Глава 16. В ту ночь Жерар и Вероника долго разговаривали с Амадеей

В ту ночь Жерар и Вероника долго разговаривали с Амадеей. Почти до утра. Но прежде дождались, когда разойдутся слуги и в доме станет тихо. Только тогда Вероника спустилась в кухню, чтобы приготовить Амадее ужин. Но та не могла есть. Она шесть лет не прикасалась к мясу и теперь растерянно смотрела на яйца с сосисками, которые поставила перед ней Вероника. Кроме того, без монашеского платья Амадея чувствовала себя голой. И хотя она так и не сняла одежду, выданную ей в монастыре, дело было не в этом. Просто она никак не могла свыкнуться с тем, что мир в одночасье перевернулся. И одежда была только одной из ее проблем.

Весь следующий день Жерар думал, что им делать, и, похоже, нашел ответ. Он посоветовался с женой, и та с ним согласилась. Амадея не может оставаться здесь до конца войны, но спрятать ее на время вполне возможно. В одной из башен замка находился небольшой, постоянно запертый на замок чуланчик, и Жерар был убежден, что там Амадею никто не найдет. По ночам она сможет спускаться в их комнаты, дышать свежим воздухом, но днем придется сидеть под замком. Удачно, что при чуланчике имелся крохотный туалет.

— Но что они сделают с вами, если найдут меня?

— Не найдут, — просто ответил Жерар. Другого плана у них пока не было, но они получали время на размышления.

В ту ночь Амадея помылась в ванной Вероники и, впервые за много лет взглянув на себя в зеркало, испугалась. На нее смотрела взрослая, не слишком молодая женщина, с коротко остриженными светлыми волосами. Амадея сама стригла их каждый месяц: просто отхватывала ножницами кончики прядей, не заботясь о том, что они могут лечь неровно. Подобные мелочи ее не интересовали. Ни тогда, ни теперь. Вся ее жизнь принадлежала Иисусу, и сейчас ей пришлось принести в дар ему и сестрам собственную безопасность, чтобы спасти остальных. Правда, не меньшую жертву приносили и Добиньи.

Вероника порылась в шкафах, чтобы найти для Амадеи одежду, и выбрала длинную синюю юбку, белую блузку и свитер. Размер у них был почти одинаковый, поэтому она отложила еще белье и красные босоножки. Амадея почувствовала себя настоящей грешницей: все это выглядело слишком красиво. Но она сказала себе, что выполняет обет покорности, поскольку так велела настоятельница, следовательно, ее дело — повиноваться и жить в миру, пока не настанет пора вернуться.

Но на сердце все равно было тяжело.

Жерар проводил ее наверх, по пути захватив вытащенный из другого чулана запасной матрац, и положил его на пол вместе с подушкой и одеялами.

— Увидимся завтра, — улыбнулся он Амадее, затем закрыл и запер за собой дверь. Девушка легла на матрац и блаженно вытянулась. Как эти люди добры к ней!

Остаток ночи она молилась за мать и сестру, да и день провела в молитвах, как привыкла в монастыре. Один раз пришел Жерар и принес ей еду и воду. Ночью он снова отпер дверь и провел Амадею в спальню, где она смогла привести себя в порядок и поужинать.

Так продолжалось все лето. К сентябрю волосы Амадеи отросли до плеч. Теперь она была похожа на ту девушку, которая шесть лет назад пришла в монастырь.

От матери и сестры вестей не было. Амадея знала, что иногда узникам позволяют послать открытку, известить родных, что они живы, но Жерар несколько раз справлялся в монастыре, и настоятельница каждый раз отвечала, что для Амадеи ничего нет. К счастью, оказалось, что власти ее не ищут. Амадея просто исчезла, растворилась в большом мире.

Летом Германия начала войну с Россией. В оккупированных странах продолжались массовые убийства евреев, строились и открывались новые концлагеря. Во время одной из ночных бесед Жерар сказал, что в сентябре немецким евреям было приказано носить на рукавах ленты с желтыми звездами. Вскоре началась их массовая депортация в концлагеря.

К этому времени Амадея пробыла в добровольном заточении уже пять месяцев, и пока здесь все было спокойно. Посторонние ни о чем не догадывались. Жерар и Вероника не заговаривали о ее уходе, хотя и знали, чем грозит им разоблачение. Амадея не раз предлагала освободить их от своего присутствия, но они настаивали, чтобы все оставалось по-прежнему. Не имея собственных детей, они шли на риск ради Амадеи в память о ее родителях.

Так продолжалось еще несколько месяцев. Амадея была потрясена, когда однажды ночью Жерар, открыв дверь чуланчика, сообщил о нападении японцев на Перл-Харбор. Соединенные Штаты сразу же объявили войну Японии, а четыре дня спустя — и Германии. Амадея, не выходившая из дома вот уже восемь месяцев, с удивлением осознала, что уже наступает Рождество. Но самой ей праздновать было нечего, если не считать доброты Добиньи, самоотверженно прятавших ее от нацистов.

За два дня до Рождества, когда Жерар, как обычно, пришел, чтобы выпустить ее из каморки, девушка сразу заметила, что он сильно расстроен. За окнами весь день раздавались шум и лошадиное ржание. Оказалось, что гестапо реквизировало почти всех животных, и Жерар опасался, что и замок тоже будет захвачен. Местный комендант сказал, что желает лично осмотреть поместье сразу же после Рождества: сейчас он слишком занят. Это означало, что Амадея больше не может здесь оставаться. Прежде чем нацисты начнут совать носы в каждый уголок, ей следовало найти другое убежище. Жерар осторожно навел справки и выяснил, что неподалеку на ферме скрывали евреев в подземном тоннеле. Добраться туда будет нелегко. До сих пор им сказочно везло, но теперь они попали на заметку, и Амадее вновь грозила опасность.

— Вы были так добры ко мне, — растроганно сказала она, когда они втроем сидели в сочельник на кухне за рождественским гусем. Ковыряя вилкой ломтик сочного мяса, Амадея гадала, живы ли ее мать и сестра. Она так и не получила от них ни одной весточки. Будь они живы, Беата непременно воспользовалась бы разрешением послать открытку. Значит…

На следующий после Рождества день Жерар пришел в чуланчик в неурочное время и, не скрывая тревоги, сообщил, что накануне комендант объявил, что желает провести утром полный осмотр замка.

Правда, Жерар был уверен, что никто ничего не заподозрил, но утром гестаповцы начнут открывать все двери, от подвала до башен. Комендант уже успел присвоить с дюжину ящиков вина и два бочонка коньяка.

Жерару удалось узнать точное место расположения фермы, где был вырыт подземный тоннель, и он сообщил, что Амадею уже ждут. Он вручил ей маленькую карту и объяснил маршрут.

— Но как я ее найду? — встревожилась девушка. Что же, рано или поздно все кончается, и теперь ей придется положиться на удачу.

Ферма находилась в пятнадцати милях от замка, но проселочной дороги туда не было. Амадея должна была пробираться по пересеченной местности, стараясь при этом не заблудиться. Прежде всего ей нужно было незаметно пробраться мимо расположившихся в конюшнях солдат. Жерар сказал, что везти ее на машине слишком опасно: они могут привлечь нежелательное внимание к ферме и подвести тем самым ее хозяев.

— Я поставил для тебя лошадь в загон, — тихо объяснял Жерар. — Поезжай на север и никуда не сворачивай. Все приметы обозначены на карте. Тебя будут ждать. Потом отпустишь коня, он вернется сам.

Жерар хотел, чтобы она отправлялась прямо сейчас.

Они сидели в темноте, тихо переговариваясь. Света не зажигали из опасения, что его заметят солдаты.

Через полчаса Жерар и Вероника проводили Амадею вниз и обняли на прощание. Вероника закутала ее потеплее и поцеловала, нежно, как собственную дочь.

— Спасибо за все, — прошептала Амадея, в последний раз обнявшись с Вероникой и Жераром.

— Постарайся добраться туда побыстрее. Я оставил тебе надежного жеребца.

И одного из самых резвых.

Они открыли дверь, и девушка ступила в темноту. Ее тут же обдало холодом. Она не выходила из дома восемь месяцев, и ледяной воздух обжег ей легкие. Задохнувшись, Амадея быстро зашагала к загону, открыла дверь, погладила жеребца по теплому крупу и в темноте поправила седло. Карту она сунула в карман. Потом вывела коня во двор. Дыхание вырывалось из его ноздрей белым паром. Часовых солдаты не выставили и, по-видимому, мирно спали. Амадея легко вскочила в седло, вспомнив уроки отца, и словно слилась с конем. Медленным галопом покидая двор, она услышала, как завозились лошади в конюшнях. Значит, почуяли ее. Но никого из людей это, похоже, не насторожило.

Амадея пустила лошадь рысью, наслаждаясь забытым ощущением свободы. Лунный свет был достаточно ярким, и, проехав несколько миль, она заметила первую из меток. Небо стало светлеть, но Амадея надеялась попасть на ферму еще до восхода.

До фермы оставалось около мили, когда она вдруг заметила огни слева и поняла, что в кустах спрятана машина. Раздался выстрел. В первый момент Амадея растерялась, не зная, что делать. Повернуть назад или продолжать путь?

Но тут же пришпорила коня и рванулась вперед. Мотор взревел, и машина на полной скорости помчалась за ней. Она была почти у цели, когда вдруг поняла, 210 что ведет гестаповцев прямо на ферму.

Неожиданно перед ней оказался грузовик. Легковая машина подперла ее сзади. Амадея оказалась в ловушке.

— Стой! — закричали мужчины, когда лошадь нервно загарцевала, выдувая пар из ноздрей. Последние полчаса Амадея немилосердно ее подгоняла. — Кто здесь?

Амадея упрямо молчала.

На нее направили луч фонарика. Увидеть женщину преследователи не ожидали. Она скакала по-мужски, умело направляя лошадь по бездорожью.

Один из мужчин подошел к ней. Амадея хотела было спрыгнуть с лошади и бежать, но решила, что тогда пристрелят либо ее, либо ни в чем не повинное животное. Значит, на ферму ей попасть не суждено, и утром Жерар узнает об этом. Но что всего хуже, ее преследователи определят по клейму, из чьей конюшни эта лошадь. Что бы с ней ни случилось, она не имеет права подставлять людей, которые стольким ради нее жертвовали. Нужно было срочно что-то придумать.

— Документы! — рявкнул солдат, протягивая руку. Другой прицелился в нее из автомата. — Документы!

— У меня ничего нет.

В монастыре документы не требовались, и у Амадеи действительно не было паспорта.

— Кто вы?

Она сначала хотела назваться вымышленным именем. Но какой в этом смысл? Оттого, что она скажет правду, ничего не изменится.

— Амадея де Валлеран, — отчетливо произнесла она.

— Чья это лошадь? — продолжал допрашивать гестаповец, тоже целясь в нее из автомата, на случай если она попытается бежать. Несмотря на то что лошадь продолжала пятиться и брыкаться, мужчины видели, что перед ними искусная наездница. Даже несмотря на отсутствие тренировок, Амадея легко справлялась с одним из лучших жеребцов Жерара. Отец был прекрасным учителем.

— Я украла ее, — спокойно ответила девушка, внутренне содрогаясь. Кто знает, что им взбредет в голову. — Мой отец когда-то работал в конюшне. Я сумела туда пробраться.

Нужно любой ценой защитить Жерара и Веронику. Гестаповцы не должны понять, что Добиньи сами дали ей коня.

— Куда едете?

— Навестить друзей.

Очевидно, ей не верили, но Амадея была к этому готова. Она только молилась, чтобы ее преследователи не нашли у нее карту. Это был всего лишь маленький клочок бумаги, и она надеялась, что он не привлечет их внимания.

— Слезайте, — приказали ей, и Амадея легко спрыгнула на землю. Один из солдат взял у нее поводья и увел жеребца. Другой снова прицелился в нее. Неужели все-таки собирается пристрелить?

К собственному удивлению, девушка совершенно не ощущала страха. Да и что ей терять? Только жизнь, которая принадлежала Богу. И если Он пожелает призвать ее к себе, так тому и быть.

Ее грубо втолкнули на заднее сиденье машины, и Амадея еще успела увидеть, как солдат вскочил на жеребца и помчался в том направлении, откуда она приехала.

— Скольких лошадей вы украли? — спросил водитель.

Один солдат сел рядом с Амадеей.

— Только эту, — коротко обронила она. Больше вопросов ей не задавали. Девушка не была похожа на воровку. Кроме того она была необычайно красива и прекрасно держалась в седле.

Амадею отвезли в какой-то дом и заперли в маленькой комнате. Оставшись одна, она изорвала карту в мелкие клочья и рассыпала их в углах и под ковром.

Часа через два за ней пришли. Снова спросили, как ее зовут, и позвонили в Кельн. Там хранились досье не только на нее, но и, что важнее, на мать. С того случая в банке о семье де Валлеранов было известно все.

— Твоя мать еврейка, — процедил сквозь зубы гестаповец. Амадея не ответила. — Они с твоей сестрой были арестованы в апреле.

Амадея кивнула. Она держалась с хладнокровием и безмятежностью женщины, знающей, что находится под защитой. И в ответ на слова гестаповца только выпрямилась, твердя себе, что на ней монашеское платье. Было в ней нечто неземное, что чувствовали даже допрашивавшие ее звери.

Днем Амадею отвезли в Кельн и бросили в здание склада, где собирали подлежащих высылке евреев.

Ей и в голову не могло прийти, что существует нечто подобное. Здесь теснились сотни людей, согнанных сюда подобно животным. И эти люди плакали, вопили, перекликались, толкали друг друга. Некоторые теряли сознание, но им даже упасть было некуда, и они так и оставались стоять. Все еще одетую в старые сапожки для верховой езды и амазонку, принадлежавшие Веронике, Амадею пинком вбросили в огромное помещение. Так вот что пришлось пережить матери и Дафне, когда их отправили в пересыльный лагерь, а оттуда в Равенсбрюк!

Амадея стала молиться, но в голове настойчиво вертелась неотвязная мысль: куда ее отправят?

Ей ничего не сказали: здесь, на складе, она была всего лишь еще одной жалкой еврейкой, недостойной жить в приличном обществе.

На складе их продержали двое суток. Холод стоял ужасающий. Вонь немытых тел была невыносима. Смердело рвотой, мочой, потом и экскрементами. Но Амадея продолжала молиться.

Наконец всех погрузили в поезд, так и не назвав места назначения. Но это уже было не важно. Они представляли собой всего лишь тела. Здесь собрали евреев со всего города, чтобы разом избавиться от них. Потерявшие голову люди плакали, умоляли, задавали ненужные вопросы. Одна Амадея молчала. И молилась. Она пыталась помочь женщине с грудным ребенком на руках. И очень больному, еле передвигавшемуся мужчине.

Теперь она знала: Господь не зря послал ее сюда. Он хотел, чтобы она разделила с этими людьми все их горести и помогла чем может, даже если это всего лишь молитва.

Амадея твердо помнила слова, сказанные матерью-настоятельницей в день ее прихода в монастырь: когда будут даны последние обеты, она станет невестой Христа распятого. Сейчас она должна нести свой крест и подставлять плечо под крест этих людей.

Она едва не падала от голода и усталости. Но в ушах звучал голос матери, повторявшей, как она любит свою дочь. Эти же слова сказала ей на прощание мать-настоятельница.

Больной мужчина умер на третий день, а вскоре за ним последовал и малыш. Среди пассажиров поезда смерти было много стариков, женщин и детей, и мертвые сидели рядом с живыми. Иногда поезд останавливался, солдаты открывали двери и вталкивали новых узников. Амадея старалась ни о чем не думать. Не спрашивать себя, куда их везут.

Поезд медленно полз через всю Германию на восток.

Обезумевшие люди постепенно превращались в животных, лишенных всякого понятия о человечности. Тех, кем они были раньше, больше не существовало. Поезд вез их прямиком в ад.