Английская интрига

Боб Груэн: Когда я в первый раз отправился в Англию, у меня был только телефон Малькольма Макларена. Я познакомился с ним в Нью-Йорке, когда он тусовался с New York Dolls. Я позвонил ему, и он повел меня в «Клуб Луизы».

Там тусовалась куча ребятишек в странной одежде, с торчащими во все стороны волосами. На сцене нарисовалась какая-то группа, оказалось, это Sex Pistols. Они смотрелись вызывающе нелепо – строили из себя крутых звезд. Все ребятки стояли вокруг них: «Ооох, это они, они такие великие!»

Sex Pistols были абсолютным центром внимания этой тусовки, где были Джо Страммер, и Мик Джонс, и Билл Айдол, и Адам Ант, и Сиу-Сиу. Все они говорили: «Хотел бы я тоже играть в группе».

А я сказал: «Давай, вперед! Похоже, это не слишком сложно». В таком ключе: «Слишком крутой, чтобы учиться, слишком тупой, чтобы найти работу».

Малькольм Макларен: Когда я был ребенком, взрослые часто заставляли меня писать «Я не буду плохим». Я просто выкинул «не»: получилось «Я буду плохим». Это меня немало забавляло, но уже в художественной школе фишка потеряла остроту. Для меня представление правящего слоя общества о плохом нуждалось в переосмыслении. И его представление о хорошем означало для меня вещи, которые обязательно надо было уничтожить.

В начале семидесятых, когда я закончил художественную школу, это был Брайан Ферри. Это были широкие зеленые бархатные штаны. Это были хиппи, светлая молодежь, социальный реализм, американский флаг, телевидение и пометка «до восемнадцати». Первый дизайн майки, который я сделал, был связан с попыткой определить свою точку зрения, словно ты проснулся однажды утром и размышляешь, на какой половине кровати ты лежишь: это был список «хороших» и «плохих» названий; этот список помог мне заставить работать «плохо» на то, чтобы изменить саму поп-культуру.

В этом списке было название – Sex Pistols, которое означало для меня все, что только можно. В начале была идея пистолета и красотки, молоденькой, красивой убийцы – сексуального пистолета. И я здорово придумал воплотить эту идею в виде группы ребят, которые определенно были «плохими», особенно когда я понял, что эти ребята так же озлоблены, как и я. И они могли помочь мне остаться в мире мечты, они стали стеной между мной и тем, что меня ужасало, – нормальностью.

Мэри Хэрон: Осенью 1976 года в Лондоне можно было почувствовать, как мир зашевелился и затрясся. Наш нью-йоркский прикол на полном серьезе приняла более молодая и жестокая аудитория в Англии. Вспоминаю, как тем летом я пошла посмотреть на игру Damned, которые, по-моему, действительно были ужасны. Я была одета в майку с эмблемой журнала «Панк», и я смешалась с толпой. Не могу описать, как они на меня реагировали. Все дико воткнули на то, что я в майке с надписью «Панк».

Я почти потеряла дар речи.

Я зашла за кулисы, и там толпились сотни этих ребят, как в кошмаре: маленькие дьяволята с яркими, крашеными в красный волосами и белыми лицами. На всех были цепи и свастики, и в голову была воткнута всякая фигня, и я думала: «Боже мой, что мы наделали? Что мы породили?»

Я почувствовала, что это мы подняли эту волну, но того, как все обернулось, мы не хотели и не ожидали. Думаю, английский панк был гораздо более гибким, и более острым, и более опасным.

Джей Ди Даггерти: После выхода Horses группа Патти Смит приехала в Лондон и выступила в местечке под названием «Раундхаус». Там было то ли восемьсот, то ли тысяча мест, для нас тогда это было много.

Толпа бушевала. В конце мы разбили свои инструменты. Я зашвырнул бас-бочку в зал и сломал себе палец на ноге, так что потом ковылял с тростью, которую мне купила Кейт Саймон.

На следующую ночь какой-то знакомый Ленни сказал: «Парни, вы должны сходить в клуб на Оксфорд-стрит и посмотреть эту группу, Sex Pistols». Мы подумали: «Какое дурацкое название! Надо идти». Мы пошли туда и как будто нырнули в болото: полы, залитые пивом, неопрятные люди – не панки, просто мерзкий народ в духе семидесятых.

Группа вышла, и мы сказали «ВААА!»

Перед первой песней Джон Роттен сказал: «Кто нибудь ходил прошлой ночью в Раундхаус смотреть, как хиппи трясут тамбуринами? Лошади, лошади, ЛОШАДИНОЕ ГОВНО!»

Я подумал: «Пиздец, мы уложились в пятнадцать минут!»

Малькольм Макларен: Я, по крайней мере, на поколение старше тех ребят, менеджером которых был. Я не из поколения Sex Pistols, я из шестидесятников. Мои отношения с Sex Pistols были напрямую связаны с тем экзистенциальным, происходящим от страха первичным побуждением что-нибудь сделать в рок-н-ролле – принеся в жертву карьеру; плюс было то самое «сделай сам», любительский дух рок-н-ролла. Это то, с чем я вырос, – способность делать дело.

В конце семидесятых философия гласила, что ты не можешь ничего сделать без больших бабок. Моя философия возвращалась к корням: «Пошли на хуй! Плевать, что мы не умеем играть и у нас нет хороших инструментов, мы будем продолжать, потому что думаем, что вы все бляди».

Я размышлял о том, что породило нашу злость, – мы злились из-за денег, из-за того, что культура стала корпоративной, что мы потеряли ее и не было никакой надежды вернуть ее себе. Это было поколение борцов за культуру.

Мэри Хэрон: Я пошла, чтобы встретиться с Малькольмом Маклареном в его магазине. Он был слегка педерастический – очень театрально. Он был гротескный. Вычурный. Саркастичный. Но довольно милый. Я немного потрепалась с ним, и он пообещал мне дать проходку на выступление Sex Pistols у «Эрика», в Ливерпуле.

Как на всех легендарных событиях, которые я видела, концертный зал на том концерте Sex Pistols был наполовину пустым. Человек пять были одеты как панки, и все они знали друг друга.

Это напоминало панк в Нью-Йорке того времени – в теме было человек сто, все они были знакомы между собой. Концерт был плохим. Небрежным. Они трепались со зрителями, Джонни говорил в микрофон: «На хуй радость!» Он был очень язвительным и забавно двигался по сцене. Мне понравилось.

Мне казалось, что на сцене происходит что-то настоящее. Как будто в их жизни настал очень важный момент. Я подумала: «Боже, это же настоящее живое потрясение!»

Боб Груэн: На следующий день я зашел в помещение, где в то время репетировали Sex Pistols, и сделал фотографии для Rock Scene. Когда я зашел в зал, Стив спросил: «Хочешь чая?»

Я слышал об этой группе еще до того, как приехал в Англию, но тогда я подумал: «Эти парни совершенно нормальные». Подумал: «Ну, и что же сейчас будет?» Я наблюдал за ними – никто, знаешь, не плюнул в чай. Они не бросались в меня бутылками. Простые ребята сидят кружком и по-английски попивают вечерний чай.

Потом внезапно появился Джонни Роттен. Он был эксцентричный товарищ, от него исходила настоящая негативная мрачность, как будто он долго над этим работал. Он часто говорил безумные, саркастичные и циничные вещи. Типа, вау, извините, что я есть в вашей жизни. Но все остальные казались относительно дружелюбными и вели себя довольно спокойно. И Джонни вроде тоже понемногу приходил в себя.

Ну, я начал фотографировать, потом предложил сделать несколько снимков, как они играют на базе, на лестнице. У Джонни Роттена болело горло, и я сказал ему, что не нужно петь по-настоящему. Фотографии молчат, правильно? Но Джонни начал петь песню «Substitute» группы The Who. Это было потрясно, ведь я был большим фанатом Who. Я снимал и думал: «Где же их странности? Это просто хорошая рок-группа. В чем прикол?» Ну, вроде: «Когда у них поедут крыши?»

Я был озадачен.

Мэри Хэрон: Я знаю Англию, я там выросла, поэтому происходившее напоминало мне карикатуру, которая стала реальностью. Хотя не до конца. В этом было много позерства. Это было как в кошмарном сне – кругом бродили странные потерянные люди. Я прошла за кулисы, без проблем. Мне было страшно. Я вообще довольно робкая. А вот и Джонни Роттен. Вперед.

Он был обаятельный. А остальные нет. Джонни защищал меня от остальных: Стив Джонс и Глен Мэтлок ужрались в сосиску и начали отпускать похабные шуточки в мой адрес, а Джонни говорил: «Отвалите, она нормальная».

На мне была майка с эмблемой журнала Punk, и Джонни был очень мил со мной, поскольку я была девушкой из фэнзина, больше того, из первого фэнзина.

Я притащила с собой кучу народа: познакомилась с кучей страшных с виду ребят, одетых в резиновые штаны, хотя они были просто парикмахеры из Ливерпуля, которые мечтали увидеть Sex Pistols. Ну, Джонни Роттен разозлился на толпу, но с мной говорил очень по-дружески Он говорил другим: «Нет, перестаньте, она в порядке, у нее интересные вопросы».

Помню, я подумала, что он нереально умен – он был одним из самых умных людей, кого я когда-либо встречала, он был очень молодой и имел необычный взгляд на мир, он оказался в центре этого водоворота, поскольку Sex Pistols воплощали собой то, что представляли. Это правда. Они давали действительно ясные, глубокие ответы, очень умные, очень доверительные, веселые – они действительно видели культ, выразителями которого были, и они точно знали, что будет дальше. Безусловно, интервью с Джонни Роттеном было самым впечатляющим из всех, проведенных мною.

Я уходила со своим бывшим, которому все не понравилось. Он сказал: «Мне очень жаль, но все это херня – это просто крикливая реклама, мастерски спланированная Малькольмом Маклареном».

Потом он сказал, что я дура, если повелась на это.

Малькольм Макларен: В самом начале мне показалось, что Sex Pistols не состоятся, и я подумал: «Может мне стоит позвать Ричарда Хелла и предложить ему играть в Sex Pistols? Или пригласить самого Сила Силвейна».

Это была дурацкая идея, потому что ни Хелл, ни Сил не вписались бы в Pistols – у них было совершенно другой стиль. Хелл и Сил начали на несколько лет раньше, чем Sex Pistols – по сравнению с ними Pistols были ужасно наивными. То есть они казались мне наивными, и я с ними соответственно обращался. Хотя наивным оказался я сам, а эти ребята знали гораздо больше меня и понимали, что делают.

Я даже не трахал их панковских девок, о чем сейчас чертовски жалею, но тогда мне казалось, что передо мной невинные маленькие девственницы.

Я не знал, что они загружались наркотой в туалетах и трахались с толпами ребят. Я не раз удивленно смотрел на репортеров и говорил: «О чем вы? Они невинны! То, что они носят эти хреновы собачьи ошейники и покупают у меня резиновые майки, еще не значит, что эти девочки цепляют на ближайшей остановке тучу ребят и с ними трахаются».

Конечно, я ошибался. Я был поражен, когда через пять лет после всех событий обнаружил, до какой степени я заблуждался. Я спрашивал их: «Вы что, хотите сказать, что действительно делали все эти вещи в туалетах, пока я пытался довести наше шоу до ума? Вы хотите сказать, что трахали тех же девок, которых трахал Стив Джонс? Ну ребята, я не представляю себе, что вы действительно могли все это делать».

Меня это изумило. Я до сих в шоке. Я не знал, что все эти ребята сидели на наркоте. Не имел ни малейшего понятия.

Просто я был странным парнем, и у меня была безумная мечта. Вместе с Sex Pistols я пытался осуществить то, что мне не удалось с New York Dolls. Я брал оттенки Ричарда Хелла, гейский поп-аспект New York Dolls, политику скуки, смешивал все это вместе для того, чтобы сделать заявление, возможно, мое последнее заявление. И я издевался над этой рок-н-ролльной тусовкой, вот что я делал.

Я не делал ничего нового. Я ждал подходящего момента, чтобы выступить с заявлением, которое пытался сделать с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет.

Мэри Хэрон: Все время, пока я была в Англии, я страшно спорила с разными людьми, с моими старыми друзьями. Когда началось панк-движение – я в первую очередь говорю, конечно, об английском панке, но это касается и американского панка – все полагали, что это ужасное правоэкстремистское, нацистское явление – расистское, с культом насилия и направленное против всего доброго в жизни.

Инстинктивно я испытывала симпатию к панку, но должна признаться, что во многом мое отношение шло от притягательности его символики.

Мне понадобилось немало времени, чтобы понять это, потому что в наши дни люди относятся к символике с иронией. Но в дни хиппи в стилях и символах не было ничего ироничного. Стиль обозначал, кто ты на самом деле: у тебя длинные волосы, ты одет определенным образом – значит, ты миролюбивый человек. Поэтому если ты носишь свастику, ты нацист.

Внезапно, без перехода, без объяснений начинается новое движение. Оно использует свастику, но это не имеет ничего общего с нацизмом; это просто прикид, это вызов. Все это совершенно о другом – это жест и тактика шока. Я как-то интуитивно понимала это, но бесконечно долго не могла сформулировать. Так продолжалось до тех пор, пока я не уселась в кресло, чтобы написать анализ всего произошедшего. И вот что делало это занятие таким увлекательным: написать анализ событий было невозможно, потому что когда они происходили, никто просто не понимал, что за хуйня происходит, все было так стремительно.