Декабристы на каторге. Из «Записок» Н. И. Лорера

Итак, временно мы посели­лись в Чите. Казна отпус­кала нам по четыре копейки в день, из коих вычиталось по две копейки на госпиталь. Мы тотчас же заня­лись устройством своей собствен­ной артели из денег, у многих из нас водившихся... Мы избрали из среды нашей казначея, просили коменданта освободить его от работ и поручили ему нашу кассу.

В начале нашего заключения нам не дозволяли иметь ни перьев, ни бумаги, ни чернил и строго запреща­лось писать к самым близким род­ным. На работы мы выходили, кроме воскресенья и праздничных дней, ежедневно... Правду сказать, работы наши не были очень обременитель­ны, и мы, запасшись книгами, проводи­ли большую часть времени в чте­нии и даже разговорах, иногда очень интересных и назидательных, так как между нами были люди очень образованные, начитанные...

Описывая наших дам (речь идет о женах декабристов — А. 3.), я кончу тем, сказав, что в продолже­нии всей нашей ссылки они посто­янно были нашими ангелами-храни­телями... Мало-помалу они купили себе дома, пообзавелись хозяйством, и составилась близ острога ма­ленькая единодушная колония.

Рачительностью своею на утешение своих мужей они обогатили весь Читинский округ, и мы, вероятно, во все время нашей ссылки остави­ли там вместе со штабом Лепарско-го более полутора миллиона рублей. Артели наши, состоя из общей, добро­вольной складчины, имели всегда в запасе до 12 тысяч рублей...

...вот описание нашего острога (уже в Петровском Заводе — А. 3.): он был построен четырехугольни­ком по 1/4 версты в каждом фасе и внутри был разделен на четыре отдела высоким частоколом с воро­тами, так что мы могли внутри сообщаться. Одно из отделений пред­назначалось для женатых, [но жены], однако ж, как я сказал, не жили в остроге, имея свои дома, но прихо­дили на целые дни, чтоб проводить их с мужьями, и зачастую приглашали кого-либо из нас к своим обедам.

Прислугу не впускали в ограду нашей тюрьмы, и дамы наши с помо­щью нас сами приносили все нуж­ное для трапезы, а мы им помогали. Кельи их были убраны коврами, кар­тинами и роялями, на которых часто раздавались звуки Россини или ро­мансы Бланжини и потрясали длин­ные, мрачные коридоры наши...

Н. И. Лорер. Запаска декабриста. Иркутск, 1984. С. 135, 142, 154 — 155

В Читинском остроге, а затем Петровском Заводе декабри­сты, среди которых многие были весьма образованны, организовали «Каторжную Академию», чтобы делиться друг с другом своими знаниями. Лекции по истории читали Н.А. Бестужев и М. Муравьев, по истории русской литературы —А.О. Одоевский, по географии — К.П. Торсон, по естественным наукам — Ф.Б. Вольф, по математике — П.С. Бобрищев-Пушкин, астрономии — Д.И. Завалишин и Ф. Вадковский и т. д. Многие изучали иностранные языки. Значительное место в интеллекту­альной жизни узников занимали литературные труды, музыка, пение, живопись. Вообще в кругу ссыльных декабристов царили товарищество, взаимопонимание и взаимопомощь. Они поддержи­вали друг друга морально и материально (некоторые получали финансовую помощь от родственников).

Вполне сносно (но опять же по сравнению с «простолюди­нами») устраивались в Сибири ссыльные поляки из числа военнопленных, среди которых много было дворян-шляхтичей. Во второй половине XVIII — первой трети XIX в. их частью зачисляли в местные солдатские и казачьи гарнизоны, частью распределяли по крестьянским дворам «с обязанностью помогать им в полевых работах, за что хозяева должны были их кормить».

Даже те, кто попадал на каторгу, избегали тяжелых работ. Им разрешалось жить вместе, «землячествами», или в край­нем случае периодически встре­чаться «для увеселения». Как и декабристы, они создавали об­щества взаимопомощи, поддер­живали друг друга и зани­мались самообразованием: в Большом Нерчинском заводе поляки-каторжане в складчи­ну составили библиотеку в три тысячи книг.

Один из бывших в си­бирской ссылке в середине XIX в. петрашевцев писал по поводу декабристов и поляков: «С сосланными из дворян и вообще с политическими преступни­ками обращались по большей части хорошо. Их почти никогда не посылали на работу, и если не было особого предписания, не содержали и в тюрьмах (а на гауптвахтах). Начальство было с ними вежливо, приветливо».

Но подобное либеральное отношение к ссыльным государ­ственным преступникам продолжалось лишь до тех пор, пока они были благоразумны. Тех, кто вел себя дерзко и в Сибири не прекращал антиправительственной деятельности или пытался бежать, низводили на уровень обыкновенных каторжников, созда­вали для них невыносимые условия.

Среди ссыльных встречались такие, кто не смирился со своей судьбой и пытался продолжать бороться за свободу даже в Сибири. В 1771 г. группа политических ссыльных из числа бывших гвардейских и армейских офицеров (П. Хрущов, В. Панов, И. Степанов, И. Батурин), военнопленных (майор Винблан) и присоединившихся к ним местных жителей под руко­водством польского конфедерата Морица Беньовского подняли восстание на Камчатке, сочинили «Объявление в Сенат», в котором раскритиковали правление Екатерины II («Народ российский терпит единое тиранство»), захватили корабль и уплыли на нем в Китай, а затем, уже на французском корабле, — во Францию.

Много позже, в 1814 г., в Томске был раскрыт заговор пленных поляков, которые совместно с несколькими ссыльными намеревались захватить Томск, поднять всеобщее восстание и двинуться в центральные губернии России под революционными лозунгами «свободы, равенства и братства». В 1833 г. пытались поднять восстание в Омске польские ссыльные (около 2 тыс. человек), включенные в состав Сибирского казачьего войска. В случае удачи они планировали, привлекая ссыльнопоселенцев и каторжан, распространить восстание на всю Сибирь и провозгла­сить ее независимость от России, в случае же неудачи — уходить через Среднюю Азию в Индию. Заговор был раскрыт. После этого поляков стали отправлять на каторгу в Забайкалье.

В 1828 г. бывший офицер Черниговского полка И. И. Сухинов, не смирившийся с поражением восстания декабристов, уже находясь на каторге в Зерентуйском руднике (Забайкалье), пытался организовать и поднять восстание каторжников. Затея не удалась. Сухинова приговорили к расстрелу, но он покончил самоубийством. Другой декабрист, М. Лунин, за написание ряда антисамодержавных и антикрепостнических памфлетов и ста­тей, которые распространял по Сибири, был в 1838 г. заточен в Акатуйский острог, где и умер в 1845 г.

Конечно, смена столичного лоска и уюта на сибирское захолустье была большим психологическим ударом. Не все его выдерживали, отдаваясь во власть отчаяния и болезней, а затем и смерти. Не всем везло с местом жительства и местным начальством. Особенно тяжко приходилось ссыльным в Якутии и на Камчатке из-за скудности пищи, отсутствия теплого жилья и самой элементарной домашней утвари. Караульный надзиратель при графе де Санти доносил в 1730-х гг. из Усть-Вилюйского зимовья: «А живем мы, он Санти, я и караульные солда­ты, в самом пустынном краю, а жилья и строения никакого там нет, кроме одной холодной юрты, да и та ветхая, а находимся с ним, Сантием, во всеконечной нужде, печки у нас нет, и в зимнее холодное время еле-еле остаемся живы...».

По выходе декабристов на поселение совершенно четко выявилась среди них разница по имущественному признаку. Князья (Трубецкие, Волконские) строили для себя роскошные (по сибирским меркам) особняки, вели обеспеченную светскую жизнь. «Зимой, — вспоминает ирку­тянин Н. А. Белоголовый, — в доме Волконских жилось шумно и открыто, и всякий, принадлежавший к иркутскому обществу, почитал за честь бывать в нем». Визиты опальным князьям делал сам генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев-Амур­ский и другие высшие чиновники. Обеспеченную жизнь вели на поселении в Забайкалье К. П. Торсон, М. А. и Н. А. Бестужевы. Тяжко приходилось декабристам из числа неимущих и не имевших богатой родни (А. Шахиреву, В. И. Враницкому, Н. О. Мозгалевскому и др.). Выходя на поселение, они вынуждены были собственным трудом добывать кусок хлеба на пропитание. Многих это приводило к преждевременной смерти или сумасше­ствию. Некоторые из-за материальных затруднений или желания реабилитироваться добивались зачисления на государственную службу. Определять их разрешалось только в самые низшие чины с сохранением за ними статуса ссыльных государственных преступников. Так на службе оказались Н. В. Басаргин, С. М. Степанов, А. Н. Муравьев, А. Ф. Бригген, И. А. Анненков, П. Н. Свистунов, А. М. Муравьев. Некотором из них удалось даже сделать карьеру.

Несравненно тяжелее приходилось ссыльным из простого народа, как поселенцам, так и, особенно, каторжанам. Помощь ссыльнопоселенцам со стороны государства налоговыми льгота­ми, деньгами, скотом и сельхозинвентарем была минимальной (да и они расхищались чиновниками). Фактически с нуля, практически без средств приходилось им подымать свое хозяйство. Наиболее упорные, трудолюбивые, спаянные взаимопо­мощью, как например, старообрядцы («поляки» на Алтае и «семейские» в Забайкалье), вставали на ноги и превращали свои хозяйства в образцовые. Но большинство с трудом обустраива­лось на новом месте, предпочитая идти в наемные работники к крестьянам-старожилам, а в первой половине XIX в. — на золотые прииски. Многие пускались в бега. Деревни, населенные ссыльнопоселенцами, были беднее старожильческих. Самым бедным районом Сибири был Нерчинский горнозаводской округ, населенный как раз в значительном числе ссыльными, каторжни­ками и их потомками.