Игги был богом.

Джеймс Грауэрхольц: Перед вечеринкой Игги неожиданно появился в моем пентхаусе. Мы не встречались раньше, и вот мы сидим, беседуем и курим, и тогда он прямым текстом сказал мне: «Знаешь, я действительно привел в порядок свои дела, потому что я в конце концов дошел до понимания того, что являюсь продуктом. Рок-н-ролл – это бизнес, а я – продукт, так что я работаю и собираюсь поддерживать форму и у меня все получится».

Терри Орк: Как мне вспоминается, я предложил отсосать у Игги, а он ответил: «Э, просто полижи мой животик, ладно?» Так я продолжал лизать его живот и мне это нравилось. В таких делах он был на высоте. Мне кажется, каждый хотел отсосать у Игги. Понимаете, ТАМ было ТАК.

Игги Поп: Я плохо помню вечеринку. Помню, что видел Джонни Фандерса. Это была забавная встреча, потому что он хотел делать то, что мы обычно делали, а я не хотел.

Джеймс Грауэрхольц: Все были фанаты, но не в том стиле, которого придерживался Игги. Он носил очки, он был одет почти нормально, своим видом он говорил: «Я не хочу быть каким-то фриком, я хочу, чтобы меня принимали всерьез».

Среди гостей были и такие, кто спрашивал: «Какой такой Игги?» или «Ну, Игги здесь?». Вроде с претензией, что они очень крутые, они все хотели быть очень крутыми. Это был перебор. Потом Игги джемовал с Erasers, а потом спел. Дело было в маленькой спальне. Я не помню, какую песню он пел, кажется, что-то собачье: «I Wanna Be Your Dog» или «Dogfood». Точно на собачью тему, ха-ха-ха! Но я не сильно парился, что там происходит на вечеринке. То есть это было классно, но, кажется, я бегал за какими-то мальчиками.

Игги Поп: В то время я еще не знал, что в Нью-Йорке – большая панковская тусовка. Казалось, что там все крутилось вокруг Патти Смит, которая относилась скорее к звездам поэзии. Я плохо представлял, что там происходило в «CBGB» и в других местах. Но я был в курсе, что в Нью-Йорке есть какая-то особая группа бунтарей. Тогда мне казалось, что во всей вселенной есть две-три группы, которые не полный отстой, но у меня не было мыслей типа: «О, панк свершается, он завоевывает мир, он становится великим и громадным».

Понимаете, все, что я знал, – что у «Эрвин Бразерс» в Лос-Анджелесе «Raw Power» идет по тридцать девять центов. Я думал, ну что ж, такие дела. Всем наплевать.

Пэм Браун: Игги пришел в «CBGB», и мы все перлись, понимаете? Я взяла пару порций бухла, подошла к нему и сказала: «Я хотела бы взять у тебя пару интервью для журнала Punk…»

Он ответил: «Ну что же, прекрасно! Давай завтра». Меня проперло: «Вау!» В то время я жила с Джоуи Рамоном на чердаке у Артуро, прямо напротив «CBGB». Там мы и устроили интервью. Роберта Бейли пришла и фотографировала, а Джоуи Рамон делал зарисовки. Игги был такой потрясный. Мы беседовали несколько часов.

Игги Поп: Я навестил Ramones на их чердаке. Они были хорошие ребята. Ramones были классные. Они дали мне понять, что слышали мои песни, но они не собирались писать кипятком и обливать меня медом. Они просто сказали, что им нравится мои работы, и мне это было приятно, очень приятно. Они упомянули одну или две песни, которые им понравились, и я подумал: «Эй, уже хорошо!»

Их первый альбом был совершенно потрясный. Это был замечательный альбом, но, с другой стороны, должен сказать, что глядя на обложку, на каждый фетиш по имени Рамон, я вспоминал, что то же самое Дэнни Филдс хотел сделать с нами. На первом альбоме Дэнни сделал меня «Игги Stooge», даже не спросив моего мнения. Они называют это идентификацией продукта. Ну да, вроде как вся Америка ломанется к прилавкам и скажет: «О! Это Игги Stooge! О! Раскупим его сейчас же!»

Игги Stooge! Я никогда не был Игги Stooge. Дэнни просто придумал это и я был в ярости. Я хотел то ли покрошить все вокруг, то ли убить себя. Поэтому, когда я увидел первую запись Ramones, я подумал: «Ясно, в конце концов Дэнни заполучил своих марионеток». Но в то же время я думал: «Да, это классный альбом».

Роберта Бейли: Я уверена, это было первое интервью Игги после долгого перерыва, он только что закончил лечение, поэтому еще боялся воссоединения с человеческой расой. После интервью Игги пригласил меня и Джона Хольмстрома на ужин в «Фебу». Я заказала омара, довольно экстравагантно, правда? Я думала, за все платит Дэвид Боуи, но Боуи уже был в Европе. На следующий день Игги уехал в Берлин, где записал «The Idiot» вместе с Боуи.

Анджела Боуи: У меня большая проблема с тупыми людьми – особенно с тупыми людьми, которым нравится фашизм. А у Дэвида Боуи была полоса тупизма, настолько же широкая, насколько длинная. Одной из причин гибели моей любви к Дэвиду стало то, что он увлекся немецким экспрессионизмом.

Однажды в Англии, около вокзала «Виктория», Дэвид встал в открытом лимузине «мерседес ландау» и поднял руку в гитлеровском салюте: снимок оказался на первой странице трех английских газет. И, честно говоря, после этого я не хотела его больше видеть. Остаток совместной жизни с ним, рождение нашего ребенка – все это было кошмаром, попыткой найти выход из ситуации, в которой я оказалась. И совместное путешествие Дэвида и Игги в Берлин было таким же тошнотворным, как и все остальное.

Игги Поп: Берлин был похож на город привидений, со всеми вытекающими радостями. У полиции там очень дипломатичный стиль, можно сказать, «культовое поведение». И это такой пьяный город: всегда кто-нибудь идет по синусоиде. Кроме того, они не парятся по поводу торговли наркотой. Хотя неправильно говорить, что они не парятся по поводу наркоты, скорее они не парились над тем, что люди развлекались.

Анджела Боуи: О боже мой! У Дэвида и Игги это был как медовый месяц. Это было отвратительно: английская жопа и американский сопляк думали, что они очаровывают Германию, а немцы смотрели на них и смеялись. Оба корчили из себя бонвиванов – швырялись деньгами, покупали всякое дерьмо, пытались представить себе, что живут в двадцатые или тридцатые годы, как Кристофер Ишервуд: «О! Мы планируем переехать в Берлин». Они вызывали у меня желание проблеваться. Не могу вам передать, как меня от них тошнило.

Дэвид и Игги решили зависнуть именно в Берлине, потому что там больше трансвеститов на квадратный дюйм музыкальной тусовки, чем в каком-либо другом городе мира. Дружба Дэвида с Игги была партнерством проклятых. Понимаете, о чем я? Это когда вы просто терпите друг друга, потому что никому больше не нужны. Мне кажется, «декаданс» – слишком лестное определение для этого. «Замешанная на кокаине куча говна» подходит гораздо лучше. Вся затея была просто потерей денег и времени – они проводили кучу времени, соревнуясь, кто найдет самого смазливого трансвестита.

Легс Макнил: Глиттер-рок был пропитан декадансом: туфли на платформе, юноши с подведенными глазами, Дэвид Боуи и гермафродитизм. Богатые рок-звезды подражали героям «Берлинских историй» Кристофера Ишервуда: помните, Салли Баулз, развлекающаяся с трансвеститами, шампанское на завтрак и минет, пока нацисты потихоньку забирали власть.

Декаданс оказался таким бессильным, потому что думал, что еще есть время, а времени уже не было. Окружающий мир разрушался. Мы проиграли войну во Вьетнаме, кучке парней с дубинками в черных шароварах. Вице-президент Спиро Агню был вынужден подать в отставку, потому что его поймали, когда он брал взятки прямо в Белом доме. А Ричард Никсон заработал Уотергейт, взломав ночью штаб-квартиру Демократической партии, потому что был конченым параноиком. Я имею в виду, что злоебучий Никсон победил на выборах с самым большим в истории перевесом. Он был просто психически болен. И потом ему пришлось подать в отставку. А потом президент Джеральд Форд послал Нью-Йорк на хер, когда случилось банкротство. Город Нью-Йорк объявил о своем банкротстве!

По сравнению с тем, что происходило в реальном мире, декаданс казался изящным и привлекательным. Панк вертелся не вокруг распада и гниения, панк вертелся вокруг апокалипсиса. Панк говорил об уничтожении. Все пришло в негодность – так что погнали прямо в Армагеддон. Знаете, если однажды вы обнаружите, что ракеты стартовали и уже летят к вам, вы, наверно, будете говорить то, что вы всегда хотели сказать, но так и не сказали. Вы, наверно, повернетесь к своей жене и скажете: «Знаешь, я всегда думал, что ты жирная корова!» Мы себя так и вели.

Эд Сандерс: Панки напоминали мне броненосцев: прикид этих людей был разновидностью брони для защиты от щупалец глобальной системы. Это стиль «Армагеддон-конец света-я готов-сделай это-Гарри Гилмор». Знаете, вроде: «Если это должно произойти, давай, начали, я готов, можешь проблеваться на меня, мне не сложно почиститься». В этом есть что-то индивидуально апокалиптическое – персональный апокалипсис, закалка.

Культура, из которой вырос панк, напоминает мне оперу Бертольда Брехта «Взлет и падение города Махагони», где ты мог делать что угодно, если у тебя были деньги, но если у тебя нет денег, ты преступник, ты отброс, ты блевотина. И среда, из которой возник панк, напоминает мне еще фильм «Бегущий по лезвию бритвы» – разновидность стиля жизни, где есть дробный, грозный звук барабанов судьбы, только ты не знаешь, что это на самом деле – барабаны судьбы или чья-то песня. Но что бы это ни было, всегда слышен звук барабанов.