько картин было у него с кустами цветущей сирени. Я в искусстве не си­лен, хотя нам уже преподавали историю искусст­ва и учили в нем разбираться, но и мне было видно, что эти картины действительно здорово нари­сованы.

Да, при всей безалаберности, к живописи он относится серьезно, — сказал Лешка. — Ну, что, пойдем на кухню? Если Буркалов все-таки участвует в подделке икон, то в духовке наверняка должны оставаться какие-то следы их «старе­ния». Проверим все до конца, раз мы здесь.

Да, конечно, — ответил я. Хоть и было практически ясно, что Буркалов — ложный след, и что надо сосредоточиться на Васьковых, но не мешало снять все подозрения. И духовка должна была дать ответ на все остающиеся во­просы.

Мы прошли на кухню.

— Надо еще и планировку запоминать на вся­кий случай, — сказал Лешка. — Ведь все мас­терские строились одновременно, и планировка у них стандартная. Знание планировки нам мо­жет потом помочь... Ага, вот здесь ванная, вот туалет, здесь, налево, кухня, а направо — еще одна комнатка, вроде комнаты отдыха... Все яс­но.

На кухне беспорядка было поменьше. Только в мойке лежали две тарелки и сковородка, да ве­дро с мусором было переполнено так, что крыш­ка приподнималась.

Да... — сказал я. — Не вынести мусор, уез­жая на несколько дней?!.

Ну, мы с тобой уже представляем, что за че­ловек Буркалов, — ответил Лешка. — Вонь, од­нако, от этого мусора...

Может, окно открыть? — предложил я.

Нет, — вздохнул Лешка. — Нельзя. Придет­ся работать в отравленной атмосфере. Давай, по­быстрее заглянем в духовку — и смоемся.

Мы открыли духовку, стали выдвигать находившиеся в ней противни, тщательно осматривая каждый.

— В этой духовке какие-то крошки и не­ сколько пятен жира, — сказал Лешка. — Но вот насчет того, чтобы в ней иконы запекали... Ни кусочка отшелушившейся краски, ни единой де­ревянной щепочки, ни пятнышка почерневшего
лака... Похоже, надо переключаться на Васько­вых.

— Погоди секунду... — меня что-то насторо­жило, а вот что, я пока и сам не мог понять.

Я еще раз открыл духовку и заглянул в нее.

Странно, — пробормотал я. — Да, стран­но...

Что странно? — спросил Лешка, приседая на корточки и тоже приглядываясь. Смотри! — На поддоне валялось несколько обгорелых спичек-. — Похоже, с духовкой у него были какие-то проблемы, не сразу зажечь уда­лось.

Ну и что? — отозвался Лешка. — Если он зажигал ее, когда был не в лучшем виде... ну, выпивший... то, естественно, что с первого раза он мог ее и не зажечь. Небось, качало его, и спички гасли.

А мог и тягу проверять, — сказал я. — Но зачем ему проверять тягу, если... И потом, когда человек набрался, он вряд ли станет готовить себе еду в духовке. Скорее всего просто спать за­валится.

Кто знает, что ему в голову могло прийти? — возразил Лешка. — Пошли скорее отсюда, здесь такая вонища!

Да, вонища... — Я подскочил и стал огля­дывать кухню.

Ты чего? — удивился Лешка.

Ищу старую газету.

Газету? Зачем она тебе?

Вывалить на нее мусор из ведра!

Мусор из ведра?... Ты что, спятил?

Вовсе нет! Но сначала... — я взялся за вен­тиль на трубе, закрывающий и открывающий подачу газа в плиту. — Будь внимателен. И при­нюхивайся.

Да тут невозможно принюхаться! — возму­тился Алешка.

Вот именно! В том-то все и дело! Но ты по­старайся!

Погоди... — Лешка недоверчиво посмотрел на спички. — Ты хочешь сказать...

Я хочу сказать, что с плитой может быть что-то не так! Человек, который не удосужива­ется мусор вынести, возится с духовкой, то ли тягу проверяя, то ли еще что, и после этого тща­тельно закрывает газовый кран! Причем от му­сора идет такая вонь, что, даже если где-то в плите есть утечка газа, ее очень трудно почувст­вовать!

Ты хочешь сказать, с плитой мог возиться не он? Но у человека бывают самые дикие идеи, когда он не трезвый...

— Ага, вот старые газеты... Давай-ка их рас­стелим, — перебил я, — я открываю газ, и мы ворошим мусор, и при этом стараемся принюхи­ваться.

И без лишних слов я повернул газовый кран, расстелил на полу несколько газет и вывалил на них содержимое мусорного ведра.

— Вот оно — что так воняло! — воскликнул я.

Среди мусора лежала вскрытая упаковка се­ледки — практически не тронутая, будто кто-то нарочно вскрыл ее и выбросил всю в мусор. Ес­ли до того противный запах был вполне терпи­мым, и за пределы кухни не просачивался, то теперь вонь стала такая, что у нас в глазах по­темнело. Алешка подскочил к окну и попытал­ся его открыть. Но шпингалет оказался старым и его заклинило, будто окно сто лет не открывали.

Ну, значит, селедку он взял просроченную, несвежую, вот и все, — сказал Лешка, отчаянно возясь со шпингалетом.

И не сообразил, что, если ее просто выки­нуть в ведро, а не уложить в отдельный пакет и не забрать с собой, то за несколько дней в жаре и духоте эта селедка разложится так, что весь воз­дух отравит?

Да послушай ты, если он был под градусом, то мог как угодно чудить...

Ты думаешь так, как все... И даже так, как сам Буркалов подумал бы, вернувшись домой.

Он бы удивился и вони, и селедке в ведре, и то­му, что газовый вентиль закрыт, но решил бы, что он просто забыл, как покупал селедку, как выкидывал ее потом и как перекрывал вен­тиль...

— А у тебя есть другая идея? — напрягся Лешка.

— Да. Кроме селедки, в ведре ничего вонюче­го нет. Картонные упаковки из-под пиццы, пла­стиковые коробки из-под творога, майонеза и сметаны, испачканные краской тряпки... Все то, что может лежать сколько угодно, и не может протухнуть. В духовке мы нашли следы жира — такие, которые остаются, когда, на­пример, куриные окорочка жарят. Так где кос­ти и прочие ошметки от съеденных окорочков?

Нет! Каков бы он ни был, но он собрал все пище­вые отходы — все, что может протухнуть и унес, чтобы выкинуть по пути! Видно, лень ему было выносить мусор лишний раз. Ведь ведро надо было не просто вынести, а еще и вернуть
его на место. А может, он на электричку спе­шил. У него дом на Оке, сказал охранник. Это значит, довольно далеко от Москвы. А на даль­ние расстояния электрички сейчас ходят редко: одну пропустишь, следующую будешь ждать часа два или три! На посуду он рукой махнул — это в его характере. Про селедку он точно ре­шил бы, что это он в пьяном помутнении запус­тил ее не в пищевые отходы, а в общий мусор...

А между тем... — я аккуратно расправил упа­ковку: расфасована селедка четвертого мая, двух недель не прошло, и срок годности у нее три месяца. Не могла она быть порченой... И... И... Принюхайся хорошенько, поближе к пли­те.

Лешка осторожно принюхался.

— И правда, — сказал он. — Не уверен, но, похоже, еще и запах газа появился.

Я быстро закрыл вентиль.

Итак, что мы имеем? — сказал я. — Окно, закрытое так, что его не откроешь, чтобы прове­трить кухню; невесть откуда взявшаяся селед­ка, запах которой к возвращению Буркалова бу­дет еще долго забивать все другие запахи; и утечка газа где-то на подводе к плите. Причем эту утечку из-за запаха селедки нельзя будет сразу обнаружить и, скорее всего, попытка за­жечь спичку, чтобы согреть чайник, приведет к убойному взрыву.

Ты хочешь сказать... — Лешка помедлил, обдумывая каждое слово. — Ты хочешь сказать, все это может быть сделано специально? Что ко­му-то нужно устранить Буркалова?

Я кивнул:

— Да.