Глава 13. В самом начале декабря Беата посетила мать-настоятельницу и попросила разрешения повидаться с дочерью по важному делу

В самом начале декабря Беата посетила мать-настоятельницу и попросила разрешения повидаться с дочерью по важному делу. Та мягко ответила, что придется немного подождать: в последние дни монахини очень заняты. У них действительно было немало забот и проблем. Но настоятельница все же записала Беату на пятнадцатое декабря, надеясь, что к тому времени положение немного выправится.

Все это время Беата не находила себе места. Сама не зная почему, она чувствовала настоятельную потребность встретиться с Амадеей и рассказать ей о случившемся. Хотя репрессии пока непосредственно не коснулись их, трудно сказать, что будет дальше. Дочь должна знать правду. У нее есть на это право. Беата и с Дафной поговорила бы, но та слишком молода, чтобы обременять ее столь мрачными тайнами, которые к тому же могут стоить ей жизни. Девочке еще нет и четырнадцати, пусть живет спокойно. Амадея же, как считала Беата, в безопасности, к тому же мать прислушивалась к ее советам. Она не хотела принимать решения одна, да еще в состоянии паники и страха.

Возможно, им стоит перебраться в Швейцарию. Но Цуберы давно в могиле, а больше им не к кому обратиться. Придется снять там жилье, а свой дом здесь бросить.

У Беаты не было причин бояться, и все же она боялась. Смертельно боялась.

Амадея почувствовала это сразу. С первого взгляда. Как только Беата вошла. Мать приехала одна: очевидно, Дафна была в школе.

Беата не хотела лишать девочку возможности увидеть сестру, но у нее просто не было выхода. Беата сознавала, что пока нет никаких причин для паники. Ведь они немцы! Она католичка. Никто не знает о ее происхождении. Никто не тревожил ее.

И все же былая уверенность улетучилась. Отец, должно быть, тоже считал, что он в безопасности. Беата не знала, с чего начать.

— Мир вам, — тихо приветствовала Амадея, улыбаясь матери. Дела в монастыре тоже были невеселыми. Сестра Тереза Бенедикта во Христе, бывшая Эдит Штайн, три дня назад покинула их, перебравшись в голландский монастырь. Друг перевез через границу Эдит и ее сестру Розу, которая тоже собиралась в монастырь. Эдит не хотела подвергать опасности других монахинь и потому попросила мать-настоятельницу отослать ее, чтобы нацисты не разгромили монастырь. Все монахини плакали и ежедневно молились за нее. Монастырь, казалось, разом опустел без этой приветливой монахини.

— Мама, как ты себя чувствуешь? И где Дафна?

— В школе. Я специально приехала одна, — торопливо начала Беата, зная, как мало у них времени и как много она должна рассказать. — Амадея, мою семью выслали.

— Какую семью? — удивилась Амадея, касаясь пальцами пальцев матери. — Ты говоришь о семье бабушки?

— Выслали моего отца, сестру, обоих братьев, невесток и детей, — всхлипнула Беата. Слезы покатились по ее щекам, и она торопливо их смахнула.

— Мне очень жаль, — недоуменно пробормотала Амадея. — Но почему?

Беата глубоко вздохнула и очертя голову ринулась вперед:

— Они евреи. Или были евреями.

Сейчас, возможно, уже никого из них не осталось в живых.

— Я тоже еврейка. Родилась в еврейской семье. Перешла в католичество, чтобы выйти замуж за твоего отца.

— Я этого не знала. — Удивленная Амадея сочувственно смотрела на мать. Она не казалась испуганной и, похоже, вовсе не понимала, что это может означать для нее, для Беаты и Дафны.

— Я тебе не говорила. Мы с папой считали, что это не имеет никакого значения. Но сейчас все по-другому. Это важно. Очень важно. Может, я боялась… или стыдилась признаться, кто знает? Пока что все тихо, нас никто не тревожил, а по документам я арийка и католичка. Впрочем, у меня и документов-то практически нет, если не считать удостоверения личности, полученного после смерти Антуана. А в твоем свидетельстве о рождении сказано, что ты родилась отчеты де Валлеран, католического вероисповедания. В нашем брачном свидетельстве я тоже значусь католичкой. Но все же где-то есть записи о моем происхождении. Правда, отец всем сказал, что я умерла, и записал мое имя в поминальной книге. Та Беата, которой я когда-то была, перестала существовать. Я родилась заново, когда вышла за твоего отца; я стала христианкой и католичкой. Но весь ужас в том, что для нацистов ты и Дафна — наполовину еврейки, а я — чистокровная еврейка. И если они узнают, ты будешь в опасности. Вот почему ты должна знать правду и в случае чего суметь защитить себя.

«И других», — мгновенно пронеслось в голове Амадеи. Она вспомнила, что сделала Эдит Штайн ради спасения остальных. Но ведь все знали, что Эдит еврейка! А кому нужна она, Амадея? Кто обращает на нее внимание? Она ничего собой не представляет. И мать убеждена, что свидетельств их происхождения не осталось. Всех родственников либо уничтожили, либо выслали в лагерь. И все же хорошо, что она теперь знает правду.

— Спасибо за то, что сказала. Но мне здесь не о чем беспокоиться, — тихо проговорила Амадея, глядя на мать и целуя ее пальцы, но тут же вспомнила слова Эдит Штайн о потенциальном риске для остальных.

— А как насчет Дафны, мама?

— Со мной она в безопасности. Дафна еще ребенок.

Но Беата знала, что и детей безжалостно бросали в лагеря. Разница лишь в том, что те дети были евреями, а Дафна только наполовину еврейка. Но некоторый риск все же существовал. Однако пока никто не раскопал ее прошлого, все будет хорошо. Решение уехать в Швейцарию теперь казалось Беате поспешным и принятым в состоянии истерики. У них нет причин убегать. Но как жить в стране, зная, что нацисты делают с другими людьми?

— Мама, сестра Тереза Бенедикта кое-что сказала нам перед отъездом. Представляешь, британцы организуют вывоз еврейских детей, прежде чем власти успевают заключить их в лагеря. Первый поезд был отправлен в начале декабря, но будут и другие. Этих детей отсылают в Англию, чтобы они могли переждать там это безумие. Но только детей до семнадцати лет. И немцы это позволяют. Вполне легальное предприятие, тем более что нацисты желают освободить Германию от евреев. Может, отослать и Дафну? Тогда она будет в безопасности, а потом ты сможешь привезти ее обратно.

Но Беата не раздумывая покачала головой. Она не позволит увезти свою дочь! В этом нет необходимости. Кроме того, жизнь в Англии, среди незнакомых людей, тоже казалась Беате опасной.

— Она не еврейка, Амадея. Только наполовину. И никто об этом не знает. Я не пошлю беззащитную девочку в чужую страну бог знает с кем, словно животное в вагоне для скота! Это слишком опасно. Она еще ребенок.

— Как и остальные. Но ведь в Англии хорошие люди возьмут детей к себе и позаботятся о них, — возразила Амадея. Ей эта возможность казалась идеальной. Но Беата, очевидно, была иного мнения.

— Этого нам знать не дано. Ее могут изнасиловать, убить… да мало ли что может случиться в чужой стране? Что, если дети попадут в недобрые руки?

— Они уже в недобрых руках, ты сама это знаешь, — вздохнула Амадея. Но может, мать и права. Сейчас им ничто не угрожает, и еще есть время посмотреть, как пойдут дела. Они смогут отослать Дафну позже, если возникнет такая необходимость. А сейчас, пожалуй, лучше сидеть тихо, вести себя скромно, дожидаясь, пока утихнет буря. Рано или поздно должен же всему этому прийти конец!

— Не знаю, — встревоженно пробормотала Беата. Да и кто сейчас знает, что хорошо, а что плохо? Германия залита кровью, но пока это не их кровь. Беата всего лишь хотела предостеречь Амадею, чтобы та была готова ко всему. Правда, пока она в монастыре, нацисты до нее не доберутся. Эдит Штайн — дело другое. Она не только еврейка, но и известная радикалка — словом, именно из тех людей, на которых охотятся нацисты. Из числа смутьянов. Амадея не такая.

Женщины молча посмотрели друг на друга. Вошедшая монахиня знаком показала Амадее, что время истекло.

— Мама, мне пора.

Пройдут месяцы, прежде чем они снова смогут увидеться.

— Не пиши Дафне, что я у тебя была. Ее это ужасно расстроит, но я не хотела, чтобы она знала.

— Я понимаю, — кивнула Амадея, целуя на прощание пальцы матери. Она выглядела сейчас значительно старше своих двадцати одного года. За три с половиной года в монастыре Амадея стала совсем взрослой.

— Я люблю тебя, мама. Береги себя. И пожалуйста, не делай глупостей. Я очень тебя люблю.

— Я тебя тоже, дорогая, — печально улыбнулась мать. — Жаль, что тебя нет с нами.

— Я счастлива здесь, — проговорила Амадея, но у нее сжалось сердце. Временами она тосковала по родным, хотя по-прежнему не разуверилась в своем призвании. Через четыре с половиной года она примет постриг, в этом у нее не было сомнений.

— С Рождеством, мама, — тихо сказала она вслед матери.

— И тебя тоже, — ответила мать, покидая крохотную келью, разделенную стеной с частой решеткой.

Амадея поспешила в сад. Когда пришло время для покаяния, она долго думала о сказанном матерью. Ей еще о многом предстояло поразмыслить. Но одно Амадея знала твердо: она должна поговорить с настоятельницей.

Сразу же после обеда она нашла мать-настоятельницу в кабинете, за письменным столом, погруженную вдела.

Амадея нерешительно замерла на пороге. Как выяснилось позже, матушка писала настоятельнице монастыря в Голландии, куда уехала сестра Тереза Бенедикта, благодаря за помощь в минуту нужды.

— Да, сестра? Что-то случилось?

— Мир с вами, матушка. Я могу войти?

Настоятельница знаком велела ей сесть.

— Надеюсь, твоя мать здорова?

Мудрые старые глаза видели все. Даже то, что молодая монахиня чем-то взволнована и расстроена.

— Да, спасибо, матушка. — Амадея закрыла за собой дверь. — Но мне нужно что-то сказать вам. Уходя в монастырь, я этого не знала.

Настоятельница молча ждала, почувствовав, что речь пойдет о серьезных вещах.

— Мне ничего не было известно о происхождении моей матери. Сегодня она призналась, что перешла в католичество перед тем, как выйти замуж за моего отца. Она еврейка. Членов ее семьи выслали после «хрустальной ночи». Я никогда не встречалась с ними, потому что они отреклись от мамы, когда она познакомилась с отцом, и больше ее не видели. Правда, бабушка последние два года перед смертью навещала нас, но дед даже не допустил маму к ее смертному одру. Он объявил ее мертвой. — Девушка перевела дыхание и тихо продолжала: — Мама говорит, что никакие ее документы не сохранились. Она не регистрировалась, не имеет паспорта. Мои родители три года жили в Швейцарии, прежде чем переехать сюда. В брачном свидетельстве и в моей метрике указано, что моя мать католичка. Но на самом деле я наполовину еврейка, хотя и не знала этого раньше. И я боюсь, что, оставаясь здесь, я подвергаю остальных опасности. Ведь Тереза Бенедикта уехала именно поэтому.

— Похоже, никакого риска здесь нет, дитя мое. Судя по тому, что ты сказала, о твоей матери ничего не известно. Или она хочет зарегистрироваться в полиции как еврейка?

Амадея покачала головой:

— Нет, она ведет спокойную, уединенную жизнь и вряд ли кто-то ею заинтересуется.

Амадея понимала, что скрывать свое происхождение нечестно, но ведь сейчас на карту была поставлена жизнь трех человек, а может, и всех монахинь. И мать-настоятельница, похоже, ее не осуждала.

— Положение сестры Терезы Бенедикты было совершенно иным. Все знали, что она еврейка. К тому же до того, как прийти к нам, она читала лекции и открыто выступала против нацистов. В отличие от тебя она, прежде чем стать монахиней, привлекла к себе внимание властей. Ты же — молодая девушка, выросшая в католической вере, и, если нам повезет, никто не узнает правду о твоей матери. Если она останется в тени, может, все и обойдется. Если же что-то изменится, уверена, она даст тебе знать, и мы успеем что-нибудь предпринять. В истории с сестрой Терезой Бенедиктой мне не нравится именно паника, поднявшаяся в связи с ее отъездом. В твоем случае причин для тревоги нет. Ты пришла сюда невинной молодой девушкой, а не взрослой женщиной, известной всей стране. В ее случае самым благоразумным было уехать. В твоем — остаться. Конечно, если ты хочешь остаться.

Она вопросительно взглянула на девушку, и та облегченно улыбнулась:

— Разумеется. Но я боялась, что вы захотите, чтобы я ушла. И я во всем соглашусь с вами.

Если настоятельница потребует уйти, это будет еще одной жертвой Амадеи ради блага остальных. Она станет отверженной ради них, и это будет ее «малым вкладом». «Малым вкладом» святой Терезы было самоотречение во имя Господа.

— Я не хочу, чтобы ты уходила. И, сестра… — настоятельница строго, как мать на напроказившего ребенка, взглянула на послушницу, — очень важно, чтобы ты ни с кем это не обсуждала. Ни с кем. Пусть все останется между нами. Кстати, ты знаешь, что случилось с родными твоей матери? Она что-нибудь слышала?

— Кажется, их сослали в Дахау.

Мать-настоятельница молча поджала губы. Как и все монахини, она осуждала насилие.

— Пожалуйста, передай ей мои соболезнования. Только осторожно, обиняками.

Аманда благодарно кивнула.

— Матушка, я не хочу покидать монастырь. Я должна принять постриг.

— Примешь, если на то будет воля Божья.

Обе знали, что до этого еще четыре с половиной года. Молодой монахине это казалось вечностью. Но она была исполнена решимости сделаться невестой Христовой, и ничто не могло этому помешать. За последние полчаса они преодолели огромное препятствие. Мать-настоятельница права, у Эдит Штайн абсолютно иные обстоятельства. Здесь же почти нет риска.

— Спасибо, матушка, — Снова поблагодарила Амадея перед уходом.

Настоятельница долго сидела за столом, задумчиво глядя в пространство. Интересно, сколько еще подобных тайн кроется за монастырскими стенами? Возможно, есть и такие, о которых не подозревает не только она, но и сами монахини. Но лучше этого не знать.

Остаток дня Амадея летала как на крыльях, хотя ее беспокойство о матери и сестре не проходило. Но ей так хотелось надеяться, что правда о происхождении матери никогда не выйдет наружу!

В эту ночь Амадея молилась о родных, которых скорее всего уже не было в живых, родных, которых она никогда не видела. Так вот почему мать время от времени брала ее в синагогу! Амадея почти забыла об этом, но сейчас поняла, что для матери это были встречи со своим прошлым. А с тех пор как к ним стала приходить бабушка, походы в синагогу прекратились.