Глава 20. Я онемел. Совершенно заморожен, поскольку наблюдаю, как доктор выписывает еще один рецепт Ксанакса и передает его Миле

Пакс

Я онемел. Совершенно заморожен, поскольку наблюдаю, как доктор выписывает еще один рецепт Ксанакса и передает его Миле. Она обещает использовать его в случае, если я буду в нем нуждаться. Он говорит ей, что я не должен быть один, и она соглашается. Она говорит, что не оставит меня.

Я не могу себе представить, почему она не ушла после того, что услышала сегодня. Я всегда говорил ей, что облажался. Но это... это пиздец.

Доктор проводит дополнительный час, разговаривая со мной после того, как я проснулся, но я не помню ничего из того, что он говорил. Это были слова, размытые очертания и шум. Статический. Это не имеет значения. Нет ничего, что он может сказать, чтобы помочь. Он должен знать это.

Мила хватает меня за локоть.

— Готов?

Я киваю, и мы молча идем к машине. Мои ноги словно деревянные.

— Хочешь, чтобы я повела? — спрашивает она, смотрия на меня.

— Я в порядке, — говорю я ей, автоматически открывая свою дверь. Сейчас я на автопилоте. Я двигаюсь, но не чувствую этого. Мила садится в машину и снова смотрит на меня. Не знаю, чего она ждет. Я закрываю дверь.

Я пристегиваюсь и сижу еще секунду, глядя на снег перед нами. Передо мной все как в тумане. Размытые движения, размытые формы. Цвета, кровоточащие друг в друга. Ничто не имеет смысл.

— Пакс, — шепчет Мила. Я чувствую ее взгляд на себе, ожидающий чего-то. Чего, блять, она ждет? Но я не спрашиваю. Она наклоняется и обнимает меня, оборачивая руками мои плечи и утыкаясь лицом мне в шею. Я не чувствую ее тепла. Я слишком онемел.

— Все будет хорошо, — наконец, шепчет она, отстраняясь. Она вытирает слезы, и я удивляюсь, почему не плачу. Это я должен плакать, но моих эмоций, кажется, нет. Я ничего не чувствую.

Я завожу машину и еду. Между Милой и мной стоит тишина. Я держу свои глаза на дороге, не в состоянии сосредоточиться или сконцентрироваться. Я чувствую онемение, такое же, как я чувствовал, когда нырнул в озеро за Милой. Мое сердце, словно кусок льда. Заморожено, приостановлено.

— Пакс, — бормочет она, глядя на меня. Я чувствую ее взгляд, ее мягкое выражение. Я не хочу видеть ее, поэтому не смотрю. Я не заслуживаю ее. Я не заслуживаю ее доброту.

— Мы должны поговорить об этом, — ее голос мягкий, но настойчивый.

Она кладет руку мне на ногу. Ее пальцы холодные. Обычно, я бы схватил ее, держал, положил бы в свою руку, чтобы согреть. Но не сейчас. Я не заслуживаю того, чтобы прикоснуться к ней теми же руками, которые убили мою мать. Поэтому я держу свои руки сжатыми на руле и смотрю на шрам. Он зубчатый и глубокий, его края белые.

Я пометил тебя.

В моей голове, я помню этого человека с желтыми зубами, прочертившего кровью моей матери разрез. Кровь моей матери буквально на моих руках. Она укоренилась в моей коже навсегда. Я пометил тебя.

Я сглатываю.

— Я убил свою мать. Тут больше не о чем говорить. В моих снах я все время думал, что она умоляла меня сделать что-то. Но — нет. Она умоляла за меня. За мою жизнь.

Кажется, что все приближается ко мне, и я вдруг чувствую невероятный жар. Я глубоко дышу, всасывая воздух. Белый снег и небо, кажется, закручиваются вокруг меня, и я не вижу дорогу. Я съезжаю на обочину и открываю свое окно, а затем смотрю вдаль, пытаясь контролировать свое бьющееся сердце, дыхание, мысли.

Мила молчит.

Думаю, она не знает, что делать.

— Пакс, — пытается она. — Я хочу сказать, что это не твоя вина. Это он был с пистолетом, и он насиловал твою маму. Это был не ты. Я люблю тебя. Я сделаю все, что тебе нужно. Просто скажи. Мы можем пройти через это.

Ее слова исчезают, и я смотрю на тихий зимний день.

Я не могу поверить, что все в мире идет так же, как это было сегодня утром, как будто ничего не случилось. Вороны сидят на соседнем дереве, и я могу услышать их карканье. Я удивляюсь, почему они не улетели на юг, но, на самом деле, мне похуй. Люди на тротуаре укутались в куртки, спасаясь от холодной зимы. Холодно. День, ветер, комок в горле.

Я сглотнул, но комок не уходит вниз.

Я качаю головой и снова завожу машину, уезжая в свой дом. Дорога позади нас в сером тумане.

После остановки шин на снегу на моей подъездной дорожке, я обращусь к Миле:

— Я не собираюсь быть хорошей компанией сегодня. Думаю, наверное, мне следует просто побыть в одиночестве.

Она сразу качает головой.

— Никогда в жизни. Я не буду тебя беспокоить, Пакс. Но доктор сказал, что ты не должен быть один. Таким образом, ты будешь делать все, что хотел. Ты будешь думать об этом, обработаешь все, как тебе хочется, но я останусь. Я просто съезжу в город и получу лекарство по рецепту. Я скоро вернусь.

Я коротко киваю, и иду в дом. Я не оглядываюсь назад, хотя чувствую, что Мила уставилась на меня.

Я безвольно стою в середине гостиной. Я не знаю, что делать. Я не знаю, как справиться с этим. Как с этим вообще можно справиться?

А потом, я внезапно подумал о моем отце, и сильная ярость прошла через меня, преодолевая онемение.

Он знал об этом. Он знал все эти годы, но не сказал мне. Он сделал так, что все воспоминания о том дне испарились. Он должен был знать, что это сделает со мной.

Но сейчас все обретает смысл. Неудивительно, что он подолгу оставался на работе после смерти мамы. Он не хотел меня видеть. Как он мог смотреть мне в лицо, зная, что я убил его жену? Даже если он не понимал, какую роль я играл во все этом, то он знал, что я не спас ее.

Но даже если и так. Я был ребенком. Мое логическое мышление подсказывает мне, что Мила права. Это была не моя вина. Но я был там. Это моя рука нажала на курок. А отец сделал так, что я забыл обо всем на все эти годы.

Я набираю его номер на домашнем телефоне, но, конечно, он не берет. Я оставляю ему голосовое сообщение.

— Я знаю, что случилось с мамой, — говорю я холодно. — Позвони мне.

Я вешаю трубку и бросаю телефон в стену. Он рассыпается на куски. Думаю, если он захочет позвонить, то ему придется позвонить на мобильный.

Волна ненависти проходит через меня, смешиваясь с гневом, который я чувствую по отношению к своему отцу. Внезапно я теряюсь в таком большом количестве эмоций, что не знаю, что делать со всем этим. Это подавляет. И это чертовски больно.

Я направляюсь на кухню и хватаю бутылку виски. Я смотрю в шкаф и вижу, что у меня есть еще две. Слава богу, я пополнил запасы на днях. Я залпом выпиваю несколько стаканов, затем еще несколько. К счастью, знакомая дымка скоро окутывает меня, тихое онемение, которое мне так сильно нравится. Но этого не достаточно.

Боль все еще во мне.

Ебать.

Я в два счета поднимаюсь по лестнице и переодеваюсь в штаны, трикотажную рубашку и кроссовки. Не думая ни о чем, я вылетаю из задней двери, бегу по дорожке к пляжу. Песок плотный и замерзший. А жесткие волны, омывающие его, вредят моим ногам.

Я не волнуюсь. Я заслуживаю это.

Я бегаю в быстром темпе, всасывая холодный воздух, от которого горят мои легкие.

Я не волнуюсь. Я заслуживаю это.

Озеро плещется и обрушивается на берег справа от меня, пока мои ноги сердито стучат по жесткому пляжу. Ледяной и влажный ветер дует с воды, и я вдыхаю его, наполняя оцепеневшее тело. Капли ледяной воды ударяют меня по лицу и капают на мою рубашку, замерзая там.

Я смотрю вдаль, не замечая, как пляж пропадает под ногами. Я даже не знаю, как далеко я бегу, пока, наконец, больше не могу дышать. Мои гребаные легкие так болят и еще этот чертов комок в горле сидит так плотно, что никакое количество глотков, или бега, или тяжелого дыхания не заставят его переместиться.

— Ебааааать!

Я поворачиваюсь и кричу на берегу озера, кричу так громко, как могу. Вибрация от этого рвет мои голосовые связки, повреждая их на холоде.

Но мне все равно. Я, блядь, это заслужил. Я кричу снова и снова, пока мой голос не становится хриплым. А потом я падаю на пляж, прислонившись к большой коряге. Я слабый и выдохшийся. Мой лоб потный, хотя на улице холодно. Холодный ветер дует на него, заставляя меня дрожать.

Но мне все равно.

Я, блядь, это заслужил.

Я заслуживаю получить пневмонию и умереть здесь от холода.

Сейчас я безучастно смотрю на озеро, пытаясь настроиться на рациональное мышление, или логику, или воспоминания, или эмоции. Не представляю, как долго я здесь нахожусь или сколько времени проходит, прежде чем я вижу, как кто-то идет вниз на пляж. Я вижу вспышку красного цвета и длинное пальто.

Мила.

Я вижу лишь воротник ее красной водолазки под тяжелым пальто. Она плетется вдоль пляжа, ее тонкая фигура сгибается против ветра. Она увидела меня, потому что ее темп ускоряется, и всего через минуту она добралась до меня.

— Пакс, — кричит она. — О, мой Бог. Слава Богу. О чем ты думаешь? Здесь холодно. Ты получишь воспаление легких.

Я смотрю на нее. Это самое странное чувство, но я просто не забочусь ни о чем. Меня не волнует, получу ли я пневмонию. Это вообще не будет беспокоить меня.

Она наклоняется и хватает меня за руку, тянет на ноги.

— Давай, — говорит она мне. — Мы возвращаемся домой. Ты даже не надел пальто.

А я не волнуюсь. Но я не скажу этого Миле. Я просто позволяю ей вести меня в дом, вверх по лестнице на кухню.

— Ты холодный, — говорит она, обращаясь ко мне. У нее страдальческое выражение на лице, когда она снимает свое пальто и бросает его на стул. — Я собираюсь набрать тебе горячую ванну. Тебе нужно согреться.

Она уходит по коридору, а я по-прежнему безвольно стою на месте.

Ничто не имеет значения.

Больше нет.

Теперь я знаю, что за пустота всегда была во мне. Именно это. Это ужасное знание. Несмотря на то, что мой разум скрывал это, в глубине души в скрытом месте, я знал. Вот почему я всегда чувствовал себя пустым, поэтому я всегда приветствовал забвение.

Только теперь, пустоты нет. Она наполнена подавляющей болью и чувством вины. И я не знаю, что с этим делать. Я чувствую, что тону.

Мила возвращается и, кажется, удивлена, что я двигался. Она смотрит на меня неуверенно, ее зеленые глаза влажные. Однако она ничего не говорит. Она просто хватает меня за руку и тащит в ванную. Она снимает мою одежду и кидает ее в кучу на пол.

— Садись, — говорит она мне твердо. — Твоя кожа ярко-красная.

Я послушно шагаю в ванну, хотя я не использовал ее с тех пор, как был маленьким. Горячая вода покалывает тысячью игл мои конечности, но мне все равно. Я устраиваюсь в ванне и закрываю глаза, блокируя все.

— Пакс, — начинается Мила. Но потом она передумывает. — Ничего. Я проверю тебя скоро. У меня есть твое лекарство, но так как ты выпил столько виски, я не думаю, что ты должен принимать его.

Я ничего не говорю.

Открыв глаза мгновение спустя, я понимаю, что она ушла, а потом закрываю их снова.

Проблема в том, что закрыв глаза, я вижу лицо моей матери.

Ее глаза широко открыты, и смотрят на меня. Мертвые. Я сделал это с ней. Это был я. Парень не собирался убивать ее — я нажал пальцем на спусковой крючок.

Это была моя вина.

Боль разрезает меня, и я вскакиваю на ноги, пробиваю плиточные стены. Я даже не чувствую боли – боль в груди затмевает ее. Я хватаю полотенце и вытираюсь, натягиваю нижнее белье.

Я должен что-то сделать.

Я не могу так жить.

***

Мила

Пока Пакс отмокает, я наливаю немного воды для чая. В этот момент на столешнице звонит его сотовый. Я смотрю на него и вижу имя Пола Тейта. Я нерешительно тянусь к телефону. Должна ли я отвечать? Моя интуиция говорит — да.

— Алло? — Я все ещё не определилась.

— Здравствуйте, — удивлённо отвечает Пол Тейт. — Пакс рядом? Это его отец.

— Секундочку, — говорю я ему. Я хочу сказать гораздо больше, но не говорю. Я просто поднимаюсь по лестнице в ванную и открываю дверь, только, чтобы увидеть, что комната пуста. Ванна по-прежнему наполнена водой, но Пакса здесь нет.

Чёрт.

— Его нет там, где я думала, — говорю я его отцу. — Мне нужно найти его.

Я начинаю идти по коридору, но Пол прерывает меня.

— Подождите, — говорит он. — Как он? Я получил от него голосовое сообщение. Он сказал, что вспомнил, что случилось с его матерью.

Гнев проходит через меня. Этот человек скрывал подробности случившегося от Пакса в течение многих лет. Он должен был знать, что это рано или поздно всплывет в его памяти. Его это не волновало? Его не волновало, что все это сделает с Паксом?

— А вы как думаете, как он? — спрашиваю я жестоко. — Не хорошо. Никто не смог бы воспринять это хорошо.

Громкий вздох на другом конце.

— Я всегда боялся этого дня, — признаётся Пол. Его голос отдаленный и грустный. — Я не знал, что сделать, чтобы это предотвратить.

— Вы не могли предотвратить это, — говорю я ему недоверчиво. — Пакс совершил кое-что трагическое и разрушительное. Он должен был разобраться с этим с помощью терапевта несколько лет назад. Было непростительно позволить эму забыть это. Мне очень жаль. Я вас не знаю и жаль, что осуждаю, но я знаю его. Он этого не заслужил. Ничего из этого.

Долгая тишина. Наконец, Пол снова говорит:

— Вы не понимаете. После смерти Сусанны, Пакс отказался говорить об этом. Я нанял ему психотерапевта, но Пакс и с ним отказался говорить. Ему снились кошмары, но он никогда их не описывал и не говорил мне, о чем они. Я не мог помочь ему, потому что он не позволял мне это сделать.

— Он не говорил вам, потому что человек, который убил вашу жену, угрожал Паксу. Он сказал ему, что будет следить за ним и убьет, если только он кому-нибудь расскажет о нем, что Пакс отправится в тюрьму за убийство своей матери. Вы можете себе представить, он не справился хорошо с этим. Со всем.

— Вы думаете, мне стоит приехать? — говорит неуверенно Пол. Я поражена и шокирована. Если бы я была на его месте, и Пакс был моим ребёнком, я бы приехала сюда немедленно. Я никогда не стала бы спрашивать, я бы не приняла нет как ответ. Но Пол Тейт колеблется. Не могу поверить.

— Делайте то, что вы чувствуете, — говорю я ему сердито, прежде чем повесить трубку. Я знаю, что создала о себе не лучшее первое впечатление для отца Пакса, но мне все равно. Как он может быть таким эгоистом?

Собираясь с мыслями, я слышу стук, громкий и частый.

Бум.

Бум.

Бум.

Я закрываю уши и следую на шум. Он идёт снизу, из подвала. Интересно. Я тихонько спускаюсь вниз по деревянной лестнице и вижу Пакса в нижнем белье, бьющего боксерскую грушу, которая висит на стороной балке. Я даже не знала, что она была здесь. Но в то же время, раньше у меня никогда не было причин бывать здесь.

Он вспотел, и его мышцы выпирают и выгибаются, когда он несколько раз бьёт по груше. Снова и снова, со всей силы. Он даже не замечает, что я стою здесь, наблюдая за ним. Он сосредоточился исключительно на груше.

Бум.

Бум.

Бум.

Моё сердце разрывается, и я втягиваю воздух. Я не знаю, что делать. Я не знаю, как ему помочь. Я на цыпочках поднимаюсь по лестнице и съезжаю на пол, прислоняясь к стене. Я все ещё слышу его удары. Снова, и снова, и снова. Боюсь, он разобьет руки или порвет мышцы. Но я знаю, что он не остановится, даже если я попрошу.

Я сижу ещё, по крайней мере, час. Мои локти на коленях, моё лицо на руках. А затем стук останавливается. Тишина, а потом шаги по лестнице.

Я смотрю, как появляется Пакс.

Он смотрит на меня сверху вниз, потом наклоняется и захватывает меня.

Он потный, но мне все равно. Я склоняю своё лицо к его груди.

Он несёт меня вверх по лестнице и в спальню, где снимает своё нижнее бельё и подходит ко мне. Я удивлена, что снова в его объятиях. Если это то утешение, которое ему нужно, то так тому и быть. Я сделаю все, чтобы забрать себе его боль.

Его губы жёстко опускаются на мои. Я целую его в ответ, но быстро понимаю, что это не будет таким же, как наш обычный секс. Это будет жёстко и первобытно. Мучительно. Он опускает меня на кровать и скользит в меня без прелюдий. Я немного вздрагиваю, но не проходит много времени, как я уже мокрая.

Он скользит внутрь и наружу; жёстко, грубо, быстро.

Он хватает мою задницу и толкается в меня сильнее.

Мои руки вцепились в одеяло на кровати, и я смотрю на него. Пакс на самом деле не здесь сейчас, не со мной. Это не он. Он просто пытается все заблокировать. Я знаю это, даже если он этого не говорит.

Не проходит много времени, прежде чем он вздрагивает напротив меня; напрягаясь, толкая.

Он падает со мной на кровать, и когда я смотрю на него через секунду, это снова Пакс. Его глаза открытые и широкие.

— Мне очень жаль, — говорит он мягко, сжимая меня. — Мне очень жаль. Мне очень жаль.

Я не знаю, перед кем он на самом деле извиняется, передо мной или даже перед своей мамой. Я просто не знаю. Но мне все равно. Я глажу его по спине, когда его трясет, пока он, наконец, не успокаивается. Он лежит так в течение долгого времени, прежде чем поднимается и закрывает за собой дверь спальни.

Я не следую за ним. Я знаю, что он хочет побыть один. И клянусь своей жизнью, я не знаю, как ему помочь.